В водовороте века. Мемуары. Том 2 - Ким Сен

Порылся в кармане, достал и показал мне этакий партбилет синего цвета, полученный в Компартии Корё.

— Сколько ни бегай в хлопотах, ведя революцию, но ты, Сон Чжу, имеешь ли такой же партбилет?

Сказав это, старик тихим взглядом посмотрел на меня. Я заглянул в раскрытый партбилет, схватил его и быстро сунул себе в карман. Растерянный от такой неожиданности, старик в недоумении не сказал ни слова и только безмолвно взглянул на меня.

— Это партбилет той самой Компартии Коре. Провалилась она от своего сектантства. Возьму и посмотрю…

Я думал, что старик попросит вернуть ему партбилет, но у него на уме другое. Он обратился ко мне с такими словами:

— Так, ты хочешь преобразить деревню Уцзяцзы в революционную. Если есть у тебя какая-то особая программа, то высказывай ее.

И я много часов рассказывал ему, как мы вели революционное воспитание жителей Цзяндуна, Синьаньтуня, Нэдосана, Калуня, Гуюйшу и других сел.

Старик с большим вниманием слушал меня. Помолчав, сказал:

— Слушаю тебя и твоих коллег, замечаю, — вы-то сталинцы. Этому я не возражаю. Но не говори только «Сталин», «Сталин». И в словах Троцкого есть кое-что достойное.

Потом он распространялся о теории Троцкого.

Но он, как мне казалось, не был противником марксизма-ленинизма.

Я понял, что в памяти у него глубоко запечатлелся Троцкий. Я, признаться, общался с множеством самозваных знатоков теории коммунизма, но впервые встретился с таким ярым покровителем Троцкого.

Мне это было довольно странно, и я спросил старика Пена:

— За что вы так чтите Троцкого?

— У меня-то, что греха таить, нет почтения к Троцкому. Так поступаю я, честное слово, потому, что нынче молодые люди необдуманно чтят людей большой страны и что это мне не нравится. Троцкий есть Троцкий, Сталин есть Сталин, а вот теперь молоденькие чуть что вытаскивают теоретические положения людей большой страны и твердят и о том и о сем. Но чего там такого серьезного?! О положениях Сталина, о словах Троцкого положено судить русским же! А корейцам-то надо жить с душою корейской, говорить о том, чтобы как лучше вести свою революцию, революцию в Корее. Не так ли?

Что и говорить, рассказ старика заслуживал внимания. Несколько дней беседовал я с «Пеном-Троцким» и понял, что он отнюдь не простой старик.

Вначале, собственно, нас взяло и сомнение: «Не троцкист ли он?» А потом мы поняли: старик не троцкист, просто ему, разочарованному грызней фракционеров, захотелось предупредить молодежь вот о чем: «Вам нельзя жить вслепую, чтя и то и другое. Почему вам твердить только о чужой стране — о России, о Сталине и о тому подобном? Обязательно ли в каждом деле следовать русским образцам?» Несомненно, вот в чем была суть идеи, о чем он хотел сказать нам. Иначе говоря, надо жить своим умом.

— Я не сунусь в дела молодежи. Меня не касается и дело моего сына. Так, чем занимается мой сын Даль Хван, — это его дело. Но я беспощаден к тому, что молодые люди, потеряв свою душу, щеголяют зазубриванием чужой теорийки.

Слушая старика, я был уверен в том, что правильна была наша позиция, ведь мы неизменно выступали против фракционности, низкопоклонства и догматизма. Я убедился в правоте наших взглядов, суть которых — верить в собственные силы и силами своего народа вести революционную борьбу.

В следующий день больше говорил я, чем старик Пен Дэ У.

Я подробно объяснял ему нашу линию, принятую на Калуньском совещании. Я рассказал ему о том, что нужно создать партию нового типа и новую армию, сформировать единый антияпонский национальный фронт с охватом различных слоев населения, независимо от различий в идеологиях, вероисповедании, от имущественного ценза, пола и возраста, вернуть потерянную Родину силой сопротивления 20 миллионов корейцев. Мои слова, казалось, произвели на него сильное впечатление. В частности, он целиком и полностью одобрял наш план образования единого антияпонского национального фронта.

У них обоих — у старика Пена и у его сына — не было жен. Хозяйствовала его дочь, но одно это не развеяло воцарившуюся в семье атмосферу скучности и одинокости.

Я старался найти подходящую подругу по сердцу Пен Даль Хвану. Мы не раз советовались с друзьями об этом и, наконец, нам удалось подобрать для будущей молодой четы девушку по фамилии Сим из деревни близ Уцзяцзы. Мои друзья устроили его свадьбу. Для меня, еще молодого парня, было просто неудобно быть сватом для человека старше меня, мне казалось, что тут я сунусь не в свое дело. Но после свадьбы сельчане так обрадовались этому как своему собственному делу и не жалели похвал в мой адрес: мол, сделано большое дело.

Этим делом мы снискали больше доверия влиятельных стариков деревни.

Однажды пришел ко мне Пен Даль Хван и рассказал, о чем думает его отец. По его словам, старик сказал своим друзьям: «Сейчас появился новый хозяин. За нас он берет на себя нашу „идеальную деревню“. Это Сон Чжу и его коллеги. Если ихнее дело социализм, то и мы спокойно воспримем его. Нельзя смотреть на Сон Чжу как на простого юношу. Мы стары, мы старье, сброшенное за борт временем, итак отдадим всю судьбу Уцзяцзы молодым людям и всеми силами поможем Сон Чжу и его коллегам». И другие старые знаменитости деревни с восхищением одобряли наши утверждения.

Выслушав такое, я опять пошел к старику Пену.

— Пожаловал к вам, — говорю ему, — чтобы вернуть вам билет Компартии Корё.

Старик, увы, даже и не взглянув на партбилет, отрезал:

— Мне не нужна такая дрянь.

Значит, вещь эта ему лишняя. Беда была в том, что я и не мог вернуть его старику и не мог бросить его. После этого та вещица несколько дней передавалась моим друзьям из рук в руки…

В следующем после освобождения Родины, 1946 году в Пхеньян приехал старик Пен Дэ У. На встрече с ним я напомнил ему о тех днях. Гость, погрузившись в глубокое раздумье, улыбнулся сухой улыбкой. Вспоминая о нашей встрече в Уцзяцзы, он сказал:

— Вот теперь я вижу, что вся Северная Корея стала буквально идеальным селом, идеальным небесным раем на земле, и мне нисколько не жаль, что умру сейчас.

Ему было тогда 67 лет. В том году он умер в уезде Итун провинции Гирин. Скорбную эту весть мне передали довольно позже. А Пен Даль Хван, сын старика, работал руководителем Крестьянского союза в Уцзяцзы. По «вине» того, что он под нашим руководством развернул антияпонскую борьбу, он с 1931 года несколько лет мучился в Синичжуской тюрьме.

Так создалась возможность превратить Уцзяцзы в революционное село.

После этого знаменитости села стали иными глазами смотреть на подпольщиков КРА, находившихся в селе. Приготовив особые блюда, они, как бы соревнуясь между собой, приглашали и угощали нас.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});