Мы жили в Москве - Лев Копелев

Вопреки страхам цензоров и охранителей, оказалось, что книги даже самых «опасных» авторов не поколебали советского государства. И вопреки нашим надеждам, не оздоровили решающим образом нашу жизнь. Однако изменения происходили, и немалые. Изменения в мыслях, в душах.

Л. Сегодня плоды нашего возвращения к мировой литературе очевидны в произведениях советских писателей, освоивших опыт новооткрытых зарубежных авторов.

Однако в прорывах железного занавеса возникали еще и двусторонние сквозняки. Они приносили не только опыт, идеи, открытия художников Запада, но и тех русских писателей, поэтов, мыслителей, которые десятилетиями были отделены от своих читателей эмиграцией и цензурными запретами.

К нам возвращались наши собственные сокровища, в том числе и скрытые вблизи от нас — поэзия Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама, Волошина, живопись Филонова, Шагала, Кандинского, мысли Бахтина, Бердяева, Флоренского, Федотова… Рукописи русских авторов, попадая на Запад из тайных ящиков письменных столов или из самиздата, возвращались книгами.

Профферы и многие другие американцы, французы, немцы, англичане везли в Москву и Ленинград чемоданы русских книг — и впервые изданных, и таких, которые полвека были для нас недоступны, запретны.

А за рубежом книги новых писателей России не только обогащали представления иностранных читателей о нашей стране, но и влияли на их мировосприятие.

Железный занавес пока еще существует, несмотря на все новые прорехи и бреши. Его мрачные тени все еще затемняют некоторые области духовной жизни и на Востоке и на Западе. Однако мы надеемся, что прорывов уже не заклепать, не залатать.

Гёте был прав:

Запад и Восток.Теперь уже нерасторжимы.

6. НАШ ГЕНРИХ БЕЛЛЬ

Моя муза — немка,

Она меня не защищает.

Лишь когда я купаюсь в крови дракона,

Она кладет мне руку на сердце,

И поэтому я раним.

Г. Бёлль. Моя муза

На земле немало хороших писателей. Много и воистину нравственных и деятельно милосердных людей. Но такое, как у Бёлля, сочетание художественного слова и братского человеколюбия мы можем сравнить разве что с тем, что знаем о Льве Толстом и Владимире Короленко.

Из некролога

В 1956 году были впервые опубликованы по-русски рассказы Генриха Бёлля в журнале «Новый мир».

В 1957 году в мартовском номере журнала «Советская литература» была опубликована первая статья Л. о Генрихе Бёлле «Писатель ищет и спрашивает». Она была переведена на немецкий язык, стала предисловием к первой книге Бёлля, изданной по-русски, — «И не сказал ни единого слова».

В сентябре 1962 года Генрих Бёлль приехал в Москву.

В 1966 году в Москве мы сказали ему, что вдвоем хотим написать книгу «Наш Генрих Бёлль. Жизнь и творчество». Он возразил решительно: «Напишете, когда я умру. Пока писатель жив, он еще незавершен».

Через полгода после смерти Генриха Бёлля мы заканчивали работу над этой книгой наших общих воспоминаний. И нам все еще трудно, почти невозможно писать о нем.

Макс Фриш, толкуя первую заповедь — «Не сотвори себе кумира», справедливо говорит, что законченный образ человека можно создать только бесстрастно, отстранено, если еще (или уже) не любишь его или если пишешь о мертвом.

Генрих Бёлль для нас не умер, и мы любим его еще сильнее, чем раньше, сильнее от горького сознания, что не можем больше разговаривать, спрашивать, отвечать, вместе смеяться, вместе молчать… Но эта книга не может существовать без Генриха Бёлля. И мы отобрали отрывки из наших дневников — свидетельства того, кем он был для нас и для мира, в котором мы жили.

Р. Генрих Бёлль начался для меня не так, как обычно начинались все писатели, — чтением. Его книги я услышала. Весной 1955 года Лев, вернувшийся из лагеря, читал и пересказывал мне множество немецких романов. В памяти сердца остался только Бёлль: «И не сказал ни единого слова», «Поезд пришел вовремя», «Где ты был, Адам?».

Еще в таком «фольклорном» переложении я ощутила — мой писатель.

В 1957 году я открыла только что переведенный роман «И не сказал ни единого слова». Я жила этой книгой, читала дома, в метро, на работе; не могла ничего делать, ни с кем разговаривать, пока не кончила. А едва кончив, начала снова.

Тогдашней Германии я не знала. И не думаю, чтобы узнала. Чтение Бёлля было чем-то совсем иным, вовсе не знакомством с неведомой страной.

Пришел писатель, который говорил со мной, который спрашивал о том, о чем и мне необходимо было спросить. Он помогал понять нечто важное, быть может, самое важное для моей, для нашей жизни.

Из дневников Л.

25 сентября 1962. Встреча на аэродроме. Делегация писателей ФРГ. Бёлль, Хагельштанге, Герлах. Бёлль похож и не похож на снимки. Старше, печальнее. Он медлителен, немногословен. Смотрит внимательно, серьезно. Когда улыбается, глаза светлеют, иногда вдруг — мальчишеское лукавство. Больше слушает, чем говорит. Спрашивает осторожно, подчас кажется, что недоверчиво.

От похвал отстраняется иронически (понимаю, мол, стараетесь улещивать).

Отвезли в гостиницу «Пекин». Прогулка в машине по городу. Площадка напротив университета, — смотрит на Москву.

Бёлль спрашивает, сколько студентов, зачем такое высокое здание. В Америке строят небоскребы, потому что в городах очень дорого стоит земля. Зачем нужны небоскребы в Москве? Пытаюсь объяснить что-то о силуэте города, о символических сооружениях. Бёлль слушает молча, явно не согласен. Хагельштанге скептически переспрашивает.

Ужин в гостинице. Малый зал ресторана. Официант из среднего зала, немолодой: «Здесь должен быть немецкий писатель Генрих Бёлль?» Он отворачивает полу не слишком чистого халата, достает помятую книжку «Дом без хозяина». «Простите, пожалуйста, прошу надписать. Эта книжка у всей нашей семьи, можно сказать, любимая».

Генрих Бёлль надписывает.

«Ну, это, пожалуй, вы не могли инсценировать…»

Из дневников Р.

29 сентября. В университете. Читают Бёлль, Хагельштанге, Герлах. Комаудитория переполнена. Почти все вопросы обращены к Бёллю. Большинства слов не понимаю, но глуховато-внятный голос узнаю — по книгам.

Ответы Генриха Бёлля:

1. Самый великий писатель немецкого языка в XX веке — Франц Кафка.

2. Больше люблю писать рассказы, чем романы.

3. Стихи писал в юности.

4. Знаю тех современных русских писателей, которых только что назвал Хагельштанге: Блок, Маяковский, Горький, Бабель, Паустовский, Евтушенко… Последнее, что прочел, — «Капля росы» Солоухина. Очень понравилось.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});