Дело всей России - Михаил Харлампиевич Кочнев

других. Однако его внешнее безразличие вовсе не означало нежелания навязать Комитету министров свою волю. Все знали о привычке Аракчеева брать слово последним, с тем чтобы словом этим решить дело от имени власти самодержавной. После уже никто не пытался что-нибудь предлагать, отклонять, оспаривать.

Тургенев всегда приходил в ярость, когда ему случалось быть свидетелем подобных аракчеевских выступлений в Комитете министров. Он возмущался и презирал министров, низведенных невежественным властолюбцем до жалкого положения дрессированных попугаев. Особенно гадкими они казались ему оттого, что он знал: здесь молчат, словно мертвецы, а вернувшись в свои департаменты и присутственные места, бранят того, кто третирует и попирает их на каждом шагу. Иногда, вслушиваясь в лепет министров, Тургенев рисовал мысленно уничтожающие их портреты. Вот и сейчас он давал про себя оценки каждому из сидящих здесь.

Вошел опоздавший к заседанию граф Милорадович, и у Тургенева при его появлении сразу полегчало на душе. Верилось, что если граф и не станет оспаривать Аракчеева, то хоть бросит несколько остроумных замечаний или шуток.

Милорадович разместился слева от стола председательствующего, как раз напротив Аракчеева. Подумал: «Сей каменный монумент продолжает величаво безмолвствовать».

— Далее, на заключение господ министров, сентенция военного суда по делу о мастеровых Новгородской казенной парусной фабрики, судимых за отказ от посылки шестидесяти человек из них на казенный прядильный завод в Архангельск, — объявил председательствующий. — И еще две сентенции, согласно записке, составленной в аудиторском департаменте по двум делам, рассматривавшимся в комиссии военного суда при флотских командах в Петербурге о наказании шпицрутенами мастеровых Новгородской фабрики, подавших дерзкие и злокозненные жалобы.

Тургенев, наблюдая за лицами министров, видел, что всем им скучно и никто из них не собирается вникать в суть этого самого наиважного дела из всех дел, обсуждаемых ныне. Только один Милорадович продолжал глядеть орлом, приготовившись слушать внимательно нескладные записки главнокомандующего в Санкт-Петербург и морского министра об ослушании, оказанном мастеровыми Новгородской парусной фабрики своему начальству.

После зачтения секретарем бумаги морской министр сделал устные добавления к зачитанному:

— Господа министры, вина злонамеренных ослушников особенно опасна тем, что они не подчинились высочайшей воле, изъявленной на одном из заседаний комитета устами сиятельнейшего графа Аракчеева, государственного мужа, чьи суждения всегда отличаются состраданием к несчастным и человеколюбием истинно христианским...

У Тургенева прервалось дыхание, а лицо будто опалило пламенем. Ему захотелось встать, подойти к морскому министру и при всех залепить ему пощечину.

— Я вам напомню, господа министры, представленное мною и утвержденное комитетом предложение. Оным предложением комитет предписывал не откладывать наказания ослушников. Мы все помним, что при подписании сего журнала незыблемый страж справедливости и законности генерал от артиллерии граф Аракчеев объявил комитету, что государь император, утверждая вышеизложенное мнение комитета, повелеть соизволил: тех парусинщиков, кои замешаны были в неповиновении, по окончании над ними суда не удерживать больше на фабрике, но отправить в Архангельск на тамошний прядильный завод... По злостному умыслу мастерового Кузьмы Булавкина фабричная команда вышла из должного против начальства послушания и завела предерзостное возмущение. Булавкин находился главнейшим возмутителем и зачинщиком. — Министр дальше невразумительно промямлил о силе Морского устава, сослался на номера книг и артикулов и зачитал выдержку из сентенции: — «Военный суд приговорил из подсудимых: Карпа Ягупова, Тимофея Васильева, Петра Миронова, Конона Тарасова, Мирона Гуреева, Федора Исакова, Петра Яковлева — повесить».

Все обратили взоры на Аракчеева — что скажет он. Но Аракчеев продолжал безмолвствовать.

— Согласны с мнением военного суда. Давай дальше, — с трудом преодолевая позевоту, сказал министр Гурьев.

Перешли к суждению по двум делам, рассматривавшимся в комиссии военного суда при флотских командах. Речь пошла о новгородских мастеровых — парусинщиках Вшипове и Лебедеве. Тургенев обратил внимание на тронутый изморозью чуб Милорадовича — чуб зашевелился.

Генерал-лейтенант, генерал-интендант и кавалер Пущин сделал свое толкование преступления новгородских парусинщиков:

— Парусинщикам Вшипову и Лебедеву не следовало бы утруждать не токмо его императорское величество, но и свое вышнее начальство затейливыми и настоятельными просьбами. Но они, как и прежде сего, уже неоднократно утруждали его величество. Забыв долг службы и повиновение начальству, они, как бунтовщики и непокоривцы законам, пишут и утруждают своими просьбами даже всю царскую фамилию и усильным своим домогательством уже не из милосердия, а почти желают вынудить, дабы избавить их от вычета за выдаваемый из казны мундир и сверх того производить им в дачу рубашечный холст и сапожный товар, а на малолетних детей с начала их рождения полный провиант. Комиссия военного суда находит мастеровых Вшипова и Лебедева виновными в самовольной отлучке от команды, в утруждении подачею просьб, кроме царской фамилии, также знатных персон. — Пущин подобострастно поглядел на монументального Аракчеева, чтобы тем самым показать всем, и прежде всего самому Аракчееву, что самой знатной персоной он считает его. Затем продолжал: — При сем указанные Вшипов и Лебедев бунтовщически утверждали, что ежели они и по сим последним просьбам не получат желаемого удовлетворения, то и еще намерены подавать таковые же просьбы, чем и доказывают неопровержимо, что через них и происходит между фабричными возмущение. Сего допустить в благоденствующем и процветающем отечестве нашем никак нельзя. Суд нашел просьбу мастеровых лжезатейной, так как, по высочайше утвержденному в двадцать четвертый день января 1812 года докладу, мастеровым Новгородской фабрики положено производить только верхнее обмундирование, кроме белья и обуви, с вычетом из них задельных денег из жалованья в те сроки, на какие выдан мундир. — Генерал, надев очки, достал из папки какие-то выписки из Полного свода законов и долго читал их, потом сделал окончательный вывод по существу: — За каковой поступок Вшипов и Лебедев по силе воинского сухопутного устава ст. 64, 95 и 133, а Лебедев и за унос с собою артельных денег, одиннадцати рублей пятидесяти копеек по 181 и 193 артикулам подлежат повешению.

— Раз подлежат так подлежат, против закона, как против бога, не дано нам, смертным, подымать свой голос, — сказал министр Гурьев, сердитый на всех за то, что заседание затянулось.

— Не слишком ли жестоко, господа, подошел военный суд к участи людей, которых еще вчера в честь величайшей победы над неприятелем государь наш, как и всех своих соотечественников, назвал верными сынами России? — спросил министр внутренних дел граф Кочубей, у которого раза два бывали новгородские настойчивые парусинщики со своими просьбами.

— Воинский сухопутный устав писан не военным судом, сила его высочайше благословлена как руководство для всех судей, — отвечал генерал-лейтенант Пущин и продолжал: — И еще одно дело