Законы войны - Владимир Мельник

Перед тем как лечь спать я вышел в туалет. То и дело американцы пускали осветительные ракеты и освещали прожекторами мертвую зону. До них было около 5-ти километров. Отошел за кусты, вышел к небольшому обрыву. «Лучше нету красоты, чем пописать с высоты». Ну вот, а теперь можно и послужить. Обойти огневые позиции взвода, например. И тут застал одного своего бойца за тем, что он скрутил самокрутку и закурил, но запах дыма был явно не табачный. Так и есть — дурь. Выдрал у него из пальцев сигарету и растоптал ее.

— Слышишь, ты, придурок, лучше б ты просто бухал, чем эту дрянь курил, — с негодование орал я на глупо улыбающегося солдата.

— А что ты мне сделаешь, лейтеха? — нагло ухмыльнулся обкуренный боец.

— Да я тебе щас по роже дам! — чувствую, что начинаю звереть.

Подбежал Серега Пегриков, двинул кулаком по лицу укурыша, а меня оттеснил от бойца. Я специально не говорю фамилию этого солдата, потому что это явление было почти повальным. Коноплю и другую наркоту используют для того, чтобы «оторваться от суровой реальности и отдохнуть». В основном чтобы избавиться от чувства страха, потому что умирать под кайфом легче. «Фронтовые» 100 грамм многих не удовлетворяют. И где только достают? Я лично так не могу, да и все-таки командир, а у офицера, должна быть всегда светлая голова и твердая рука. Одно дело, когда ты отвечаешь только за самого себя, а другое — когда еще за подчиненных людей.

Свернув цигарку, но уже с табаком и закурил. Присел на дно траншеи, потому что стоя курить я бы не советовал — у них хорошо отрабатывают свои деньги снайпера. Огонек сигареты за километр виден. Поэтому никогда не прикуривай третьим: когда прикуривает первый — враг замечает, когда второй — враг прицеливается, а когда третий — враг стреляет. Да-а, табак, что выдавали, был не очень, но другого не было. Все-таки странная штука — жизнь. Перед войной как-то не задумывался над тем, что она может закончиться в один миг. Были проблемы поважнее, как я тогда считал. Америка для нас была очень и очень далекой страной, и люди в ней казались совершенно другими. Но они также хотят жить, любить и быть любимыми. Перед войной считал, что любви не бывает. Во всяком случае у женщин. Считал их расчетливыми, жаждущими власти и удовольствий стервами, пока не встретил Оксану. Эта девчонка перевернула всю мою жизнь. И только желание отомстить за нее держит на этом свете. Жалко наших девчонок, которые останутся после войны. Потому что парней будет намного меньше, чем их. Мужики сейчас поливают кровью камни Госфорты и Балаклавы. Некоторые из них еще даже и не знают, что такое женщина. Иной раз мне кажется, что все это происходит не со мной. Когда вытаскивают раненых после очередного боя и собирают в кучу убитых, а также части тела. Когда некоторые солдаты не выдерживают психологически и стреляются. Когда пьяный комбат заставляет ротой наступать против целого батальона. Когда в рукопашной бойне ты режешься с американскими морпехами и готов в остервенении зубами рвать их плоть. Лично я считаю, что меня судьба бережет, потому что иной раз бывал в таких переплетах, что другой на моем месте вряд ли бы выжил.

Но меня мучила одна проблема — мне нужно было «стучать» на Мамчура. Где-то через неделю после моего возвращения, ко мне на курилке подошел особист. Он отвел меня в сторону и начал расспрашивать о том, где был, что видел. Наконец я не выдержал и высказал ему все, что об этом думал. Почему-то не боялся, резко овладело чувство пофигизма — всеравно завтра на «боевые» выходить.

— Ты точно все обдумал? — с надменной улыбкой спросил Мавросовидис.

— Да! Точно! — сказал я, сжимая покрепче цевье АКСа.

— Ну-ну-ну, не надо тут зубами скрипеть и автоматом махать. И не таких ломали! Слышь, лейтенант, ты понимаешь, чем тебе это грозит?

— Понимаю, только ты мне грози, если с фронта в тюрягу упекут — так я только зашарюсь. Там хоть жрать нормально будут давать и не угрохают за понюх табаку.

— Лейтенант, да я тебя под вышак подведу! Ты что, не понял в какое дерьмо вляпался?!

— Слышишь, урод тыловой, вали отсюда, пока я тебя здесь не порешил грешным делом. Я ведь контуженый, с меня все взятки гладки. Вы только и можете, что таких честных офицеров, как Мамчур, говном обмазывать.

— Да ты ни хрена не знаешь. Делай лучше, что я тебе говорю, иначе тебе п…ц приснится.

— Смотри, чувак, чтобы тебе ху…во не стало. Я Мамчура не один год знаю. Так что иди отсюда, мудак, а то я за себя не отвечаю.

— Ну, Свешников, ты сам себе приговор подписал. — сказал особист и ушел.

Я не выдержал и пошел к Мамчуру. Он оказался у себя в землянке, по моему виду полковник понял, что что-то случилось. Рассказал ему все, комбриг пожал мне руку и налил по маленькой. Тут же в кабинет зашел лейтенант Мавросовидис. Но, увидев, что мы сидим и выпиваем, сразу все просек. Мамчур начал орать на него при мне и пригрозил, что пошлет его на передний край и не позволит ошиваться в штабе бригады. А если тот не подчинится его приказу, то он его расстреляет по закону военного времени. Особист выскочил от Мамчура с пылающим лицом.

Я сидел у себя в землянке, заполнял заявки на боеприпасы, горючее и продовольствие. Когда закончил это нудное дело — вышел из нее, позвал к себе первого попавшегося бойца. Отдав заявки солдату, отправив его в тыл батальона — прислонился к стенке траншеи и закурил. Рядом, в соседнем окопе для БМП копошились бойцы. Со стороны американцев активности не было. Они лениво постреливали по нам, но это был больше беспокоящий огонь. Мы на него обращали внимания не больше чем на ветер, человек ко всякому привыкает. На правом фланге траншеи моего взвода вдруг появились какие-то пригибающиеся личности. Сразу бросилось в глаза — чистые камуфляжи, потому что у нас никто в таких обновах давно не ходил. Они направлялись ко мне, переступали через моих бойцов, которые сидели тут же на дне траншеи. Наконец они подошли ко мне, их было четверо: Мавросовидис и три солдата из комендантского взвода. Бойцы были в брониках и с АК-74. Особист заявил, что мол младший лейтенант Свешников арестован и чтобы сдал оружие. Ко мне двинулся один из бойцов с наручниками. Сзади подскочили мои бойцы. Я стоял и спокойно смотрел в глаза особисту, но оружие сдавать не спешил. Мавросовидис коротко приказал «Взять!» Комендачи схватились за автоматы, но в нерешительности остановились. Среди моих бойцов послышался ропот, мол, нашего лейтенанта легавые забирают. Особист выхватил из кобуры ПМ и направил на меня. Из-за спины послышался голос Пегрикова, мол лейтенант посторонись. Он стоял и целился в чужаков из ПКМа, мои бойцы похватали автоматы. Пришельцы поспешили ретироваться. У меня слезы на глазах навернулись. Пегриков подмигнул мне и, положив пулемет на место, пошел заниматься своими делами.

На следующее утро нашли Мавросовидиса в мертвой зоне убитым наповал в голову пулей американского снайпера. С тех пор особисты, которые приходили к нам в бригаду либо долго не задерживались, либо вели себя тихо.

Где-то через неделю нашему батальону поставили задачу обнаружить огневые точки противника на своем участке, то есть провести разведку боем, а это можно положить две трети личного состава батальона. У нас в роте был один солдат — он неплохо рисовал. Мы раздобыли простынь у вещевиков и на ней тот солдат нарисовал этакого русского медведя, который занимался анальным сексом с американским орлом, то есть медведь орла… Очень живописно получилось. Прицепили этот «штандарт» к высокому стволу сосны, который срубили неподалеку в лесу и ночью вырыли пару окопов в стороне от позиций батальона замаскировали, но так чтобы американцы увидели, что это НП, даже чучело соорудили. Потом этот «флаг» водружали как будто на рейхстаг неподалеку от ложного окопа. Утром и началась основная веселуха. Представьте себе эту картину: на флаге медведь орла… да еще и ветер поднялся — в общем картинка ожила. А юсовцы очень трепетно относятся к своей символике и как открыли огонь по ложному окопу. Нам оставалось только нанести на карту расположение огневых точек. Потом подогнали танк и прямой наводкой «погасили». Вы знаете, а танк на прямой наводке — это сплошной килдык! Комбат нас сначала выругал за это мероприятие, но потом вместе с нами посмеялся над пендосами. Здесь стоит повторить М. Задорнова: «Ну тупы-ы-е, эти американцы»!

15

До начала июня мы дрались уже на Федюниных высотах. То есть за месяц, на южном направлении Севастопольской обороны, отошли на тридцать девять километров. За этот почти месяц мы потеряли две трети личного состава и всю технику. Артиллерия и техника выходили из строя, также остро не хватало боеприпасов. Неделями из-за авиации противника нам не могли привезти пищу, боекомплекты пустовали. Приходилось по ночам промышлять в мертвой зоне и на позициях противника. К началу июня меня и Пегрикова снова перевели в ту самую роту, откуда началась моя служба на передовой. Неделю спустя уже командовал ротой. Потому что Саня Гурко получил два осколочных ранения в голову и был отправлен в тыл. А я остался последним живым офицером в роте, в которой насчитывалось около двадцати человек из первоначальных ста двадцати пяти. В пяти километрах позади нас стояла 126-я отдельная мотострелковая бригада из Центральной России. Ее набрали из бывших уголовников, добровольно изъявивших желание воевать, и направили на наш участок. У них не было ни техники, ничего. Вооружили только стрелковым оружием времен Второй Мировой войны, которое было на складах НЗ. Зэков просто отправили на убой, чтобы хоть как-то задержать продвижение противника и одновременно избавиться от них. Но дрались уголовнички так, что мне, на месте противника, стало бы страшно. Офицеров они и в грош не ставили, но это в промежутках между боями. Частенько прибегали к нам по ночам, чтобы выменять на боеприпасы еду, спиртное, дурь и всякие трофейные прибамбасы. Как-то раз прибежал один из их «ходоков» и наткнулся на меня. Это был зачмошенный доходяга лет тридцати, в старом поношенном ПШ времен Советской армии. Глазки бегали, а заскорузлые ладони находились все время в движении.