Ключи счастья. Том 1 - Анастасия Вербицкая

Нелидов смотрит на нее, как на чужую.

— Я вас не знаю, — говорит он надменно.

Маня лежит в светелке. Все рухнуло. Счастья не будет. Жизнь не имеет цены и смысла.

Внизу галдят, хлопают дверьми. Гремят экипажи. Лошади дерутся и ржут. Гости разъезжаются.

Половицы скрипят под легкими шагами Сони.

— Маня… Ты здесь?… Маня…

— Ну?

— Штейнбах уезжает. Хочет проститься… Ты пойдешь? Нет? Что же ему сказать? Он ждет…

— Скажи ему, что я его ненавижу! Он поймет.

От Нелидова Мане

Вы уезжаете, конечно. И на этот раз я вас не удерживаю. Пусть нас разделят, и чем скорее тем лучше, тысячи верст, разница интересов, жизненных условий, новые встречи, мои заботы, ваши Радости и мои страдания, которые кончатся же когда-нибудь… Уезжайте и никогда не возвращайтесь в эту глушь! Это моя единственная к вам просьба.

Но в память прошлого, которое уничтожить нельзя, я нахожу необходимым объяснить вам мое поведение.

Жениться на вас я считал своим долгом чести, несмотря на все мои зловещие предчувствия. Од этом знала моя мать. Вопрос бил только в том, пойдут ли наши жизни рядом, по одной дороге? Я должен бил ехать за вами, видеться с вашим братом, выяснить характер болезни вашей матери — всю вообще тайну, которая окружает вас.

Не стану лгать. Я так безумно любил вас — до вчерашнего дня, — что готов бил даже презреть предчувствия и угрозы, которые терзали меня весь этот месяц. Готов бил посвятить вам всю жизнь, как первой женщине, которую я полюбил тем чувством, которое не переживаешь дважды.

Но ей этого чувства не оценили. Вы — кокетка. Это открытие я сделал вчера. Хорошо, что не поздно! Я не хочу быть одураченным. Мне нужна любовь самоотверженная, беззаветная, глубокая. Я даю такую. И такой же требую взамен. Ни йоты меньше! Мне нужна забота и женственная ласка здоровой, сильной и спокойной женщины. Непременно спокойной и уравновешенной. Я нуждаюсь в покое. Иначе я не могу работать. Мне нужен товарищ. Нужен верный друг. Потому что я беден и жизнь моя сурова. За все лишения, которые мне дала судьба, я ищу утешения в любви и семье.

Но разве ей дадите покой? Разве у вас есть чувство долга? Разве вы способны на верность? Вы — язычница с головы до ног. На таких не женятся. Вы скажете, может быть, что мое доведение по отношению к вам низость или трусость? Но кто осудит человека, который отступает в ужасе от бездны, внезапно раскрывшейся у него под ногами?

Я не буду ставить точек над i. Вы и так поймете, почему теперь я не верю в вашу любовь.

К моему несчастию, я — из породи людей, которых зовут однолюбами. И мне нелегко забыть вас. Но в минуты слабости я буду вспоминать вчерашний день. Вы осмелились играть мною. Я постараюсь вычеркнуть вас из моей памяти.

Нелидов

Внизу, уже другим почерком, измененным и слабым, стоит приписка:

Если вы почувствуете себя матерью, напишите. Я обвенчаюсь, чтоб дать имя ребенку и оградить вас от нужды.

Они в Москве. Остановились в гостинице. Взяли две комнаты.

— Что мне с нею делать? — говорит Соня вполголоса, сидя в номере дядюшки. — Она какая-то ненормальная. Целыми днями валяется на постели. Ничего не ест…

— Она всегда была ненормальной.

— Нет, дядюшка. Не говорите! Мне страшно за нее. Всю дорогу она не сказала ни слова. И здесь молчит уже третий день. Я за нее сама прошение подавала на курсы.

— Очень нужны ей твои курсы!

— Ах, дядюшка! Вы меня раздражаете! Что же ей, по-вашему, надо делать?

— Родить, душа моя.

— Что такое?!!

— …а там видно будет…

— Дядюшка… Что вы такое говорите?

Соня всплескивает руками. Она так покраснела, что даже глаза у нее горят.

— Ах, душа моя! Самая обыкновенная история с такими отчаянными девицами. Неужели ты не замечаешь, что она.

— Тише! Ради Бога! Она услышит…

— Не знаю только, от кого из двух у нее этот ребенок. Вернее, что от Штейнбаха. Но и Нелидов промаха не даст. Постой, постой! О чем ты?

Соня страстно рыдает, упав в кресло и пряча лицо в спинку.

Дядюшка растерялся. Бегает за водой. Плещет Соне на колени из стакана. Старается поцеловать ее голову. Она отстраняет его враждебно, с каким-то отвращением.

Через час, немного успокоившись, Соня плотно притворяет дверь в номер, где лежит Маня, и садится перед дядюшкой с лицом злым, больным и полным решимости. Дядюшка рад бы «удрать». Да неудобно.

— Почему вы узнали… что она… Ну, словом… почему вы думаете…

— Может быть, я ошибаюсь…

— Нет! Нет! Не виляйте, дядюшка! Я должна все знать…

— Видишь ли… есть такие признаки. Ведь она страшно изменилась. Подурнела.

— Да…

— И это отвращение к еде. И это… помнишь вчера? И в вагоне?

— Да… Да…

— Но я повторяю, здесь нужен доктор. Что могу я?

— Я свезу ее к фрау Кеслер. Она ее любит. Так вот почему она не хочет показаться дома. Постойте! Что я хотела сказать? Нет… Я наверно знаю, что она так же мало понимает во всем… этом… как мало понимаю я. Она убита разрывом с Нелидовым. Она не хочет жить. У нее не осталось ни капли энергии.

— Сама виновата. Любишь одного, не играй с другим!

— Постойте, дядюшка! Вы невыносимы нынче. И сядьте, ради Бога! Что вы мелькаете? Слушайте… Почему вы думаете, что она… и Штейнбах…

— O, sancta simplicitas[58]! А что они делали весь июнь, когда она к нему бегала в парк? Да я ее нисколько за это не осуждаю. Это дело ее. Для кого ей было беречь себя?

Соня бледнеет и долго молчит.

— Она мне в этом никогда не признавалась.

— Еще бы!

— А почему же… когда с Нелидовым…

Она вдруг вспыхивает. И смолкает.

— Видишь? Стало быть, я угадал. Теперь все ясно. Нелидов раскрыл ее тайну. И не хочет простить. И знаешь, душа моя? Ни один мужчина не женится в таких условиях. Уж на что я? Тебе известны мои взгляды. И все-таки я призадумался бы.

Соня сжимает виски.

— Подождите! У меня голова кругом идет. Неужели… Неужели вы думаете, что она… жила с двумя?

— Э, нет, душа моя! Сначала с одним. Потом с Другим. Все это так просто. Теперь надо только, чтобы эта история кончилась бесследно и бесшумно. У нее целая жизнь впереди. Стоит убиваться из-за такого вздора!

Квартира найдена. Фрау Кеслер обещала через две недели устроить их у невестки своей, Эммы Васильевны, когда та вернется из Крыма. Как она обрадовалась девушкам!

— Маня больна. Что с Маней? — спрашивает она, гладя исхудавшее, словно стаявшее личико.

Маня давно ждала ласки. Душа ее устала в одиночестве. Она плачет на груди фрау Кеслер.

— Милая… Не спрашивайте… Все скажу потом…

Они уже с неделю в Москве.

Осень стоит холодная. Началась слякоть.

Соня уже на курсах. Маня показалась раза два. И больше не ходит. Все лежит и смотрит в одну точку.

Дядюшка сшил себе новую пару, побывал во всех «синема» и в Буффе. Спустил все деньги и собирается домой.

Приходит письмо от Веры Филипповны.

На тебя одного вся надежда. Штейнбах едет в Москву, Мы должны платить по второй закладной. Но чем мы будем платить? Ты знаешь, какой бил урожай этого года? Скажи ему, чтоб отсрочил… Отчего Соня не пишет? Голова идет кругом. Вася смотрит удавленником. Боюсь, что запьет…

— Вы были у него, дядюшка?

Соня сидит на кончике стула и глядит на дядюшку горячими глазами.

— Не застал, душа моя. Оставил записочку, что буду вечером. Как его трудно застать!

Входит коридорный и подает карточку.

— Скажите! Quand on parle du loup[59]… Этот барин тут?

— Дядюшка! Он?

— Никак нет-с… Приходили и не застали вас. В третий раз приходят.

— Что такое?

— Точно так-с… Да у нас швейцар был ушедши… Доложить некому…

— Господи! Вот порядки!

— Точно так-с…

— Ah! Il m'agace les nerfs![60] Если еще раз придет, скажите, я дома… дома… Поняли?

— Нет, дядюшка… Вы лучше сами к нему ступайте! Ах, зачем эти проклятые деньги стоят между нами! Я пошла бы с вами…

— Да, неудобно… Ах, неприятное поручение дала мне Вера!

— Дядюшка, знаете? Я видела его дом.

— Ну?

— Я каждый вечер хожу туда. Он в переулке. Такой дивный! Во дворе. Точно замок. Строгий. Мрачный. Какая решетка!

— А-га! И ты заметила?

— Дядюшка, ей-Богу, в Москве нет дома красивее!

— Очень оригинальный. Если это его вкус, можно его поздравить. Я тоже любовался.

— Но там все окна темны, дядюшка. И во дворе совсем нет жизни. Я дождалась дворника, когда он зажигал фонарь над воротами. Хотела спросить, где хозяин? Но он на меня так сурово взглянул…

— Это мне тоже нравится, душа моя. Это стильно.

Вечером дядюшка сидит в кабинете Штейнбаха.

В камине пылает огонь. Вся мебель обита темной дорогой кожей с бронзовыми накладками. Ковры и шелковые темные портьеры заглушают шаги, смягчают звуки. Мраморные статуи и группы красиво сверкают белизной на мрачном фоне. Дядюшка не может налюбоваться коллекцией восточного оружия на стене и персидскими коврами дивного рисунка на тахте, в глубине комнаты. Совсем уголок Востока. Недостает опиума и гашиша.