Сидоровы Центурии - Николай Симонов

"Ах, оставьте ненужные споры.

Вам скажу, чем унынье унять.

Буддизм и портвейн есть моя атмосфера,

А на все остальное мне наплевать"

А затем Людмила передала гитару Павлову и попросила его вспомнить и исполнить что-нибудь из песенного репертуара их школьного джаз-банда, в котором она играла на клавишных, а Павлов не только "наяривал на банджо", но и сочинял стихи и музыку. И Павлов опять застеснялся. Но после рюмки коньяка и подбадривания со стороны Людмилы он взял гитару и запел:

"Загляжусь ли на поезд с осенних откосов,

забреду ли в вечернюю деревушку -

будто душу высасывают насосом,

будто тянет вытяжка или вьюшка,

будто что-то случилось или случится -

ниже горла высасывает ключицы.

Или ноет какая вина запущенная?

Или женщину мучил — и вот наказанье?

Сложишь песню — отпустит,

а дальше — пуще.

Показали дорогу, да путь заказали.

Точно тайный горб на груди таскаю -

тоска такая!

Я забыл, какие у тебя волосы,

я забыл, какое твое дыханье,

подари мне прощенье, коли виновен,

а простивши — опять одари виною…"

— Твои стихи? — с надеждой в голосе спросил Андрей Макаревич, когда Павлов закончил исполнение.

— Нет, это Андрей Вознесенский, — сознался Павлов.

— А, понятно, — некоторым сожалением сказал Макаревич, и, кажется, после этого утратил к Павлову свой первоначальный интерес.

Гитара снова вернулась к Людмиле, которая, неожиданно для Павлова, начала играть и петь песню "Рай" на стихи Анри Волхонского и музыку Вавилова. Андрей Макаревич после этого совсем сник и предложил тайм-аут, хотя бы до завтра.

Пристыженный Павлов еще больше проникся настроением лирического героя стихотворения Андрея Вознесенского "Тоска", отчего ему немедленно захотелось напиться, что он и сделал, продолжив погружение в алкогольную нирвану в работавшем до ноля часов вагоне-ресторане поезда "Москва-Новосибирск".

Вскоре после того, как Павлов ушел, попрощавшись и договорившись с Людмилой о скорой встрече в Москве, на которую каждый из них обещал подтянуть, сколько сможет, одноклассников, в купе к Макаревичу заглянул сам начальник поезда тов. Фролов и о чем-то с ним побеседовал. Людмила в это время выносила мусор, общалась с проводницей вагона по поводу возможности заказа из кухни вагона-ресторана завтрака и так далее, то есть была занята. Когда она вернулась в купе, тов. Фролов уже раскланивался с Макаревичем, однако, по выражению его лица Людмиле стало понятно, что большой железнодорожный начальник чем-то недоволен.

— Что ему было от тебя надо? — спросила она Макаревича, чувствуя, что ей стало как-то не по себе. И тут же ее волнение превратилось в испуг, потому что поезд не просто замедлил свое движение, а покатился по рельсам с противным визгом и скрежетом, как это происходит в результате экстренного торможения.

— Так, пустяки, — успокоил Людмилу Макаревич в наступившей после внезапной остановки поезда зловещей тишине, и уточнил: Оказывается, впереди нас, когда поезд делал остановку в Свердловске, прицепили спецвагон, в котором сейчас едет первый секретарь обкома КПСС. Фамилия его мне совершенно ни о чем не говорит. Так, вот, он сам и его гости уже набрались так, что уже, понимаешь, просят артистов.

— Забашляем?! — обрадовалась Людмила, потирая руки.

— Отнюдь. Я отказался, — ответил Макаревич и зевнул, прикрывая рот ладонью.

— Небось, опять сказал, что не шут у трона короля или что-то в этом роде? — огорчилась Людмила.

— Нет, что ты. Просто сказал, что не в форме, — объяснил он причину отказа и сопроводил последнюю фразу звонким щелчком по своему кадыку. Булькнуло так музыкально, что Людмила чуть не покатилась со смеху.

Поезд снова тронулся в путь. В купе вошла пожилая женщина-проводница и подала им заказанный Людмилой чай.

— А я-то думала, что к поездам дальнего следования только "столыпинские" вагоны с зэками цепляют, — сказала Людмила, прихлебывая приторно-сладкий чай. Она почему- то вспомнила прослушанную ею еще в Москве магнитофонную запись последнего концерта Александра Розенбаума.

— Так "столыпинские" в хвост состава поезда ставят, а специальные вагоны с начальством всегда идут в голове, — со знанием дела ответил на ее вопрос Макаревич, почувствовав своим, недавно выросшим и тут же почему то пораженным кариесом "зубом мудрости", что сладкое ему, наверное, уже противопоказано. Хотя иметь в челюсти не 32, а 33 зуба, — как поначалу полагал он, — наверное, также здорово, как приобрести еще одну, дополнительную, хромосому.

Прошло еще полчаса и Людмила, наконец, спросила Макаревича, который уже приготовился ко сну, какое у него сложилось мнение о Павлове.

— Какого Павлова ты имеешь в виду? Академика? — якобы, не понял ее вопроса Макаревич.

— Диму Павлова, с которым ты пил коньяк, — напомнила Людмила.

— Того самого, которого ты зацепила, когда мы подъезжали к Свердловску? — спросил Макаревич, сожалея о том, что Людмилу, видимо, придется уволить, так как она уже не в первый раз по своей инициативе навязывает ему в общество черт те знает кого. Один кочегар-кореец из Питера чего стоит…

— Именно его! — обиделась Людмила.

— Многообещающий! — ответил Андрей Макаревич и зевнул, давая понять Людмиле, что на дальнейшие ее расспросы он будет отвечать исключительно в невменяемо-сонном состоянии.

Людмила так и не поняла, что ее шеф имел в виду под определением "многообещающий": дающий много обещаний, или — дающий много надежд на исполнение сокровенных чаяний. И она заснула, полагая, что в отношении Димы Павлова, в которого она была также влюблена, как и все девочки в ее классе, справедливым может быть только второе значение слова.

………………………………………………………………………………………………………

Однажды, в 2000 году, когда Людмила Панова работала в должности литературного редактора малоизвестного московского коммерческого издательства, ей передали на экспертизу сборник стихотворений молодого поэта Дмитрия Павлова. И ей сразу пришла в голову мысль о том, что, возможно, у ее одноклассника, пропавшего без вести в 1978-ом или в 1979-м году, где-то в Сибири, за двадцать лет вполне мог вырасти и повзрослеть сын. Она не поленилась навести справки, и не ошиблась. В сборнике было много прекрасных лирических стихотворений о дружбе, любви и милосердии, но больше всего ей понравилось стихотворение "XX век", которое она вынесла впереди других стихов, не сомневаясь в актуальности его содержания:

ХХ век — жестокий век.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});