Ключ власти - Людмила Белаш

Можно быть уверенной, что никто не опознает в пансионерке Эрите Гартен, кавалерской дочке из дальневосточного захолустья — венценосную Эриту Альван Дорифор, загадочную Красную деву, о которой газеты и сплетни наговорили столько всякого.

Для парадных фотографий и портретов, а тем более для торжественных выходов — вроде посвящения в девицы, — её гримировали как куклу, накладывали чуть не фунт белил, сурьму, румяна. От тяжести парика и грима голова клонилась. В пансионе, где снимались многие условности этикета, было куда свободнее! а в костюме авиатора и того легче.

Одеться парнем — какой волнующий маскарад!.. Но дворцовое воспитание — не платье, его с плеч не сбросишь. Стать, голос, манера глядеть, жесты — казалось, всё выдавало в ней принцессу.

Она вспоминала уроки статс-секретаря Галарди — сделать голос мягче, кланяться старшим по титулу. Наедине, в частной обстановке, это получалось. Однако стоило попасть в компанию, как все окружающие невольно казались Эри свитой…

«Я должна вжиться в роль. О, только бы никто не проговорился!.. Стоит тому же Огоньку ляпнуть: „Ваше Императорское…“, и всё пропало. Можно брать место на пароходе и с почётом возвращаться в империю. Фу! словно вещь вернули в лакированный ларец…»

Девчонки живо оповестили о победе Купола весь дирижабль. Тут выяснилось, что морские лётчики украдкой пронесли на борт кто пару бутылок славного винца, кто деликатесные консервы, кто кусок аппетитного окорока. Было чем победный стол украсить!

— То-то мы с трудом от земли оторвались, — притворно хмурился командир корабля. — Господа офицеры, собирайте деньги — платить казне за перегрузку.

— А вы, гере капитан-лейтенант?

— Я внесу первым. — Сухарь-капитан под общее «Ура!» с хитрой улыбкой предъявил экипажу штоф монастырского бальзама «Чёрный инок» с оттиснутым на сургуче Оком.

Ужин превратился в подлинное торжество. Там, где в обед чинно кушали — теперь шумно беседовали и поднимали тосты за государей и Красную армию.

— Бальзамчик! — У Сарго душа пела. — Правду говорят: лучший стол — у моряков и лётчиков. Давай-ка, друг виц-мичман, выпьем по-братски…

— А я слышал — кавалерия тоже выпить не глупа.

— Э-э, полный стол винища да шипучки — разве это дело? Пить надо то, что горит! Потом и в пляс не грех пуститься. У вас как — граммофон или сами играете?

— Есть гитара, только гитариста мы в наземный экипаж списали — правую руку в пальцах поломал некстати.

— Рукопашный бой? — воодушевился Сарго, почуяв родную стихию. — Как было — по уставу или вольным стилем?

— Штатские, молодые торгаши, нос задрали, — доверительно сказал виц-мичман. — Наши хамства не стерпели, дали им понюхать кулака… Тут комендантский патруль прибежал — и ему досталось.

— Эх, беда, меня там не было!.. значит, за здоровье вашего бойца!

Пока одни славили винного бога, другие увивались около девчонок. Раз начальник экспедиции позволил им одеться в форменное платье и участвовать в пирушке — значит, девичье посвящение прошли, за ними разрешается ухаживать.

Словно строгий отец (ну и семейка привалила! смотри в оба!) Карамо следил, чтоб младшим ненароком не плеснули монастырского бальзама.

Смущённая Лисси терялась от комплиментов, которыми вовсю сыпали флотские. Эрита держалась с достоинством и уже довольно смело отвечала остротами на остроты. Оказалось, купаться в море обожания, не скованного придворными церемониями — это приятно! Её прямо-таки окрыляло внимание стольких вежливых молодых мужчин — каждый хотел сказать ей что-нибудь приятное, чтобы она обратила на него особое внимание.

— Слишком крепко? да что вы говорите! Надо попробовать, самую капельку… одну каплю… Кх! да, вы правы, действительно «бальзам, к молитве пробуждающий». Больше ни-ни. Фруктовой воды, пожалуйста!

Ту же фруктовую водицу потягивал и Касабури, не уважавший здешний хмель. Его соседом оказался медно-загорелый блондин из людей Карамо. Бойцы, внимательно приглядевшись друг к другу, начали деликатный осторожный разговор.

— Могу ли я просить о знакомстве, гере кавалер?

— Почту за честь быть с вами знакомым, — сдержанно, но охотно ответил блондин. — Зовите меня «воин». Я Котта Гириц, из конной артиллерии.

— Я — Касабури Джаран. Оставил службу в звании пилота летуна. Смею ли я задать вам вопрос личного свойства, друг воин?

— Извольте, лиге дайва бу. — Котта слегка щегольнул знанием языка шахт.

— Вижу, вы тоже не пьёте — соблюдаете обет?

— Так принято. Один в отряде всегда должен быть трезвым.

— Разумное правило… Владеете ли коротким клинком?..

Среди весёлого застолья только двое были озабочены своими тягостными мыслями.

Как ни хотелось забыться после объяснения с Эритой, Огонёк отказался пить бальзам — цедил сливовую наливку, глядел в тарелку. Поднять глаза, встретиться взглядом с Эри или с Ларой — сил не было.

Ан-эредита сказала — как печать поставила: «Вы должны дать мне клятву о вечном молчании». И при расставании добавила, когда они кабину стыковочного узла покинули: «Мы знакомы — и только, не более. Как офицер, вы должны владеть своими чувствами и подчинять их рассудку. Будьте благоразумны и верны своему долгу».

С горьким изумлением следил он в ту минуту за её лицом, пытаясь отыскать в нём хоть какой-то след, хоть колебание, хоть мимолётную тень прежней нежности. Увы. Тёмно-пламенные губы строго сжаты, в жёлто-карих очах ни слезинки, ни единого тёплого проблеска. Лик ангела из живого стал каменным, как изваяние.

«И нечего мне было поддаваться на её ласки!.. это нас Дух Любви шутя крылом задел, как для забавы… у Девы-Радуги много теней и слуг, что людей сводят. Надо было крепиться и воли себе не давать. Не по чину мне с ней целоваться… Она сама напала на меня! Вырвалась на волю из дворца — и задурила… А теперь толкуй Ларе, что я не виноватый».

Ларита нет-нет да посматривала на него.

Может, и хорошо, что Эри ему отлуп дала. Честно поступила. Вот что значит благородство! даже не светлая кровь — а золотая. Всё в себе переломила, на живое чувство наступила.

«А я бы так смогла?.. от парня отказаться ради чести? Ну, наверно, если он свинья — то можно. Так ведь не свин какой, а честный малый. Просто запутался… Как он теперь подойдёт ко мне?.. Э, нет, Огонёк — не дождёшься, чтоб я подошла к тебе первая! Известно — парень предлагает, а девчонка выбирает, кто милей. Но… вдруг он от горя с борта кинется? вот, сейчас напьётся, и со смотровой площадки — прыг!.. Если она его сильно расстроила, совсем ума лишится. Может, как-нибудь намекнуть, что я его жду?..»

Так она терзалась — то радовалась, то тревожилась, чуть губу не прикусив.

— Господа, но как же пиршество без песен?.. Может, в экспедиции есть музыкант?

— Котта! что ты смущаешься? офицерское собрание ждёт музыки…

— Гириц, хватит кокетничать, будто девица перед первым поцелуем. Общество просит — это приказ, извольте выполнять!

Загорелому блондину силой вручили звонкую гитару, а он, будто патриарх или великий орденский магистр на выборах — отнекивался. Дескать, недостоин! мол, зачем вы на мои слабые плечи такую ношу возлагаете!

— Да я давно не пел! не в голосе! отвык!..

— Котта, — рокотал соратник, как гром в тучах, — или ты поёшь, или гитару на уши одену.

— Меня заставили, под угрозой насилия, — предупредил конный артиллерист.

Как водится у капризных умельцев, долго настраивал и сомневался. Потом перебрал струны, и столовая наполнилась ритмичным, маршевым звуком, словно по воздуху шла боевая колонна.

То была песня «охотников за звёздами», родившаяся в первую войну.

Мы идём за блуждающей тёмной звездой,В пыль стирая колёса, подошвы, подковы.Как любовники, мы постоянно готовыПрямо с марша идти напролом, в жаркий бой.

Мы ругаем её как спьяна, без стыдаМы томимся по ней, мы всегда в ожиданьеДня, когда, наконец, состоится свиданье,Когда с грохотом небо расколет звезда.

Быстрых лет череда пролетит без следа.Много звёзд на погонах, а в небе их мало.Лето жаркое кончилось, осень настала.Смотрим в небо мы: — Где же ты, наша звезда?

Пусть когда-нибудь смерть нас смешает с землёй —Звёздный зов не утратит таинственной силы.Мы тенями восстанем тогда из могилы,Чтоб идти за блуждающей тёмной звездой.

И бражники хором грянули, вторя певцу:

Чтобы снова, как встарь — за блуждающей тёмной звездой!

Похвалы и аплодисменты! Котту дружески хлопали по плечам, тянулись для рукопожатия, наливали чёрного бальзама. К нему пробилась осмелевшая, необычно румяная Эрита: