Жаркие горы - Александр Щелоков

Арбаб расслабил пальцы, сжавшие подушку, на которой сидел.

— Ваши слова, уважаемый шурави, — сказал он твердо, — мне нравятся. Я вижу в них немало смысла.

Тут снова в разговор вмешался Хаджи Ахмад. Обращаясь к гостю, он сказал с подозрением:

— Вы, шурави, говорите горячо, будто примирение сулит вам личную выгоду. Она есть?

— Да, — ответил Черкашин уверенно. — Без сомнения, такая выгода у меня есть.

Сидевшие вокруг зашевелились. Откровение русского офицера было крайне неожиданным. На Востоке, когда купцы о чем-то торгуются, каждый держит свою выгоду в уме и, убей его, разорви на части, никогда не признается, в чем она. Шурави сказал о своем интересе прямо. Что он, хитрит или просто не в своем уме?

— В чем же ваша выгода? — спросил Хаджи Ахмад вкрадчиво.

— Когда наступит замирение, — ответил Черкашин, — и снова в стране пуштунов станут править те, кто заинтересован, чтобы в арыках текла вода, а не кровь, когда коровы смогут сохранять свое молоко, не угрожая рогами, мы, шурави, вернемся домой. Мы ждем этого дня. Торопим его. Верим, что он не за горами. Вот моя и моих товарищей выгода.

Пока шел серьезный разговор, бесшумные слуги расставили перед беседующими угощение. Абдул Кадыр Хан внимательно следил за приготовлениями к трапезе, лишь изредка движением руки подавая своим людям какие-то знаки. И вот, сочтя, что все готово, он приподнял вверх обе ладони:

— Аллах да благословит нашу пищу, уважаемые гости.

Он прикрыл лицо руками и пробормотал молитву. Все последовали его примеру.

— Угощайтесь, — сказал мизбан Черкашину. — Мне крайне приятно видеть вас в числе гостей. Ваша искренность была многим уроком. Угощайтесь!

Он подвинул к капитану блюдо с красным мясистым перцем. Сам взял стручок, ловко отправил его в рот и с видимым наслаждением закрыл глаза. Руки остальных гостей тоже потянулись к перцу.

Черкашин выбрал стручок помясистей, положил в рот, раскусил без всякой опаски. Сразу полыхнуло в глазах, будто в рот плеснули кипятком. Поперхнувшись от неожиданной горечи, он перестал на мгновение жевать и поглядел на хозяев. Никто не обращал на него никакого внимания. Все тянули руки к блюдам и сосредоточенно разжигали в желудках огонь, подкидывая туда стручок за стручком.

Давясь и скверно обзывая себя, Черкашин с трудом, уже не жуя, проглотил пламя, бушевавшее во рту, и протянул руку к пиале с напитком. Пил, не чувствуя облегчения. Все внутри горело, словно обожженное красным углем.

«О аллах, — подумал Черкашин с улыбкой, — ты поистине велик, если творишь сладкое в больших сосудах в виде дынь и арбузов, а горькое вливаешь в маленькие вместилища в виде перечных стручков и горошин, красивых, но жгучих».

Занятый собой, он не заметил, как появился посыльный и вызвал куда-то Хаджи Ахмада. Тот встал и мягкими шагами горного барса вышел из беседки через боковой вход.

Некоторое время спустя он вернулся и подошел к арбабу. Нагнулся, стал что-то горячо шептать ему на ухо. Абдул Кадыр Хан нахмурился, помрачнел. Потом поднялся, извиняясь, сказал гостям:

— Прошу снисхождения, но неотложные дела вынуждают меня на некоторое время оставить вас. Угощайтесь, дорогие гости. Окажите честь этому дому…

Черкашин понял — случилось нечто серьезное, и невольная тревога охватила его.

Предчувствие не обмануло.

Абдул Кадыр Хан вернулся минут через пятнадцать. Темный как туча, он прошел и сел на свое место. Хлопнул в ладоши, прося внимания. Сказал сухим, жестким голосом:

— Наши люди привели двух проклятых дарамаров. Третий убит ими. Эти кровавые гиены стреляли в мечети. Убили муллави Сайда. Убили базгара Музаффара. Надругались над его женой. Убили трех молящихся в мечети. Тяжкие преступления грязных собак заслуживают строгой кары. Я бы сейчас назначил ее. Но есть обстоятельство. Эти дарамары — шурави. Может ли наш гость дать такому преступлению объяснение?

Черкашин встал. Одернул китель.

— Пусть их приведут, — сказал он твердо, тоном таким же, каким сам арбаб произнес обвинение. — Если все то, что было сказано, правда, я сниму с вас бремя гостеприимства, уважаемый хан. Поступайте со мной по своему усмотрению.

Уверенный тон и спокойствие гостя понравились Абдул Кадыр Хану. Выражение лица его смягчилось. Повернувшись к выходу, он хлопнул в ладоши.

В беседку, подталкиваемые прикладами, вошли двое. Они тяжело волочили ноги. Это были Матад Рахим и Мирзахан. Их вид свидетельствовал о том, что они в полной мере вкусили плодов крестьянской «любви» к бандитам, попробовали кулаков и палок.

Черкашину одного взгляда хватило, чтобы распознать коварный маскарад. Но он все же подошел к пленным.

— Что, шпана? Чем объясните свое здесь появление?

Оба дарамара тупо молчали.

— Уважаемый Абдул Кадыр Хан, — сказал Черкашин, — мне кажется, что в вашем присутствии эти подлые трусы забыли совсем русский язык. Но я надеюсь, что они быстро вспомнят пушту, если вы сами зададите им вопрос.

Абдул Кадыр поднял руку. К нему подошел молодой пуштун, перепоясанный патронташем.

— Исмаил, уберите их! — приказал арбаб. — И обоих повесьте.

Он запустил руку в карман, достал оттуда три удостоверения личности. Протянул Черкашину:

— Возьмите это. Нам не нужны такие бумаги. Может, вам пригодятся.

Заметил, что бандиты еще не уведены.

— Исмаил, почему дарамары еще не висят? — И снова повернулся к Черкашину: — Души повешенных недостойны рая.

Машад Рахим, словно очнувшись, наконец понял, что судьба его решена.

— Ты продался! — закричал он визгливо на арбаба. — Продался красным! Ты заодно с кяферами! Аллах тебя покарает, старый верблюд!

В исступлении он кинулся на землю, стал колотить ее руками, кусать. Перекошенное лицо почернело. Борода перемазалась в грязи.

— Будь ты проклят, кяфер! Будь ты проклят!

Зрелище было отвратительным.

Абдул Кадыр Хан не спешил его прерывать. И только когда дарамар стих, расплескав остатки сил, арбаб подошел и брезгливо пнул его в бок ногой.

— Посмотрите на эту падаль, уважаемый Хаджи Ахмад, — сказал он раздумчиво. — Этот сын змеи и шакала — пуштун. Его опознал Сайд Шахамат. Он назвал его Машад Рахимом, который служил у Фарахутдина. Об этом палаче наши люди тоже наслышаны.

Хаджи Ахмад слушал молча, кусая тонкие, злые губы.

— С такими поганцами нам не по пути. Мы соберем джиргу и обсудим предложения правительства.

Арбаб повернулся к Исмаилу:

— Уберите эту падаль.

Черкашин выступил вперед:

— Не стану вмешиваться в ваши распоряжения, высокочтимый хан. И все же разрешите сказать.

— Милостиво прошу, уважаемый шурави. Гостю в моем доме первое слово. Гость — выше хозяина.

— Мне кажется, что вместе с душами дарамаров может уйти в иной мир великая тайна. Мы никогда не узнаем, как зовут тех, кто послал сюда этих шакалов. Не узнаем, кто одел их в форму солдат шурави. Кто приказал им убивать братьев. Почему они ворвались в храм? Прошу, сохраните им жизнь до суда.

— Быть посему, — сказал арбаб, — да благословит аллах нашего гостя!

К Черкашину подошел поханд Абдулхап. Как старому знакомому церемонно протянул ладонь. Они обменялись рукопожатием.

— Вас удивляет мое появление здесь? — спросил профессор. — Все очень просто. С одной стороны, Абдул Кадыр Хан мой двоюродный брат, а Сарачина — родной кишлак. С другой — я здесь как представитель народной власти. Приехал убедить брата, что с глупым нейтралитетом пора кончать. Но вам это удалось сделать лучше. — Спасибо, — поблагодарил Черкашин. — Боюсь, вы преувеличили мою роль. После больших дождей даже семя, которое бросит в землю младенец, и то всходит.

* * *

Вечером, провожая Черкашина в комнату, отведенную для отдыха, Абдул Кадыр задержался у него.

— Прошу вас, уважаемый друг, — сказал он, повинно склоняя голову, — во имя аллаха великого, простите мое лукавство и неверие. Эту игру с двумя грязными дарамарами мне не надо было вести. Только поймите правильно. Приобретая новый клинок, воин пробует его остроту в ударе. Слепец, прежде чем опереться на новый посох, проверяет его прочность. Когда человек желает удостовериться, можно ли назвать кого-то другом, он старается убедиться в его искренности.

— Я вас прекрасно понимаю, — ответил Черкашин. — Во мне нет чувства обиды. Вы правы, Абдул Кадыр Хан. В такое время, бурное и опасное, на друга надо крепко надеяться. Иначе какой же он друг?

Утром они прощались.

С гор, омытых ночной грозой, тянул пронизывающий ветер. Абдул Кадыр Хан вышел проводить Черкашина, закутавшись в черную шерстяную накидку.

— Как вы пойдете на Дарбар? — спросил он, и Черкашин понял, что лукавить в ответе нельзя.

В горах хозяин знал все и легко мог представить, как можно и как нужно идти. Он был способен подсказать верные и безопасные тропы, предупредить о всяческих неожиданностях.