«А зори здесь громкие». Женское лицо войны - Артем Драбкин

И вот мы уже погрузились в эшелон, осталось только лошадей погрузить. Мы сидели, ждали, и вдруг приказ: «Немедленно освободить все эти вагоны!» Ну, конечно, мы все растерялись: «В чем дело?» Оказывается, в Туле поймали связную вот этой Верочки нашей с немцами. Она все это рассказала: куда она едет, зачем едет и почему едет. Оказывается, эта Верочка — враг, немецкая шпионка. У Серпухова был чуть ли не единственный мост через Оку. И вот наш эшелон должны были взорвать на этом серпуховском мосту. Это знаете, сколько было бы жертв?! Нас вернули в бараки. Наверное, неделя прошла, и бригаду отдельно по батальонам стали отправлять на разные фронты. И вот наш, 2-й отдельный пулеметный батальон, попал на 2-й Белорусский фронт. Это было зимой. Нас, конечно, тут одели — шубы, ватные брюки. Пошли воевать… и в окопах ночевали, и если села освобождали, то где-то и в банях спали.

Я шла на фронт только с гордостью, без слез и без жалости. Но представьте, как нам было тяжело: слева — противогаз, справа — саперная лопата на ремне. Дальше: у тебя вещмешок, да, спереди две гранаты, патронташ, в карманах две «лимонки». Вот с таким грузом все время ходить, зимой?! А у нас еще и пулемет! Ну, зимой мы его на лыжи ставили, можем за собой тащить. А летом, хочешь не хочешь, делили на три части. Я, как командир отделения, станок носила. Второй номер, Маша Конюхова, она несла корпус, а третья несет щит, в котором 8 килограммов. А остальные девчонки отделения несут вот эти коробки с патронами: 250 патронов в ленте — они тоже тяжелые! Каково вот так вот походить? И еще скатка у тебя! В конце войны я прибыла в батальон и рассказала, что я грузчиком работала, и все стали обсуждать: девчонка вроде молодая, интересная — и грузчиком работала. Не поверили! Был такой Шлепнёв, кладовщик. Он услышал: «Кто? Кто?» — «Да вот, — говорят, — сержант приехала. Такая молодая, а говорит грузчиком работала. И, мол, рассказывает, что у нее и ребенок, и она замужем». А он говорит: «Да, я могу подтвердить, что она грузчиком работала». Дело в том, что, когда я пришла на склад получить продукты в свой гарнизон, он что-то писал. Нам выписали рис, а он говорит: «Сейчас, подожди, закончу». А я смотрю: стоят мешки с рисом. Я, значит, к мешку подошла, его за углы взяла, принесла к ларю и высыпала. А он глаза вытаращил: как же так? А рис, он не очень тяжелый. Ну, может, килограммов 30–35, потому что если бы было 50, я бы, может, и не смогла его поднять — а этот я запросто. Вот так!

Пулеметчиком я была ноябрь и декабрь. Где-то в конце декабря или начале января меня контузило. Мы за пулеметом сидели, и недалеко слева взорвался снаряд. Я попала в полевой госпиталь. Две недели отбыла там. Там пришлось помогать раненых грузить, разгружать, отправлять — вот такие вот в полевом госпитале порядки. Вернулась обратно. А вскоре приказ Сталина: «Всех девушек с передовой снять». И нас снимают, переводят в войска НКВД. Дали задание зачищать освобожденную территорию. Это еще хуже, чем быть на передовой! Этим мы занимались до мая.

В Ярцеве были изменники Родины: секретарь районного комитета, прокурор и следователь, которые работали на немцев. Но немцев-то погнали, а эти остались, спрятались где-то в лесу. Жена следователя рассказала в комендатуре, что приходил муж за продуктами. Нам дали задание прочесать лес в полутора километрах от Ярцева. Подошли к лесу, разошлись цепью. Прошли немного по лесу, и кто-то почувствовал дымок. Командир взвода приказала залечь. Длинноногую Валуйских послали сообщить в комендатуру, а нам сказали, чтобы мы, женщины, не занимались этим делом, что тут подойдет мужской отряд. Они быстро появились: трое ребят. Как они тихо подошли! Быстро нашли землянку и перекрыли дымоход. Все трое выскочили из этой землянки. Ну, их тут же похватали. Вскоре их судили. Вызывали двадцать восемь свидетелей, которые рассказывали, как они издевались над нашими. И присудили их к смертной казни через повешение. Тут же построили недалеко от нас виселицу. Помню, как их вешали — два были здоровые, а третий худой такой… Они старались опереться ногами, чтобы не погибнуть! Дощечку им повесили, что они предатели, и автоматчиков из наших поставили охранять, чтобы трое суток их не снимали.

Когда мы Духовщину прочесывали, тут вообще ни одного дома не осталось — одни трубы, печные трубы. И снегу полно, и все заминировано, заминировано, заминировано! Овражек был такой небольшой: смотрим — следы. И мы решили по этим следам пройти. Прошли, спустились. Там три землянки. В каждой землянке по 18 человек, а то и больше. Старики, женщины, дети. И, конечно, голодные — у них нет ничего. Вот что у нас было, запас свой, мы им отдали.

Где-то уже к концу мая опять приказ: «Девушек всех отправить на восток». Мы, конечно, пока не знали об этом. Нам только сказали сдать оружие — и дали месяц отдыха. Вот так! В июле мы поехали. Куда нас везут?.. Привезли нас в Иркутск, в 29-ю дивизию железнодорожных войск. Нас накормили, а потом разделили: часть оставили в 67-м полку, а часть отправили в 68-й полк за Байкал. Вот и я попала в 68-й полк.

Сначала нас отвезли в тайгу на заготовку голубики. За десять дней мы пять бочек и 20 ведер насобирали. Потом приехала машина, забрали нас, и уже всех распределили — кого на Четинку, кого в гарнизоны… А я осталась одна. Опять, думаю, к чужим! Вы знаете, привыкаешь к своим девчонкам, и потом, мы с минометчиками не знались — пулеметчики есть пулеметчики.

Вечером меня забрали, и один офицер повез на поезде. Привез он меня в гарнизон Маковеево. Тогда японцы зашевелились, а всех мужчин уже поснимали с гарнизонов. И нас, женщин, поставили все охранять. Вот была там водокачка. А водокачка тогда — это важный объект. Потому что паровозы без воды не пойдут. Большие казармы, женщины мне не знакомые, — офицер представил меня: «Исполняющая обязанности начальника гарнизона». Ну, спасибо! Он уехал, а девчонки есть девчонки! Я говорю: «Жить нам здесь не день, не два. Грязно — мужчины были здесь, а сейчас наведем порядок, чистоту и будем жить». Ну, действительно, мы все сделали, навели мы там порядок. У нас порядок, дисциплина, все хорошо было. Вскоре меня перевели в Хилок начальником гарнизона, который охранял правительственную связь. Я со своего гарнизона забрала Катю Малькову, а с других гарнизонов сержанта Любу Челпанову, Асю Севастьянову, ну, каких я знала серьезных девушек. Мы заменили мужчин. И на этом посту до ноября месяца 1945 года. В мае, в День Победы, в два часа мы менялись с Любой, и я даже не успела лечь, уснуть, как она закричит: «Девчонки, победа!!!» Все соскочили, все обрадовались. Ну, думаем, нас скоро будут демобилизовать. Май проходит, июнь проходит, июль проходит, август… Но в августе началась война с Японией — значит, не жди, чтоб нас демобилизовали. Но хорошо — 3 сентября закончилась война с Японией. Только в конце октября пришел приказ о том, что нас будут увольнять. А я выхожу в это время замуж! Моему мужу дали отпуск. А когда ему дали отпуск, он заявил о том, что он не один, — у него есть девушка. Кто такая? Он говорит: «В Хилке, Соловьёва». И меня вызвали. Через неделю мы пошли, зарегистрировались с ним в Чите и уехали. А потом я вернулась и до октября 47-го года жила в Читинской области.

— Какая одежда у вас была во время войны?

— Сначала нас одели в юбки и гимнастерки, но нижние рубахи были мужские. В 43-м году, в январе или феврале, нам форму поменяли. Мы все гимнастерки своими руками переделали на новый фасон. Зиму мы промучились, а к весне дали нам ватные брюки и валенки. Тут уже всё тает, и вот представьте себе: мы в этих ватных брюках и в валенках. По снегу и ерзаешь, и бегаешь — все мокрое. А сушить-то где? Негде! В коридоре поставили 20-ведерные бочки, веревок навязали, и вот таким образом все-таки сушились. Мы, сержанты, дежурили по батальону, чтоб ночью к нам мужчины не заходили.

— Ботинки с обмотками были или сапоги?

— Нет, ботинки. Сапоги! Девушка носит 35-й размер, а сапог — 40-й. Вот так вот! Представьте: она идет, у нее сапоги болтаются и шинель. Ну, шинель можно и обрезать, а сапоги как? Что там! Света не было! Позже мы сделали себе освещение: брали гильзы большие, наливали керосин, отрезали от шинели полу — и вот у нас коптилось. Хоть какое-то освещение было.

— А вши были?

— Ой!.. про это и говорить не хочу. Столько было! Столько было! Хотя все были подстрижены под мальчика. Я не знаю, откуда и куда они потом у нас делись уже. Это невозможно представить: вот сидишь — ползет! Гниды, вши — всё было! А вот эти рубахи нам давали — все в гнидах… Они же как стирались? Тогда же порошков таких не было, и не гладилось же ведь ничего. Вообще даже вспоминать жутко… Столько их было, вшей! Как их не будет, если не мылись?! Если негде было мыться! Особенно на фронте… Нам делали уколы, и мы женщинами не были. Мы не имели менструаций больше года!

— Может, это от нагрузок, а не от уколов?