На высотах мужества - Федор Гнездилов

Внезапно гитлеровцы ударили по «яку» из «эрликоновских» пушек. Три снаряда почти одновременно попали в самолет, угодили в бензобаки правого крыла. Як-9д загорелся. Он находился за линией фронта на высоте менее 100 метров. «Скорее на свою территорию. Только бы не попасть живым в руки врага!» - подумал командир, направляя самолет к восточному берегу Березины.

Вскоре в горевшем самолете стало невыносимо жарко. Едкий дым заполнил кабину. Огонь все ближе подбирался к мотору. Баки могли взорваться в любую секунду. Высота упала до 60 метров - парашют раскрыться не успеет. Но иного выхода не было, и Голубов решил прыгать методом срыва. Открыл фонарь кабины. Преодолевая ураганный поток встречного воздуха, он встал, перекинул ногу через борт кабины, нащупал вытяжное кольцо парашюта. И в [184] это мгновение в правом крыле взорвались баки. Самолет перевернуло, Голубова отбросило в сторону. Навстречу ему стремительно неслась земля…

Потерявшего сознание, тяжело раненного летчика подобрали и доставили в госпиталь пехотинцы. Там ему оказали помощь. Из документов узнали, кто он и откуда, направили в Дубровку.

С момента потери связи с А. Е. Голубовым мы находились на КП полка в тревожном ожидании. Вглядываясь в небо, авиаторы ждали возвращения командира. Никто не допускал даже мысли, что он сбит. Однако расчетное время полета заканчивалось, а командира все не было. Из штаба дивизии периодически звонили и спрашивали, известно ли что-либо о Голубове.

Позвонили из штаба воздушной армии. Обеспокоенный генерал Т. Т. Хрюкин потребовал немедленно доложить, как только что-то станет известно о командире полка…

Подполковника А. Е. Голубова доставили на аэродром самолетом во второй половине дня. Полуобгоревший, обмотанный бинтами с выступавшими пятнами крови, он казался неживым.

О тяжелом состоянии командира полка я доложил в штаб армии. Меня попросили подождать у телефона, а через три-четыре минуты передали приказание командующего армией немедленно отправить А. Е. Голубова тем же самолетом в Москву в сопровождении врача.

Я подошел к полковому врачу Г. В. Сергееву - он накладывал на раны командира новые повязки - и сообщил ему об указании сверху, распорядился, чтобы он оставался в Москве до тех пор, пока не будет полной ясности о состоянии командира.

- Закончу перевязку - и готов лететь! - ответил врач.

- Есть какая-нибудь надежда, доктор?

- Трудно сказать. Положение командира тяжелое. У него, по-моему, сломаны шесть или семь ребер, повреждены тазобедренный сустав, ключица, череп… Откровенно, шансов мало.

Через 20 минут у транспортного самолета в строю с развернутым Знаменем стояли два полка - 18-й гвардейский и «Нормандия». Подполковника А. Е. Голубова вынесли на носилках наши и французские летчики и пошли вдоль общего строя. Я подал команду:

- Смирно! Для проводов командира - равнение направо! [185]

Рядом с носилками шли К. Ф. Федоров, С. Л. Сибирин, Пьер Пуйяд и Луи Дельфино. На глазах у многих авиаторов были слезы. Голубов слегка приоткрыл глаза, тихо попросил:

- Остановитесь, пожалуйста… Помогите приподняться.

Федоров и Сибирин помогли командиру приподняться, и он слабым голосом сказал:

- Товарищи, и вы, наши французские друзья! Я вынужден временно оставить вас. Но я вернусь… Поклянитесь, что будете до конца беспощадно бить фашистскую гадину!…

- Клянемся! - ответили в один голос два полка.

После этой неожиданной речи Голубов снова потерял сознание.

Ли- 2 взревел моторами, взлетел и, выполнив над аэродромом прощальный круг, взял курс на Москву. С тяжелым сердцем авиаторы расходились по своим местам.

По указанию комдива во временное командование полком вступил майор С. А. Сибирин. К тому дню он сбил уже 18 вражеских самолетов, стал Героем Советского Союза.

События на фронте развивались стремительно. Один за другим издавались приказы Верховного Главнокомандующего об освобождении городов Белоруссии. 30 июня мы получили сообщение о новой победе наших войск. Они окружили и уничтожили в районах Витебска, Орши, Могилева и Бобруйска часть фашистских дивизий, форсировали Березину и развернули наступление на свенцянском, минском и слуцком направлениях.

3 июля пришла долгожданная весть об освобождении Минска и окружении юго-восточнее города более чем 100-тысячной группировки немецко-фашистских войск.

После освобождения Минска наш полк временно вывели в резерв командующего воздушной армией. Летчики и часть техников отправились на завод для получения и перегонки на фронт новых истребителей для себя и полка «Нормандия».

Напряженно сражались против врага в период операции «Багратион» наши гвардейцы. За проявленные храбрость, отвагу и мужество личного состава полку присвоили наименование «Витебский». За успешное выполнение заданий командования в боях, за овладение городом Минском и проявленные при этом доблесть и мужество полк наградили орденом Суворова 2-й степени. Многих наших [186] летчиков, техников, младших авиаспециалистов отметили боевыми наградами.

К середине июля наши войска далеко продвинулись на запад, и аэродром Дубровка, на котором находился полк «Нормандия», оказался в глубоком тылу. Поступил приказ перебазироваться на территорию Литвы, в район Микунтани. Предстоял перелет над лесистой местностью, где все еще бродили отдельные группы вражеских солдат. Они часто обстреливали низко пролетавшие самолеты. Учитывая это, Пьер Пуйяд дал «нормандцам» такие указания:

- В целях маскировки мы должны выполнить перелет на высоте триста-четыреста метров. Снижаться на меньшую высоту не советую, если не хотите получить пулю от одичавших в лесах нацистов. Учтите, что на новом месте могут сразу начаться вылеты на задания, поэтому механиков берите на свои истребители.

Перелет возглавил Пьер Пуйяд. Минут через десять после вылета раздался тревожный голос Мориса де Сейна:

- Мотор работает с перебоями. Давление бензина падает!

- Немедленно возвращайтесь обратно! - приказал Пуйяд.

Руководитель полетов на аэродроме Дубровка майор Дельфино приказал освободить посадочную полосу для обеспечения посадки де Сейна. Но посадить самолет с первого захода де Сейн не смог и, уходя на второй круг, доложил:

- Я весь в бензине. В кабине - пары. Почти ничего не вижу.

Дельфино пытался по радио помочь летчику произвести посадку, однако и второй, и третий заходы тоже оказались неудачными. Положение усложнялось, становилось угрожающим. Де Сейн передал:

- Бензиновые пары заполнили все. Очень трудно дышать!

- Пусть прыгает с парашютом, - посоветовал кто-то из присутствовавших на КП наших офицеров.

- Да, иного выхода нет, - согласился Дельфино и передал де Сейну: - Немедленно прыгай! Приказываю прыгать!

- Мой командир, прыгать не могу. Со мной механик Володя Белозуб. Он без парашюта. Попытаюсь садиться.

Услышав это, Дельфино опустил микрофон. Никто не мог заставить де Сейна, оставив механика, спасать свою жизнь. Он старался сделать все возможное, чтобы посадить [187] истребитель. Но не удалось. На очередном заходе почти неуправляемая машина устремилась к посадочной полосе, затем рванулась ввысь, свалилась на крыло и ударилась о землю. Раздался взрыв… Мы стали очевидцами трагедии во имя большой дружбы, родившейся между советскими и французскими летчиками в борьбе против общего врага.

После войны, когда советские летчики-фронтовики, сражавшиеся вместе с полком «Нормандия - Неман», получившим такое наименование при форсировании реки Неман, приехали в Париж и посетили мать Мориса де Сейна, она сказала:

- У меня был единственный сын, он имел возможность спастись. Но тогда бы на нашу семью легло пятно. Мой сын поступил благородно. Он не мог поступить иначе.

Прошло более четырех десятилетий, но наши летчики-ветераны не забыли Мориса де Сейна, совершившего подвиг во имя войскового товарищества. Да, он не мог поступить иначе.

1 августа 5-я армия освободила Каунас. Вместе с «нормандцами» мы поехали посмотреть древний литовский город и стали свидетелями страшной картины. Еврейский квартал, располагавшийся на окраине города, фашисты опоясали колючей проволокой и превратили в концлагерь. Здесь собрали евреев всех возрастов - от грудных детей до глубоких стариков. За сутки до прихода советских войск гитлеровцы заминировали дома, в которых они жили, и взорвали. Тех же, кто уцелел при взрыве, расстреляли. Мы увидели леденящее душу зрелище - тысячи обезображенных трупов женщин, детей, стариков. Это был акт жесточайшего зверства. В нашем сознании не могло уложиться то, что такое сделали те, кто осмеливался называть себя людьми. Свое глубочайшее возмущение советские и французские авиаторы выражали словами:

- Этого не могли сделать люди. Это сделали садисты!