История и повествование - Геннадий Обатнин

Анненков 1928. Анненков П. В. Литературные воспоминания. Л., 1928.

Анненков 1857. Анненков П. В. Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография // Русский вестник. 1857. Февраль. Кн. 1. С. 441–490; Февраль. Кн. 2. С. 695–738; Апрель. Кн. 1. С. 357–398.

Архангельский К. П. 1826. Архангельский К. П. По поводу первой биографии Н. В. Станкевича. Воронеж, 1826.

Архангельский М. 1857. Архангельский М. Руководство к изучению словесности и практическому упражнению в сочинении. СПб., 1857.

Булгарин 1836. Булгарин Ф. В. Сочинения. СПб., 1836. Ч. 2.

Видок Фиглярин 1998. Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение / Публ., сост., предисл. и коммент. А. И. Рейтблата. М., 1998.

Вяземский 1848. Вяземский П. В. Фон-Визин. СПб., 1848.

Галахов 1848. Галахов А. Д. Русская литература в 1847 году // Отечественные записки. 1848. Январь. С. 1–30. Отдел V.

Герцен 1956. Герцен А. И. Былое и думы. 1852–1868 // Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 8. Ч. I–III.

Гинзбург 1977. Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л., 1977.

Гросул 2003. Гросул В.Я. Русское общество XVIII–XIX веков: Традиции и новации. М., 2003.

Дубин 2001. Дубин Б. Слово — письмо — литература. М., 2001.

Егоров 1982. Егоров Б. Ф. Борьба эстетических идей в России середины XIX века. Л., 1982.

Зеленецкий 1849. Зеленецкий К. Частная риторика. Одесса, 1849.

Ключевский 1989. Ключевский В. О. Соч.: В 9 т. М., 1989. Т. VI.

Льховский 1858. Льховский И. И. Н. В. Станкевич. Переписка его и биография, написанная П. В. Анненковым // Библиотека для чтения. 1858. № 3. С. 1–46. Отдел V.

Майков 1846. Майков В. Стихотворения Кольцова // Отечественные записки. 1846. Ноябрь. С. 1–38. Отдел V.

Майков 1847. Майков В. Нечто о русской литературе в 1846 году // Отечественные записки. 1847. Январь. С. 1–17. Отдел V.

Могильнер 1999. Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М., 1999.

Никитенко 1867. Никитенко А. В. Михаил Павлович Вроченко. СПб., 1867.

Ницше 1990. Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. I.

Павлов 1857. Павлов Н. Биограф-ориенталист // Русский вестник. 1857. Февраль. Т. 3. С. 211–254.

Пример благотворения 1786. Пример благотворения // Зеркало Света: Ежедневное издание. 1786–1787. Ч. II С. 144–149.

Пыпин 1867. Пыпин А. Н. Русские масоны XVIII века // Вестник Европы. 1867. Июнь. С. 51–106.

Пыпин 1916. Пыпин А. Н. Русское масонство XVIII века и первая четверть XIX века. Пг., 1916.

Скабичевский 1895. Скабичевский А. Соч.: В 2 т. СПб., 1895. Т. 1.

Тартаковский 1991. Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика XVIII — первой половины XIX века. М., 1991.

Христиани 1837. Христиани Х. Х. Некролог// Северная пчела. 1837. Июль. № 167.

Чернышевский 1855. Чернышевский Н. Г. Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского Университета // Современник. 1855. Апрель. № 4. С. 25–39. Отдел IV.

Чтение книг 1832. Чтение книг или указание, каким образом, какие книги и для чего читать должно. М., 1832.

Brown 1966. Brown Е. Stankevich and his Moscow circle. 1830–1840. Stanford, 1966.

White 1987. White H. The Content of the Form: Narrative Discourse and Historical Representation. Baltimore, 1987.

Петер Альберт Йенсен

Проблема изменения и времени у Толстого и Чехова. К постановке вопроса

Для чего дал нам Бог сознание, когда оно только мешает жизни?[245]

Часть третья третьего тома «Войны и мира» начинается так:

Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого-то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений[246].

Данный вывод о проблеме движения — важный повод к написанию всей книги «Война и мир», а стоящая за ним аристотелевская загадка движения и изменения послужила изначальным побуждением к литературной деятельности Толстого вообще — он к ней обращался уже в раннем наброске «История вчерашнего дня». Там проблема движения и изменения исследовалась в рамках языкового изображения одного дня в жизни молодого автора, а в «Войне и мире» она легла в основу монументального исследования как истории человеческой жизни, так и самой истории — новейшей истории России и Европы.

Исследовательская установка автора «Войны и мира» не только очевидна на уровне «большой» истории и метаистории, но обнаруживается и в изображении жизни вымышленных героев. Так, например, процитированная выше формула иллюстрируется эпизодом в четвертой части второго тома. Наташа Ростова скучает в зимнем Отрадном, ожидая возвращения князя Андрея, и пытается заполнить время.

И она быстро, застучав ногами, побежала вверх по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже.

У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала.

— Остров Мадагаскар, — проговорила она. — Ма-да-гас-кар, — повторила она отчетливо каждый слог и, не отвечая на вопросы M-me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты.

Петя, брат ее, был тоже наверху; он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью.

— Петя! Петька! — закричала она ему. — Вези меня вниз.

Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками, и он, подпрыгивая, побежал с ней.

— Нет, не надо… остров Мадагаскар, — проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.

Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что все-таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что-то, не имеющее никакого смысла, но в ее воображении из-за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.

Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери, и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь-в-точь так же», — подумала Наташа.

— Соня, что это? — крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.

— Ах ты тут! — вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. — Не знаю. Буря! — сказала она робко, боясь ошибиться.

«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего-то недостает».

— Нет, это хор из Водоноса, слышишь! — И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне. — Ты куда ходила? — спросила Наташа.

— Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.

— Ты всегда занята, а я вот не умею, — сказала Наташа. — А Николай где?

— Спит, кажется.

— Соня, ты поди разбуди его, — сказала Наташа. — Скажи, что я его зову петь.

Она посидела, подумала о том, что это значит, что все это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе и он влюбленными глазами смотрел на нее[247].

В этом эпизоде автор показывает, во-первых, что жизнь в доме Ростовых складывается из совокупности жизней, а во-вторых, что эти жизни протекают во времени, причем каждая в своем.

Странствие скучающей Наташи по дому действует как срез временного сегмента и раскрывает, что жизнь в комнате Фогеля, жизнь Пети с дядей, жизнь самой Наташи и жизнь Сони как будто разновременны, поскольку они «имеют место» не столько внешне, в данный совпадающий момент, сколько внутренне, то есть ментально. Соприкосновение жизней, происходящее из-за перемещений Наташи по дому, получается невпопад, синкопично, так как ментально эти жизни идут в разных направлениях: разговор о том, где дешевле жить, в одном, устройство фейерверка к вечеру — в другом, дорисовывание узора — в третьем, и Наташины воспоминания, конечно — в четвертом.