Вдова Клико - Хелен Фрипп

стоит солнце. Теперь шампанское ее мужа наконец-то едет в Россию. Ветер задувал с востока — оттуда, куда уехали бутылки. Наташа сказала бы, что это хороший знак, и почему бы не поверить?

Когда повозка скрылась из виду, на Николь навалилась свинцовая усталость. Хотелось лечь и уснуть прямо здесь, на причале. Бухта каната могла бы служить периной, но на это не было времени. Дома шел сбор винограда, и ее место было там.

Дорога домой оказалась мучительной, но на последнем перегоне перед Реймсом Николь ожидал верный Пино, холеный и отдохнувший. Мрачные предсказания Ксавье о ее судьбе в одиноком путешествии не сбылись, и когда она въехала на виноградники, к окутанным утренним туманом лозам, небо мягко освещал восход, и рабочие уже собирали виноград — целеустремленно двигались маленькие человеческие фигурки. Еще раз спасибо Богу за Ксавье!

Николь спрыгнула и попробовала виноградину. В ее сладости ощущалось жаркое лето, смешанное со вкусом питавшей виноград меловой земли. Хороший урожай. Взяв у сборщика нож, женщина срезала несколько гроздей и положила в корзину к другим.

— Вместо тебя, — шепнула она, обращаясь к Франсуа. Эти лозы он сажал собственными руками.

Глава четырнадцатая

ЖЕНСКИЙ ДЕГУСТАЦИОННЫЙ КОМИТЕТ

Ноябрь 1806 года

Сентябрь и октябрь жгли мучительной неизвестностью: не было вестей ни о Луи, ни о бутылках. Каждый раз, как приносили письмо или показывалась на дороге почтовая лошадь, у Николь екало сердце, и каждый раз обжигало разочарование. Глотком свежего воздуха стал приезд женского дегустационного комитета, который предстояло научить разбираться в блендах, чтобы заменить мужчин, не пожелавших ей помочь. Кроме того, у нее таким образом появлялись союзники в самом средоточии недоброжелателей.

Когда по гравию двора давильни застучали копыта, Николь выбежала навстречу.

— Вы чуть рановато, но заходите, прошу вас. Ксавье сейчас организует все для дегустации. Вы только вдвоем? — спросила она.

— Да, будем только мы. Главное, моя милая, не количество, а качество, — ответила мадам Оливье.

Николь нагнулась, чтобы скрыть свое разочарование, и подобрала с гравия стебель сорняка. Потом проводила прибывших в дегустационную. Там было приготовлено много мест — как минимум еще на пятерых. Стояли высокие табуреты и столы, аккуратно расставлены плевательницы, расстелены накрахмаленные салфетки и выставлены сверкающие бокалы — все это в простой кирпичной пристройке, служащей именно для дегустации. Она велела Ксавье унести лишние столы и слулья, и его лицо сочувственно посуровело.

— Позвольте мне представить вам мадемуазель Вар, — сказала мадам Оливье.

— Пожалуйста, зовите меня Жоэль, — застенчиво отозвалась та. — Как это чудесно — быть хозяйкой всего, что видишь вокруг!

— Такова моя жизнь, — ответила Николь. — Мы ждем Наташу, тогда нас будет четверо. Немного, но достаточно, чтобы составить маленький дегустационный комитет. Прошу вас присесть.

— Пока Наташа не приехала, можно будет одной старой даме высказать свое мнение? — спросила мадам Оливье.

— И сочувствующей старой деве тоже, — добавила Жоэль.

— Да? — удивилась Николь.

— Лучше бы они выступали открыто и говорили вслух, иначе нечестно получается, — заявила мадам Оливье.

— Кто — они?

— Практически все уважаемые женщины этого города.

— Не думаю, что мне хотелось бы это услышать.

— У вас есть право знать. И право ответить, — возразила мадам Оливье. — Они говорят, что вы навлекаете позор на своего отца.

— Каким образом? Мой отец вполне может сам позаботиться о своей репутации, а я уж точно могу сама вести свои битвы.

— А зачем вообще воевать с общественным мнением? Пусть я говорю то, что вы не хотите слышать, но ваша маленькая дочка — Ментина, я не ошибаюсь? — Николь кивнула. — Ментина не просила свою мать навлекать позор на ее детскую головку. Ходят слухи, что ваш торговый агент сейчас в России — опасное место в теперешние времена. Частично ваши предприятия и весь этот риск финансирует Филипп Клико — а зачем? Чтобы вы предавались этому вашему увлечению, действуя как мужчина?

— Репутации моей дочери угрожают лишь такие люди, как вы! Я веду дело, в котором так или иначе участвует почти каждая семья этого города. Вы слепо следуете древним правилам и традициям — зачем?

— Правила существуют не без причины. Мужчины ведут дела, женщины ведут дом — разве что если у них нет иного выбора, как, например, у вашей подруги Наташи.

— И революция ничего не изменила?

— Для женщин — ничего.

— Если вы так считаете, зачем тогда приехали? — Николь вышла из себя. — Набрать еще сведений для досужих сплетен?

— Ну-ну, дорогая моя! — улыбнулась мадам Оливье. — Да, всем известно, что я на самом деле люблю знать о делах всех и каждого. Но разговор с вами в булочной изменил мое мнение о вас и, должна признать, заинтриговал. Мы сюда приехали узнать побольше о вас, но есть и другая причина: кто во всем этом городе может научить нас тому, что всегда было делом только мужчин? Никто еще никогда не предлагал мне поучаствовать в чем-то настолько увлекательном, — мадам Оливье кивнула на подготовленный к дегустации зал.

То есть к ней относятся как к диковинке, на которую стоит поглазеть? Николь начала сожалеть, что позвала этих дам.

— Простите, я опоздала! — объявила Наташа прямо с порога. — Впервые за тридцать лет закрыла пекарню. Так трудно и непривычно оставлять ее без присмотра.

Ксавье принес бутылки.

— Милости просим в ковен[45], — буркнул он.

Наташа и остальные две гостьи сели за дегустационные столы.

— Так, что-то у вас у всех вид, будто привидение увидели! — Наташа достала из сумочки несколько свертков и выложила на стол. — Узнаете? — спросила она у мадам Оливье, извлекая ключ, завернутый в бархат, и иконку святого Ремигия.

Мадам Оливье не ответила.

— Вы дали мне это, когда погиб Даниэль. Никто не был так добр ко мне, как вы.

— Ключ от пекарни, — тихо произнесла мадам Оливье.

— И святой Ремигий. Вы мне дали ключ от моей новой пекарни, и арендная плата с тех самых пор куда ниже рыночной, благодаря вам. Вы мне сказали, что фигурка святого Ремигия означает: я для города своя. Это когда все вокруг думали, что я должна вернуться в Россию. Вы мне сказали, что ваш муж — человек жестокий и лучше бы умер он, а вам досталась та свобода, что получила я.

Мадам Оливье побледнела. Наташа схватила ее за руку и вздернула рукав вверх. Синяк в форме пятерни был достаточно красноречив. Мадам Оливье в приступе стыда одернула рукав.

— До сих пор, хотя столько лет прошло? — спросила Наташа. — Дайте Николь делать свое дело. Я чужачка, и хотя смотрю на мир не так, как вы, но