76-Т3 - Яков Арсенов

Дикари относили эти изменения на счет положительных сдвигов под воздействием природы, погоды и романтики. Климцов видел ошибку, но поведать не мог. Поэтому вкушал радость превосходства в одиночестве. По окончании работ в верховьях разговор директора с Климцовым и Фельдманом возобновился. Директор предложил увеличить штат отряда на пять-шесть человек. Северная надбавка выплачивается из расчета двадцати процентов, но не более шестидесяти рублей в месяц на человека. У дикарей выходило больше. Чтобы бухгалтерия не подстригла выходящее за гребенку, нужно раздуть штат отряда. Тогда весь «северный коэффициент» будет вытянут из леспромхоза. Финансовая сторона должна оставаться темной для отряда, подсказал директор. Нужно взять доверенности, получить зарплату за отряд и раздать бойцам сколько надо, а не сколько заработали.

Потребовалась некоторая затяжка времени. Дикарям предложили поработать в Приемной запани. Климцову было лень напрягать мозг придумывать фамилии. Он взял готовые и вписал в штат «Пармы» Забелина, Соколова, Бибилова, Марину и Бондаря. Ему поначалу показалось, что он меньше прегрешит используя существующие фамилии… Перед кем? Он спохватился, что не вписал Кравцова. Нужно было затолкнуть вместо Забелина. Ну, да ладно, в другой раз рассчитаемся. За мертводушных бойцов Климцов самолично сфабриковал доверенности. Вышло красиво и почти достоверно.

В руках Климцова имелось рукописное заверение почти всех одногруппников в полном к нему доверии. Это было прямым подтверждением поговорки что бумага выдержит все. Это был парадокс, ласкающий сознание Климцова. Ему открыто доверяли, и подписи внизу говорили об этом. От факта никуда не уйдешь. Теперь на чей угодно вопрос, доверяет ли ему группа, он мог с уверенностью ответить: да, доверяет! Вот платежная ведомость, к которой эти бумажки подшиты.

Получив деньги в кассе, Климцов с Фельдманом, как и условились, пошли к директору. Фельдман остался на шухере в приемной, Климцов зашел в кабинет, оставил на столе пять пачек червонцев и получил приглашение поработать в следующем году на подобных условиях.

Свои порции Фельдман с Климцовым спрятали под подкладки пиджаков, остальные деньги прямо в сетке принесли в барак.

Началось с того, что бойцы ростовского «Факториала», заходившие в гости к дикарям, успели насмотреться на кучу денег, заработанную «Пармой». Вернувшись к себе под впечатлением, они стали поносить своего командира за то, что тот не обеспечил им такого, как у смежников, заработка. При этом они завышали сумму, полученную коллегами. После благополучного отбытия «Пармы» травля в «Факториале» усилилась. Ростовчане никак не могли уехать домой — в кассе леспромхоза не было денег для зарплаты. Командиру стали ставить в вину и эту неувязку. И он, произведя в голове какой-то расчет, заявил, что честным путем таких денег заработать нельзя! Он идет в соответствующие органы, чтобы поделиться соображениями.

Там не стали особенно расспрашивать, на чем основаны доводы или домыслы. Поступили оперативно выехали на место происшествия с комиссией. Сигнал оказался своевременным — директор не удосужился снести деньги домой или перепрятать поглубже. Он был уверен в безукоризненности прокрученного дела. Колесо закрутилось. Были опрошены ростовчане, бухгалтерия, потом очередь дошла и до «Пармы». Институт гудел. Таких случаев в его практике не было. Всем хотелось быть в курсе событий. «Парму» замучили расспросами, но толком никто не знал, что произошло на самом деле.

Особенно допекали Татьяну. Ее как раз можно было и не трогать. На производственной практике, перед вылазкой в Коми, слесарь четвертого разряда — детина, каких мало где увидишь, — уронил с помоста на нулевую отметку огромную кувалду и едва не пришиб Татьяну. Татьяна чуть не умерла от страха и, пока отчитывала слесаря за несоблюдение техники безопасности, успела влюбиться в него. Нарушитель счел наиболее безопасным — ответить на чувство. У них завязалась переписка. Теперь он требовал, чтобы Татьяна бросала институт и выходила за него замуж. Она сказала, если любит — подождет.

Усов распекал ее за волокиту в создании семейного очага.

— А если он меня бросит? — в ответ рассуждала она. Кому я буду нужна недипломированная?!

— Нет Таня, счастье нужно бить влет, королевским выстрелом, — твердил Усов. Он был теперь почти с нее ростом. Вытянулся совершенно непредвиденно, за одно лето, да так надежно утвердился в новом росте, что никому не верилось в его недавнее тарапуньство.

— Теперь нам можно хоть в кругосветное путешествие, — говорила Татьяна несколько подобострастно и чуть-чуть не по теме. — В любой лодке.

— Рановато, — дружески отнекивался Усов. — Я догнал тебя только в росте, а вот весовые категории…

— Ерунда, наберем кирпичей. Но я не это имею ввиду. Теперь с тобой не стыдно появиться хоть на острове Пасхи, хоть на Бермудах! — Татьяна вложила в текст столько энергии, что прозвучало это почти в стиле вопля. За лето она тоже окрепла и грозилась вовсе выйти за размеры, отведенные природой женщине.

Следователь уехал. Механизму вышеизложенной истории как бы перестало хватать кинематики. Словно в комнату случившихся событий больше ничего не впускали и не выпускали. Время с горем пополам без развития добралось до ноября. Пришли повестки в суд. Почему-то всего четыре. Климцову, Фельдману, Матвеенкову и Татьяне. Почему Климцову и Фельдману — понятно. Но вот зачем Матвеенкову и Татьяне — темный лес. Свидетели из них получались никудышными. Были, конечно, шутки насчет сухарей.

Клймцов ерзал и тянул до последнего. Колесо, заведенное с помощью родителей, крутилось. Обработка ректора прошла основные стадии, в Коми убыли соответствующие бумаги.

Климцов не пожалел денег и закупил в дорогу коньяку и прочей закуси. Трапезы с ним никто не разделил. Ночь перед судом кантовались в гостинице по соседству с цирковой труппой лилипутов. Что они делали в Княж-погосте при температуре минус пятьдесят? Какой тут цирк? В гостинице погас свет. Матвеенков побрел наощупь в туалет, стал искать унитаз и нащупал голову лилипута, как оказалось — глухого, сидящего на унитазе. Оба едва не сошли с ума от неожиданности.

С утра побрели в народный суд. Директор оброс щетиной и уже не походил на того летнего делового руководителя. Когда его ввели в зал, он стал искать глазами Климцова, как бы желая прочесть на его лице, что он нагородил там в своих показаниях. Только от них будет зависеть его мера. Климцов опустил взгляд. Директор понял, что надеяться не на что.

В ходе суда выяснилось все до капельки. Самым трогательным был момент, когда адвокат сказал:

— Здесь велась речь о взятке. Она осуществляется двумя сторонами. Почему на скамье подсудимых я вижу одну?

У Климцова екнуло сердце. «Неужели не сработало?» — подумал он. Его пульс начал пробиваться через кожу в самых неожиданных местах. Можно было не щупать, было видно и так, с какой частотой затикали его внутренности. Прокурор сказал:

— По ходатайству ректора дело Климцова передано в товарищеский суд института. Уголовно он не преследуется.

Сразу после суда Татьяна с Матвеенковым отправились на вокзал. Фельдман побежал за ними. Климцов остался в гостинице и выехал следующим поездом через двое суток.

Через месяц Решетнева, Артамонова, Татьяну и Матвеенкова исключили из комсомола и автоматически отчислили из института.

Рудика спасло то, что он был старостой. Климцова вытащил отец. Фельдмана отмазал декан, которому профорг регулярно мыл автомашину. Мучкин выступал за факультет, бегал кроссы. Нынкин имел очень жалкий вид. Пунтус заведовал учебным сектором. Усова до сих пор считали ребенком. Гриншпон играл в «Спазмах».

Решетнев, Черемисина, Матвееенков и Артамонов никакой общественной нагрузки не несли. Спустя неделю, Мучкин и Усов забрали из института документы. То ли из солидарности, то ли от образовавшейся вдруг скуки.

ЭПИЛОГ

Жизнь — пахота, говорил кто-то из не очень великих. Кажется, Усов. Целина чувств, а по ней — плугами, плугами… И ты попеременно ощущаешь себя то полем, то трактором. Но самое страшное, когда перепахивают. Памятью.

Жизнь была бы намного беднее, не развивайся она по спирали. Благодаря винтообразности бытия и вопреки его первичности, все неудержимо продолжается, но вместе с тем время от времени начинается сначала. Памяти достаточно одного намека, аллюзии, чтобы время, как летучий голландец, много раз еще мелькнуло вдали. Через пять лет смогли мы организовать стопроцентную явку, первое глобальное свидание. Сегодня в двенадцать дня мы соберемся в Майском парке. Прибудет не только Кравцов, но и Петрунев. Его из прикола разыскала Татьяна. Через приемную комиссию. Кто такой умный посмел побрезгать нашей группой, даже не познакомившись?! — эта мысль не давала ей покоя десять лет. Оказалось — очень ловкий парень. Он поступил в институт по укороченной схеме — отлично по физике плюс пятерка средний бал аттестата. За неделю до занятий подрался у бюста Бутасова из-за своей девчонки. С какими-то там последствиями. И жизнь совершила подлог — вместо нашего душевного срока, она подсунула ему пять других лет. Татьяна нашла Петрунева и уболтала явиться на наш день грусти: — она объяснила это тем, что, судя по всему, он вписался бы в компанию. Случись ему не влипнуть в ту историю, он бы влип в нашу. Так что, сегодня у нас будет новичок. Мы встретимся в двенадцать, а пока нет даже утра. Можно побродить одному.