Молчание сфинкса - Татьяна Степанова

—Я… хотел спросить его про венчание, — прошелестел Изумрудов.

— Чего? Про какое венчание?

— Про венчание. Бестужевский клад тут совсем не при чем. Про него не у священников надо спрашивать. А я хотел узнать… — Леша Изумрудов умоляюще взглянул на Колосова. И во взгляде этом ясно читалось: ну что ты мучаешь меня? Отпусти!

— Что ты хотел узнать? — Никита чувствовал, что еще минута — и его терпение -адское терпение лопнет. Стояли они столбами на обочине дороги. Мимо прогрохотал «ЗИЛ», груженный дровами — в Тутышах и Воздвиженском запасались топливом на зиму. На осине, росшей у перекрестка, каркал ворон — хрипел, как Иуда-удавленник, действуя на нервы.

— Я слышал, по одной радиостанции передавали. Один священник в глубинке обвенчал двух геев, — Изумрудов запнулся. — За деньги. За двадцать тысяч рублей, что ли, всего… Ну вот я и хотел выяснить, нельзя ли и нас тоже обвенчать за деньги, тайно. Швед… шведская семья.

От неожиданности Никита даже растерялся.

— И ты с этим шел к отцу Дмитрию? — после паузы спросил он.

— Да, я хотел спросить.

— Тебе Салтыков велел?

— Нет, но он часто говорил о шведской семье. Восхищался. И насчет Амстердама тоже говорил. Но там это очень дорого. И потом, там это связано с широкой оглаской. А он ведь потомственный, аристократ, о нем светская хроника писала. И у него семья, ребенок. Скандал мог сильно в будущем повредить ребенку, несмотря на то что они с женой почти уже совсем развелись… А здесь, он считал, никто и знать ничего не будет. Он потому и приехал сюда из Франции. Он мне сам признался: он устал быть там тем, кем он не может, не хочет быть. Он устал притворяться. А здесь свобода, воля… Он всегда говорил мне — здесь, в Лесном, покой и воля. Можно расслабиться, можно быть самим собой. Можно даже любить… Я знаю — он часто об этом думает, вот я и хотел сделать ему сюрприз. Я решил найти здесь в деревне священника. Спросить, не согласится ли он за деньги обвенчать двух геев.

— Спросил?

Изумрудов печально покачал головой:

— Нет, я не решился. Этот старик — отец Дмитрий… Мы шли с ним к автобусу. Он такой был… В общем, я не знал, как подступиться к нему, как начать, как денег предложить за такое венчание. Он был старой закалки, это сразу было видно… А того, ну про которого я говорил, того священника — это тоже передавали — из церкви выгнали…— И я так и не сказал ничего, просто молол чушь разную. Вспомнил про Филологову Наталью Павловну, про то, как она о ремонте церкви с ним в Лесном говорила, ну и плел что-то на эту тему. Врал, в общем. Потом автобус пришел, и он уехал. А я остался. И больше я его не видел.

— А разве вечером в шесть ты не вернулся к остановке, не ждал отца Дмитрия? — спросил Никита.

— Нет, что вы? Зачем мне было его ждать?!

— Хотя бы за тем, что дело, с которым ты якобы к нему шел днем, так и осталось нерешенным.

— Нет, я уверяю вас, я не ходил туда больше — ни в церковь, ни на остановку. Я в Лесном был. С тачкой возился своей, тормозные колодки менял. Потом круг решил дать, сцепление проверить. Отца Дмитрия я больше не видел!

— Кто был в Лесном из ваших в тот вечер?

—Да все были… Романа не было, а так все вроде… Но я точно не знаю, я с машиной возился — говорю же. Журавлева подбросить ее в магазин в Воздвиженское просила, но я с ремонтом не закончил, и она пешком ушла одна — вот это я точно помню.

— Во сколько она ушла из Лесного?

— Где-то в половине пятого. А я проехался, сцепление проверил, вернулся. В душ пошел, потом перекусил. Потом вечером уже мы с Валькой Журавлевым в дом отдыха мотанули, в Интернет-кафе. Там хоть оттянуться можно по-человечески, а то дома…

— Что дома? — спросил Никита. — Несладко у вас там в Лесном?

— Живем, — Изумрудов вздохнул. — Роман как может старается. Сколько денег тратит, только…

— Что?

— Если бы не он, в гробу бы я все это видел, — Изумрудов покачал головой. — Часа бы в этом чертовом доме не пробыл бы.

— Отчего ж это? В старинной графской усадьбе, будущем музее?

— Место — дерьмо. Там ведь что раньше было, знаете? Там психушка была всесоюзного значения, — Изумрудов поморщился. — И я точно знаю, там эти психи ненормальные врача прикончили. Говорят, на куски его живого порвали, как гиены. И в такой дыре сволочной жить? Ночью глянешь в окно — тьма кромешная. Ни света, ни людей. Прямо Мордер какой-то!

— Значит, ты категорически отрицаешь свою причастность к убийству священника?

— Да я клянусь вам! Здоровьем своим клянусь.

— И Филологову, значит, ты тоже не трогал?

— Я ее не убивал, зачем мне?!

— Зачем… Знаешь, пацан, вот это я бы и хотел знать — зачем, — Никита смотрел на Изумрудова мрачно-вопросительно. — Ты по прежней своей жизни вообще-то чем занимался?

— Я в рок-группе играл, — сказал Изумрудов. — Питерской одной, не крутой. Я петь хотел. Свою музыку сочинять, играть. Не вышло у меня…

— Ну погоди, дай срок. Салтыков поможет раскрутиться, — Никита усмехнулся. — У него денег много. Может, и еще прибавится, когда вы в Лесном этот самый бестужевский клад отыщете.

Изумрудов смотрел на свои скованные наручниками руки.

— Я в клады заговоренные не верю, — ответил он устало. — Это все сказки для малолеток и для дефективных придурков.

Глава 22

СТРАСТИ-МОРДАСТИ

Анна Лыкова и ее брат уехали из Лесного сразу, как только Салтыков и Мещерский вернулись из Воздвиженского. И помешать этому отъезду, столь похожему на бегство, Катя не могла, даже не пыталась, о чем впоследствии горько сожалела. Но тогда все ее мысли были совсем, совсем о другом.

Быстро стемнело. Накрапывал дождь. Старый помятый «Форд», вырвавшись с территории усадьбы, у Тутышей начал сбавлять скорость, замедляя свой ход.

— Ты что, Иван? — спросила до этого молчавшая Анна, отрываясь от созерцания «дворников» на лобовом стекле. «Дворники» работали ритмично и нудно, стирая со стекла капли, которые тут же появлялись вновь.

— Не видно ни зги, дорога плохая, — ответил Иван.

— Пожалуйста, увези меня отсюда скорей.

— Я и увожу, — он повернул голову, посмотрел на бледный профиль сестры. — Мы едем домой. Помнишь сказку про Снежную королеву?

— Нет.

— Про братика Кая, про сестричку Герду?

— Нет, — она отвернулась.

— Точно не помнишь?

— Я уже ничего не помню. Не хочу, не желаю помнить, слышишь? И вообще замолчи. Брось эти глупости.

— Глупости, — он слабо улыбнулся. — Ладно, сестричка Герда. Как скажешь. А все же не зря я приехал, правда? А то кто бы тебя домой сегодня вез после всей этой здешней комедии? Или ты там бы осталась?

— Нет, я бы не осталась, — Анна повернулась к брату. — Что ты пристал ко мне? Что ты издеваешься? Не видишь, я и так уже… — Она крепилась изо всех сил, но ничего из этого не вышло. Слезы, комом стоявшие в горле, оказались сильнее — хлынули ручьем. — Смеешься, издеваешься… Если бы ты знал, что я чувствую сейчас, если бы ты только мог представить, как мне плохо…

Он одной рукой привлек ее к себе — нежно, бережно, другой — резко крутанул руль в сторону, съезжая на обочину.

— Я все знаю и понять могу. Тихо, тихо, не плачь, — он обнял ее. Мотор «Форда» заглох. — Я все понимаю, Аня, потому что я — это ты.

— Нет, ты не можешь, — она рыдала, уже более не сдерживаясь. — Вы все, все одинаковы. Мужики… Лжецы… Чудовища, животные… Как он мог, ведь я его любила?! Я так его любила. Мне от него и не надо было ничего. Я была готова все сама ему отдать. Умереть за него была готова, это ты понимаешь? Господи, ну разве ты это понимаешь?!

— Я понимаю, — он не отпускал ее. — Умереть за… Так только ты можешь сказать и я. Мы с тобой. Больше никто.

— Оставь меня, ты такой же, как он. Бессердечный эгоист; Ты же видел — он не любит меня, лжет мне, смеется надо мной в глаза. Почему ты мне ничего не сказал, не объяснил? Почему ты, мой брат, допустил, чтобы я была такой дурой, такой слепой идиоткой? Не трогай меня, пусти, — она попыталась вырваться из его рук — тщетно. — Ты такой же, как он. Ты тоже думаешь только о себе!

— О тебе, — Иван за подбородок повернул ее заплаканное лицо к себе. — Только о тебе я думает, слышишь? Днем и ночью, каждую минуту, все эти годы. О тебе одной. Ни о ком другом. Я люблю тебя. — Он сдавил ее в объятиях так сильно, что она вскрикнула. Впился губами в ее губы.

Тьма. Радуга. Вспышки. Огни НЛО. Свадебный салют. Погребальный костер. Угли. Пепел. Зола…

— Пусти меня! — она оттолкнула его изо всех сил. Он отпрянул, но тут же ринулся на нее снова — в тесном темном пространстве салона она была сейчас так близко, так угрожающе близко.

— Не смей, оста… — но он смял ее, заломил ее хрупкую фигуру назад, пытаясь вернуть своим губам вкус ее губ.

Она наотмашь ударила его по щеке. Ударила еще раз, и еще. Но он уже не помнил себя. Все, что так долго скрывалось, сдерживалось, снилось ночами, теперь было здесь, среди темноты и дождя. А вот воли никакой уже не осталось. И чувства самосохранения тоже. И даже боли он не чувствовал от этих злых, беспомощных ее пощечин.