Шестая загадка - Яир Лапид

Жаки, пересаживаясь ко мне в «Бьюик».

– Ждем.

– Чего?

– Который час?

– Четверть первого.

– Он крестьянин, значит, встает около пяти. Подождем до четырех.

– Кто крестьянин? И что мы будем делать в четыре?

– Реувен Хаим.

– И?

– Я хочу немножко на него надавить.

– Ты приволок меня сюда в полночь, чтобы надавить на кого-то в четыре?

Я откинулся назад и постарался привести в порядок и превратить в слова мысли, которые последние двадцать четыре часа метались у меня в голове. Сначала искусственная кожа обивки приятно холодила мне затылок, но через несколько секунд я уже перестал различать, где кончается моя голова и начинается спинка сиденья.

– Ладно, – сказал я Жаки. – Давай я изложу тебе свою теорию. Если тебе покажется, что я говорю глупости, мы разворачиваемся и возвращаемся в Тель-Авив. Но если ты решишь, что в этом что-то есть, мы будем действовать, как я скажу. Тебе судить. Договорились?

Он развернулся спиной к дверце и внимательно на меня посмотрел.

– Договорились, – наконец сказал он и медленно кивнул.

Я сосредоточился и начал:

– Итак. В данный момент мы все ищем серийного убийцу, который похитил шесть девочек. Каждой из них было по девять лет. Все они исчезли утром десятого августа, все росли в неполных семьях. Полиция и все, кто занимался расследованием этого дела, пришли к выводу, что речь идет об одном и том же человеке. Все, включая меня, предположили, что это так, и иначе быть не может.

– Иначе быть не может, – эхом повторил мои слова Жаки.

– Или может? – продолжил я. – Из шести случаев только пять сходятся во всех деталях: пять девочек жили в многоэтажках, в людных кварталах; их матери во время похищения были дома. Только в одном случае девочка была похищена из частного дома, пока ее мать ходила в магазин. В пяти случаях очевидно, что убийца следил за своими жертвами в течение нескольких дней, чтобы выяснить их привычки, а в одном он не мог этого сделать потому, что в маленьком мошаве любой незнакомец как на ладони. В пяти случаях матери состояли в ассоциации помощи матерям-одиночкам, а в одном мать даже не слышала о такой организации. В пяти случаях девочек сажали в машину, которая тут же исчезала с места преступления, а в шестом это было исключено потому, что на въезде в мошав проводились дорожные работы и ремонтники заметили бы похитителя. В пяти случаях не было никаких следов насилия, а в шестом на детской горке возле дома нашли следы детской крови. В пяти случаях у нас есть одна девочка, которая, скорее всего, еще жива, и четыре тела, найденные в песках Ришон-ле-Циона, и только в одном случае тело так и не обнаружено. Ты знаешь, что все это означает?

Он задумывался и молчал так долго, что я уже усомнился, что дождусь от него ответа. Когда он заговорил, в его голосе звучали ноты растерянности и недоверия:

– Это означает, что орудовал не один человек. Что у нас не один убийца, а два.

– В этом и состоит моя теория.

– Но почему? В этом нет никакой логики.

– Я не знаю. Может быть, второй убийца случайно услышал о первом похищении и решил его сымитировать. Может быть, он прочитал об исчезновении Дафны в газетах – в свое время о нем много писали. В профессиональной литературе полно примеров убийц-подражателей. Он знал, что первое похищение собьет нас с толку и в крайнем случае послужит ему ширмой. Сам подумай: если бы его схватили, ему всего лишь пришлось бы доказать, что он никак не связан с первым убийством, что автоматически выводило его из круга подозреваемых. То же самое произошло у меня с Реувеном. Я знал, что он не мог похитить Яару, и поэтому заключил, что он никак не связан с исчезновением Дафны. Мы рассматривали серию убийств, а не серию убийц.

– А почему подражатель не воспроизвел убийство во всех деталях?

– Это невозможно. Есть огромная разница между спланированным похищением и случайным убийством. Попытайся он проникнуть в частные дома в маленьких селеньях, его тут же схватили бы. Поэтому он воспроизвел те подробности, которые в достаточной степени напоминали первое похищение, и не стал воспроизводить те, которые могли представлять для него опасность. Кстати, до сих пор у него все шло гладко.

– Тогда что мы здесь делаем?

– Это «шестая загадка». Здесь Дафна Айзнер. Дочь Аталии Айзнер, в которую Реувен влюблен. Поначалу я снял с него подозрение потому, что во время похищения дочери Агари он был в Турции. Но если существуют два убийцы, он, по-видимому, первый. У него был мотив, была возможность, он был знаком с жертвой – полный набор.

– Ты уверен, что в тот день он был в мошаве?

– Да. Когда в то злосчастное утро Аталия возвращалась домой, единственным, кто встретился ей на пути, был Реувен.

– А почему его сразу не поймали?

– Следователь, который вел это дело, – его зовут Мубарак, и сейчас он уже на пенсии, – не знал, что Реувен влюблен в Аталию. Он думал, что это просто сердобольный сосед.

– Но почему мать ничего не рассказала полиции?

– А что она могла рассказать? Реувен и девочка прекрасно ладили между собой, она и подумать не могла, что он способен причинить ей вред. Я почти уверен, что это было непреднамеренное убийство. Может быть, он с ней играл, она упала с горки и разбилась, а Реувен испугался и спрятал тело, чтобы Аталия на него не обозлилась. Он не то чтобы светоч разума.

– Но это не дает ответа на вопрос, кто второй убийца.

– Не дает.

– И что нам делать?

– Как я и сказал, надавить на Реувена.

Он в задумчивости нахмурил брови, но решил прекратить меня расспрашивать.

– Я смотаюсь в город за кофе, – заявил он. – Если что, звони.

Я пытался изобрести причину, которая помешала бы ему осуществить этот план, но кроме того, что мне не хотелось оставаться одному, в голову ничего не приходило. Он вышел из машины, мягко захлопнул дверцу, и его «Тойота» исчезла в ночи. Через сорок минут он вернулся с полным термосом черного кофе без сахара – отвратительного на вкус и с плавающей в нем гущей, но содержащего достаточно кофеина, чтобы даже Ариэль Шарон пробежал стометровку меньше чем за девять секунд. Мы сидели, пили кофе и говорили о том, о чем могут говорить двое мужчин, запертых в тесном пространстве и не имеющих возможности двигаться. Через некоторое время даже самые замкнутые люди проникаются осознанием того, что есть чувства более глубокие, чем желание спать. Помнится, когда я работал