Карающая длань - Олаф Бьорн Локнит

Воришка куда-то сгинул, но, посмотрев по сторонам, Конан заметил, как он, оглянувшись через плечо, юркнул в проулок за таверной. Киммериец неторопливо прошел до угла и остановился, прислушиваясь. Вор стоял молча, переминаясь с ноги на ногу и явно кого-то ожидая. Наконец, послышались чьи-то тяжелые шаги и низкий голос требовательно осведомился:

– Ну?

– Бритуниец разболтал варвару и стражнику о сборе в брошенном храме, про вождя и про все остальное, – зачастил вор.

– Ты убрал предателя? – перебил неизвестный.

– Не успел – он сразу вскочил в седло и удрал, – оправдывающимся тоном заныл воришка.

– Болван! – рявкнул обладатель низкого голоса, оборвав причитания заморийца.

– Кто, господин? – осторожно осведомился вор.

– И ты, и он! – раздраженно бросил незнакомец. – Ты хоть убедился, что за тобой не следили, дырявая твоя башка?

– Конечно, – обиженно сказал замориец. – Когда я уходил, варвара ничто не заботило, кроме кружки…

– Надо постараться убрать его и этого новоиспеченного сотника, – задумчиво протянул низкий голос. – Они слишком много знают… Или догадываются. На тебе за труды.

Раздался хорошо знакомый варвару звук – звон передаваемых из рук в руки монет.

– Спасибо, господин, всегда рад услужить, господин… – таким лебезящим тоном, что Конану на миг стало противно, заюлил воришка.

– Заткнись и убирайся, – рыкнул его собеседник. – Да не туда, тупица! Обойди, а я выйду здесь.

Легкие шаги заморийца удалились в противоположный конец проулка, а топанье его подозрительного работодателя приближалось. Конан аккуратно вынул из ножен кинжал, пальцем проверил его остроту и хорошо ли он ходит в руке.

Из-за угла неспешно вышел грузный, небритый повар «Короны и посоха». Увидев поджидающего его киммерийца, он замер на месте, полуоткрыв рот и уставившись на него выпучившимся глазами.

– Какая встреча! – обрадовался варвар и, не дав попавшемуся оборотню и рта раскрыть, сунул кинжал меж ребер. Толстяк захрипел, а киммериец втолкнул его обратно в щель, посадив у стены. Узкий проулок, образованный задней стеной дворца и таверной, обычно использовался посетителями «Короны и посоха» для справления больших и малых нужд, и аромат здесь стоял соответствующий. Конан поразился, как это повар с воришкой умудрились так долго проболтать.

Толстяк плюхнулся прямо в кучу нечистот и с ненавистью уставился маленькими глазками на варвара.

– Так, сейчас ты быстро говоришь мне, кто твой хозяин и сохраняешь свою жалкую шкуру, – по-деловому предложил Конан, зажимая пальцами нос и борясь с желанием как можно скорее выскочить отсюда.

– Можешь на куски резать – не скажу, – отозвался повар.

– Не скажешь, – согласился киммериец. – А, если, допустим, начать кормить тебя дерьмом, которого тут в изобилии, тогда как?

Толстяк усмехнулся:

– Руки пачкать не станешь… Да бей, мне так и так умирать, а ты ж у нас бесстрашный охотник на оборотней…

– Как ни жаль, но ты прав, – с притворной печалью вздохнул Конан и коротким ударом проткнул сердце оборотня.

Хлопнула дверь таверны и к щели засеменили чьи-то маленькие ноги.

– Гури! – окликнул пронзительный голосок. – Варвар куда-то смылся…

– Конечно, смылся, – подтвердил киммериец, двигаясь навстречу вылетевшему из-за угла воришке и демонстративно поигрывая окровавленным кинжалом. – Что, вообразил себя самым умным? Между прочим, такими как ты, я на завтрак закусываю…

Замориец побледнел, попятился, крутанулся на пятках и бросился бежать. Кинжал вошел ему точно между лопаток, бросив вперед, лицом в малопривлекательную кучу дерьма. Конан не спеша подошел, выдернул кинжал, поднял за волосы голову неудачливого воришки и перерезал горло. Затем повернулся к стене и спокойно сделал то, за чем, собственно, и пришел сюда…

Когда киммериец в самом прекраснейшем расположении духа ввалился обратно в таверну и опустился на скрипнувший табурет напротив Эрхарда, тот пробурчал:

– Тебя только за смертью посылать… Затопить нас решил, что ли?

– Да так, поболтать остановился кой с кем, – хмыкнул варвар. – Ну что, еще по одной?..

* * *

Утром у киммерийца опять болела голова. И когда после долгих поисков выяснилось, что в комнате нет ни Селены, ни капли пива, Конан готов был разнести все, что встанет на его пути в «Корону и посох». К счастью, обошлось без невинных жертв – обитатели столицы, уже познакомившиеся с тем, что представляет из себя похмелье северного дикаря, спешили заблаговременно убраться с его дороги.

В таверне уже околачивалось порядочно народу, торопливо прижавшегося к стенам, когда грохнула входная дверь и низкий, слегка хрипловатый голос проорал на весь зал:

– Пива, или сейчас все отправятся к Нергалу!

Хозяин молча выставил на сто полный кувшин с темным ячменным пивом. В три глотка осушив его, Конан протянул руку за следующим. После второй порции голова наконец прояснилась, и, прихватив с собой небольшой пузатый бочонок, варвар отправился разыскивать новоиспеченного сотника. Тот обнаружился здесь же, в таверне, за отодвинутым в самый угол столом. Эрхард беспокойно спал, прислонившись к стене, но запах пива чудесным образом заставил его разлепить глаза. Первым словом, которое он выдавил из себя, было:

– Дай.

После уничтожения половины содержимого бочонка сотник настолько взбодрился, что потребовал закуски к пиву, и они с киммерийцем попытались решить, что же теперь делать дальше с оборотнями и вообще со всем, что творится в Пограничном Королевстве. Конан согласился с тем, что выступать из столицы надо не позднее завтрашнего дня, пробормотав:

– Надоело ваше Пограничье хуже горькой редьки. Чует мое сердце – застряну я здесь на зиму…

– Никуда твоя Аквилония с пиктами не денутся, – начал было Эрхард, но его слова заглушил противный скрипучий визг, донесшийся с улицы.

– Ворота, что ли, опять не смазали, – скривился сотник и, заткнув уши, выглянул в раскрытое окно таверны. – А, это наш герольд.

Посреди площади стоял худой долговязый человек в потрепанной обтягивающей одежде с гербом Дамалла на груди – голова вепря, пересеченная мечом – и в нахлобученной набекрень маленькой шапочке с фазаньим пером. Герольд изо всех сил дул в кривую, с облезшей позолотой и вылинявшим вымпелом медную длинную трубу. Из окон окрестных домов начали высовываться головы разбуженных шумом горожан, в музыканта полетели яйца и другие подвернувшиеся под руку съедобные предметы, правда, не всегда первой свежести. Каждое удачное попадание сопровождалось восторженными воплями, заглушавшими пронзительные взвизгивания трубы. Наконец, герольд убрал свою громыхалку, откашлялся и провозгласил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});