Филе пятнистого оленя - Ланская Ольга

А еще мне было перед ней неловко. Да, вот так вот. Неловко за то, что я сделала, за то удовольствие, которое я испытала. Неудобно — из-за собственного предательства. Иначе я и не истолковывала то, что было между мной и очень приятным мужчиной Вадимом Юрским. Мужчиной, принадлежавшим другой — если не телом, то душой.

И хотя мы с ним никогда не говорили о ней, и секс между нами был именно сексом вдвоем, один на один, без ее призрака, маячащего у кровати, я отчетливо помнила, что она говорила тогда, давно, про него. И мои стоны в его постели, крики и мольбы, и мокрые тела, и влажные, полураскрытые рты, и порция хорошего виски, к которому я уже успела пристраститься — без пива, конечно, уже, можете мне поверить, — все это было обвязано голубой лентой скорого расставания. Я чувствовала, что мы словно последние строчки дописывали в письме, которое вот-вот будет положено в конверт с липким краешком и отправлено в никуда. И оттого было особенно остро, пряно, ванильно…

И мне хотелось как-то перед ней извиниться, обреченно покаяться. Потому что на душе было муторно и стыдливая изжога подступала к горлу. И я выждала момент, когда рядом никого не окажется, подвинула стул, сделала ей чай, о котором она не просила. И настроилась на нелегкую беседу, на посыпание головы пеплом, на непрощение.

— Жаль, что ты уходишь, — начала издалека. — Мне тебя будет не хватать.

Она улыбнулась довольно, словно мои слова ее обрадовали. Что ж, дальнейшие должны были разочаровать.

— Мы с тобой так работали хорошо, верно? С кем я теперь в хинкальную ходить буду, а, Ларис? А кто мне уроки будет давать — обучать искусству соблазнения мужчин? Может, останешься?

— Ну уж извини! — В голосе торжество послышалось. — Уйду ровно через две недели — только меня и видели. И тебе советую. Ты ничего девочка — только тебе надо учиться жить. Теперь уж самой. А здесь только плесенью покроешься…

Я не ответила ничего. Куда мне было идти?

— Я тебе кое-что сказать хотела, Ларис… Только ты не обижайся, ладно? Это ерунда все, глупость. Просто короткое приключение…

Она смотрела на меня с некоторым недоумением. Пока еще без ненависти.

— Просто один раз… Черт, как получилось глупо. — Я сглотнула воздух и выдавила наконец: — Мы с Вадимом… То есть с Юрским… Ну, в общем… Провели ночь… То есть две…

В ее глазах, в которых уже начали посверкивать статические разряды, вдруг безразличный туман появился — ушла гроза. Словно она ожидала услышать что-то важное, настраивалась уже, а проглотила порцию чужой безынтересной ахинеи. Моей то есть.

— Ну и что? Мне-то какая разница? Мы с Юрским все забыли уже — чего было и чего не было. Не тот это вариант оказался — я его и отшила. Это уж тебе волноваться надо — если у тебя на его счет планы. Мы с ним не одну ночь провели, а десяток как минимум.

Я вдруг испытала страшное облегчение. Как будто избавилась от отравляющих газов, распирающих меня изнутри, не дающих дышать, — такая вот уж вышла аналогия. И улыбнулась даже — хотя до этого с тоскливой страдальческой гримасой сидела. Ни дать не взять — основной потребитель активированного угля… Чушь, конечно, — просто вдруг стало радостно. Потому что мне вдруг показалось, что конвертик, о котором я думала, еще долго можно не заклеивать. И писать и писать строчку за строчкой, превращая короткое письмецо в роман. Зная точно, что из-за объема он не станет скучным — просто чуть изменится.

— Значит, ты не обижаешься, да? — В голосе у меня были какие-то очень высокие нотки, звенящие.

— Обижаюсь? Ты издеваешься, что ли? Спи с кем хочешь, твое дело. Мне-то что? Для меня это пройденный этап, и, если хочешь знать, не самый интересный. В постели он так себе, денег у него не то чтобы много, машины нет, квартира тесная. Не тот вариант, я ж сказала — ты уж прости. Так что пользуйся, если охота…

Она отвернулась, закуривая. И пальцы ее слегка подрагивали — и я подумала тут же, что, может, и она любитель виски, как я, и тоже бурно отдыхала, раз пальцы дрожат. И еще подумала, что зря она так про постель — мне-то уж могла бы и не рассказывать. И еще — непохож он был на человека, которого отшивают.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И я хотела сказать ей что-то такое приятное и легкое, чтобы она улыбнулась. Не потому, что мне хотелось ее порадовать — отнюдь. Просто потому, что самой легко стало и весело, и показалось даже на мгновение, что солнце подкралось к мутным потрескавшимся стеклам нашей студии. Первое солнце нового года.

Хотела сказать что-то и задумалась, а когда открыла рот, уже было поздно. Потому что наше уединение нарушил Гринька, приперевшись некстати. Вошел, грохоча грязными сапожищами, в которые были заправлены клетчатые брюки.

— Как жизнь молодая, девчонки? Контора пишет?

Она улыбнулась ему тепло, словно его появление было неожиданным сюрпризом. Не видела я раньше у нее таких вот лучезарных улыбок.

— Не угостите даму спичкой?

Гринька, как всегда, был полон цитат. Не отягощая себя мыслями, не утруждая построением фраз, он всегда использовал чужие — даже тогда, когда они не очень подходили к ситуации. Как эти вот слова Маньки Облигации из опостылевшего киношедевра «Место встречи изменить нельзя». Не подходили слова молоденькой шлюхи взрослому мужику, пусть и шоферу даже. Не вязались, так сказать, с образом.

Она протянула ему зажигалку. Еще одна ослепительная улыбка. Он явно был ей приятнее, чем я, во всяком случае, сейчас.

— Спасибочки вам. — Он затянулся. — Божественный порок…

Это уже Лайза Минелли из «Кабаре». Вот что значит работник киноиндустрии.

У меня внутри досада появилась, огорчение даже — из-за того, что он нас перебил. А он достал из кармана огромный платок и высморкался с чувством.

— Вы, Григорий, прервали наш разговор, — заметила холодно. — Идите-ка на кухню, вам там кофе сварят…

— Открой себя, открой себя, — запел Гринька сипло. За рекламой он тоже следил, как видно.

— Посиди, Гриш… — Она покосилась на меня холодно — а потом перевела резко потеплевший взгляд на него. — Расскажи нам что-нибудь, видишь, девушкам скучно…

…Когда моя голова распухла уже от бородатых анекдотов про Штирлица, над которыми она смеялась заливисто и, похоже, искренне, Гриню вызвали к начальству. Это был еще один радостный эпизод сегодняшнего дня, я уж отчаялась до этого дожить. И улыбнулась ей с облегчением, ожидая ответной улыбки. Полагая, что сейчас мы поговорим спокойно, уже не на конкретную тему, а просто по-дружески, как говорили прежде.

— Господи, он только фильм «Муха» не процитировал. Хотя уж явно про него снимали — извел своим жужжанием…

Она посмотрела на меня, и белый лоб смялся бумажно. А глаза из черных серыми стали, холодными и безразличными, как вчерашний уголь в камине.

— Я всегда знала, что ты совершенно не разбираешься в людях. Всегда это говорила — и сейчас повторю. Он, между прочим, очень хороший человек, Гриша. Ну и что, что водитель? Это еще не значит, что идиот. Или тебе только миллионеров подавай? С ним посмеяться можно. Денег, может, и нет, но в конце концов они не все решают. Руки у него золотые… И он, между прочим, куда поискреннее тех, что с деньгами, — потому что прямой. И в нем есть главное, что должно быть в мужчине, — надежность. А это посерьезнее, чем деньги…

Я смотрела в окно на Гриню, счищающего облезлым веником снег с крыши дряхлых «Жигулей», словно нафталин стряхивающего. Шапка слетела у него с головы, и он наклонился, чтобы ее поднять — шапку-ушанку из кролика-мутанта, черно-рыжий такой головной убор. Наверное, именно такой, какой должен быть у надежного мужчины — символ постоянства и терпимости, верности и преданности.

Я даже не пыталась понять, что с ней случилось. Что повлекло за собой такую ломку прежних убеждений, такую губительную переоценку ценностей. В конце концов, может быть, она сплела это все, только чтобы мне насолить — почему-то сегодня я ее раздражала.

Однако мне ничто не могло омрачить праздничного настроения. Мне не хотелось думать над чужим поведением, над поступками, меня не трогающими, над представлениями, мне ныне неинтересными. Я думала лишь о том, что скоро настанет тот час, когда я смогу уйти с работы, сесть в поющий трамвай и проехать несколько остановок. Опять попадая в тот мир, который казался мне прежде чужим и который становился постепенно все понятней и естественней, оставаясь при этом притягательно-загадочным, еще далеко не изведанным. Который был все привлекательнее и ароматнее для меня. Мир, в котором пьют виски, курят сигары и занимаются сексом с почти наркотическим исступлением.