Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов

от удара, тоскливо опустила голову, сказала с тихой обидой:

— Дурак ты все-таки.

— Ишь ты, умная…

— Не умней, может, тебя, да разумней. Кабы послушался…

— Замолчи! — построже повысил голос Фрол.

И она опять вздохнула, словно загнала в себя что-то.

Стешка работала на общих работах. Косила сено, жала серпом хлеба, веяла зерно. Зимой ездила даже за сеном вместе с Андроном Овчинниковым. К любому делу относилась старательно. Иногда вдруг ни с того ни с сего начинала обмазывать к зиме колхозный коровник, хотя ее об этом никто не просил, или на собрании вдруг наседала за какую-нибудь промашку на председателя. Но это случалось редко, потому что после каждого такого случая Фрол срезал ее:

— Вид делаешь, что ли?! Смотри у меня… Вон вожжи-то висят.

Вожжи действительно постоянно висели на стене. Стешка несколько раз убирала их с глаз. Но Фрол разыскивал и молча вешал на прежнее место.

Стешка поеживалась и надолго сникала.

Да и вообще, она вяла год от году, как вянет день ото дня цветок в бутылке с водой. И как-то утром, поставив перед Фролом завтрак, заплакала вдруг, вытирая по-старушечьи слезы концом платка:

— Сам не живешь и мне не даешь, изверг проклятый! Сбрил под самые ноги, как траву литовкой…

— Не жизнь у нас, это верно, — сказал Фрол, откладывая ложку. — Сошлись мы с тобой крадучись и живем как воры. Расходиться давай, что ли.

— Как теперь разойдешься? Куда я… с брюхом-то.

Фрол осмотрел круглыми глазами жену. Живота у Стешки пока не было заметно. Взялся за ложку.

— И давно?

— Месяца четыре, должно.

— Ну что ж… Выходит, жить надо…

Когда родился Митька, Степанида вся ушла в заботы о сыне. Она учила его ходить, учила говорить. Фрол был доволен, что родился сын, что жена оказалась хоть заботливой матерью, стал относиться к ней потеплее.

— Гляди береги его, — сказал Фрол, как только она оправилась от родов.

— Что ты! Пылинке сесть не позволю, — ответила Стешка.

И не позволяла. Сын рос, держась за материну юбку. К отцу шел нехотя, как-то сторонился, пугаясь его угрюмости.

— Ах ты, маткин сын! — смеялся иногда Фрол и тут же, погружаясь в свои хмурые думы, забывал о сыне и жене.

Так дожили они до сегодняшнего дня. Не заметил Фрол, как вырос Митька, не заметил, как подошла старость…

…Отрывочные картины прошлого теснились в голове Фрола, проносились беспорядочные, как рваные, перемешанные ветром облака. Все походило на тяжелый, перепутанный сон…

«Да, Митька… — снова подумал Фрол. — Не заметил, как вырос сын, и, кажется, не заметил, каким он вырос. А каким?»

В школе Митька учился хорошо. «Неугомонный, бойкий, любознательный», — в один голос говорили учителя. Это Фрол знал и сам. Знал и втайне гордился им. Митька всегда был предводителем своих сверстников, зеленодольские ребятишки всегда признавали его превосходство.

Помнит Фрол, как уходил Митька в армию на действительную. Два дня с гурьбой девчат и парней бродил он по деревне, расправив плечи, будто хотел сказать всем своим видом: «Глядите, пока я еще на земле, но сейчас сорвусь и полечу в голубые выси».

Однако, уезжая, сказал совсем о другом:

— Ну, прощайте… Вы еще обо мне услышите.

И услышали. Митька частенько присылал домой вырезки из военных газет, в которых рассказывалось, как — то во время стрельб, то боевых учений — отличался солдат Курганов. Сперва солдат, потом ефрейтор, потом младший сержант Курганов. Степанида давала читать эти вырезки каждому.

Через два года от командира части пришло письмо, в котором он благодарил Степаниду Михеевну и Фрола Петровича за то, что они воспитали такого отличного сына, «показывающего солдатам пример в боевой и политической подготовке, в служении Родине». Письмо пришло почему-то на имя Степаниды Дорофеевой. Но Фрол не обиделся. А через два с половиной года Митька, уже сержант, прислал фотографию, на которой он стоял с автоматом в руках под развернутым знаменем полка…

После армии Митька стал работать трактористом. Скоро о нем заговорили как о лучшем механизаторе колхоза. И опять в районной газете замелькала его фамилия, а однажды напечатали и портрет. Да и немудрено — выработка у Митьки всегда намного больше, чем у других трактористов, урожай на вспаханных им землях всегда почему-то выше.

— Все очень просто, — маленько красуясь, говорил Митька. — Земля — она пот любит. Самое лучшее удобрение — человеческий пот.

Фрол гордился сыном. Когда слушал толки, что быть скоро Митьке главным инженером колхоза, ничего не говорил, никак не выказывал к таким предположениям своего отношения, но про себя думал: «Не удалась у меня жизнь. Так пусть сын проживет ее так, как хотел бы прожить сам я. Пусть сын сделает на земле то, что не сумел сделать его непутевый отец…»

Думал об этом Фрол, ощущая одновременно и тяжелую горечь, и затаенную, волнующую радость.

И вдруг три дня назад…

— Чего примеряешься которую неделю? Звездани уж батьку под дыхало, чтоб свет померк, — сказал он вгорячах сыну, заметив, что Митька, замкнутый и задумчивый, поглядывает на него иногда любопытно, изучающе.

— Зачем? — холодно усмехнулся Митька. — Примерки разные бывают.

Разные… Сперва-то Фрол и не понял, что означают слова сына, как-то не обратил на них и внимания. А потом, через день, и долбануло: это какую же мерку хочет сын с него снять?!

И начало казаться вдруг: ведь не просто из ребячьей гордости посылал Митька из армии газетные заметки о самом себе… И потом, после армии, работал не ради своего удовольствия, а опять же вымачивал в поту рубахи для того, чтобы в газетах о нем писали. Если это так, то что же он, шельмец, делает, что думает?…

Когда-то доходил глухой слух до Фрола — из-за Митьки уехала из деревни Зина Никулина, младшая дочь Антипа. Фрол спросил у сына:

— Это как понять? Тесно, что ли, в Зеленом Доле стало?

Митька только плечами пожал:

— Вольному воля… Что я, догонять ее должен? На каждый каприз не угодишь.

Услышав, что у Зины