Уроки Великой депрессии - Александр Шубин

Первоначально Сталин действительно опасался нападения на СССР в 1930 г.[278] Поскольку важной составляющей сил вторжения могли стать белогвардейские формирования, ОГПУ предприняло действия, направленные на дезорганизацию Русского общевоинский союза (РОВС) — 26 января был похищен его руководитель, преемник Врангеля генерал А. Кутепов. Несмотря на то, что РОВС в 1931 г. активизировал свою работу в СССР и даже заслал террориста, пытавшегося застрелить Сталина 16 ноября 1931 г., следующий руководитель РОВС генерал Миллер был похищен только в 1937 г. Опасность была не в РОВСе как таковом.

К концу 1930 г. военная тревога на западных рубежах стихает. Не сыграла ли информация Рамзина свою роль в этом наряду с другими источниками?

На процессе Промпартии Рамзин должен был представить свои контакты с заграницей как можно убедительнее. Встречи с посредниками показались Сталину недостаточно убедительными, и обвиняемые стали рассказывать о встречах лично с организатором Торгпрома Рябушинским. Получился конфуз — Рябушинский умер в 1924 г. Судебный спектакль отличался от реальности, но это не значит, что сюжет не был основан на некоторой, пусть и более скромной, реальности.

Поймав группу инженеров и экономистов право-либеральных взглядов, мечтавших о том, что их избавят наконец от большевистского ига, на контактах с белой эмиграцией, ОГПУ по заданию Сталина решало две основные задачи: во-первых, скомпрометировать сторонников реставрации путем фальсификации обвинения во вредительстве, и во-вторых, выяснить настоящие планы зарубежных центров и их более или менее организованных друзей внутри страны. Эти связи не были безобидными даже в случае бездействия группы. В случае интервенции противнику могут понадобиться компетентные общественные деятели, которые смогут возглавить гражданскую власть. В этих условиях было не так важно, носят беседы о политике и экономике характер официальных переговоров или частных бесед. Предъявив реальные обвинения, ОГПУ предложило провинившимся игру на выживание: признаться в преступлениях, назвать беседы организацией, отстаивание своих экономических позиций — вредительством. Рамзин согласился, и выиграл. Смертный приговор был заменен для него 10-летним заключением, которое на практике стало успешной работой по профессии, увенчавшейся реабилитацией и Государственной премией. Эта судьба стала «морковкой» для других участников полуфальсифицированных процессов. Не случайно, что процесс Промпартии стал первым звеном в цепи приговоров 1930–1931 гг. Он прошел 5 ноября — 7 декабря 1930 г. А в 1931 г. Рамзин выступал как свидетель на процессе меньшевиков. Его показания резко контрастируют не только с версией Кондратьева и ранними показаниями Суханова, но и классическими показаниями меньшевиков, сотрудничавших со следствием. Он ясно и четко рапортует о «консолидации контрреволюционных организаций», «общем контрреволюционном фронте», оформленном в начале 1929 г., стремлении к использованию интервенции, шпионаже (который не признают за собой даже наиболее последовательные сотрудники следствия среди меньшевиков)[279].

Итак, есть основания подозревать, что в «делах» 1929–1931 гг. помимо была и фальсификация, но была и доля истины. Но как отделить реальность от вымысла ОГПУ? Б. В. Ананьич и В. М. Панеях, исследовавшие одновременное «академическое дело», считают, что оно представляет собой фальсификацию с вкраплениями достоверных сведений[280]. Действительно, в 20-е гг. академики по-своему сопротивлялись режиму. Так, они первоначально отказались утвердить коммунистические кандидатуры в академики в 1928 г. В 1929 г. было обнаружено, что они хранят акт об отречении Николая II и другие дореволюционные документы без санкции правительства (академики объясняли, что сообщили «наверх», но «должной» настойчивости не проявляли). Также трудно отрицать критический характер бесед ученых между собой.

Вкрапления истины — самое интересное в этих процессах. Эти вкрапления — информация о последних очагах разрушавшегося большевиками гражданского общества, которые в обстановке революционной ситуации 1930–1932 гг. несли значительную потенциальную угрозу режиму.

Н. Н. Покровский предложил использовать для анализа документов процессов 30-х гг. методику Я. С. Лурье, предложенную для анализа средневековых процессов: в тенденциозном источнике достоверно то, что противоречит тенденции, и не достоверно — что ей соответствует[281]. К этому правилу необходимо дополнение. Реальность может и соответствовать тенденции, но мы имеем право утверждать это, если имеем еще какие-то источники, подтверждающие «тенденциозный» факт.

Что считать «тенденцией» следствия в «делах» 30-х гг.? Инакомыслие подследственных? Их отрицательное отношение к коммунистическому режиму? Наличие антибольшевистских организаций? Готовность поддержать интервенцию? Вредительство?

Инакомыслие и отрицательное отношение к режиму подтверждает как минимум Н. Валентинов, участвовавший в дискуссиях меньшевиков в середине 20-х гг. Наличие организации — вопрос толкования. Организацией можно называть и кружок инакомыслящих, и разветвленную партию. Это просто разные организации. В своих декабрьских показаниях 1930 г. (когда уже сломались Якубович и Гинзбург), Суханов по-прежнему расходится со следствием: «в моем присутствии никто из моих знакомых никогда не высказывал какого бы то ни было сочувствия интервенционистским планам»[282]. Также Суханов категорически отрицает свою осведомленность о вредительстве. Это позволяет считать признание интервенционизма и вредительства проявлением «тенденции» следствия (если нет других оснований подозревать их в интервенционизме, как в случае с Промпартией). Характер и размах организации (в широком смысле слова) инакомыслящих остается предметом исследования.

Постепенное усиление «тенденции» видно в показаниях Суханова, который постепенно отступал под давлением следствия. По мнению А. Л. Литвина, «из признаний Суханова ясно, что все тогда он делал в сговоре со следствием»[283]. Так ли это «ясно»? Суханов предпочитал излагать следствию свои политические взгляды 1927–1930 гг. В его изложении нет ничего невероятного: «мне стали казаться неизбежными наряду с экономическими трудностями также и политические потрясения». В условиях народных волнений необходимо «для спасения системы» предложить ВКП(б) пойти на уступки, приняв ограниченную («куцую») конституцию, предоставляющую право на легальное существование небольшевистским течениям, стоящим на позициях советской власти и октябрьской революции. Только в условиях полной социальной катастрофы, «„кровавой каши“ (по излюбленному выражению одного из участников нашего кружка)» возможны более глубокие преобразования и политический блок с Крестьянской партией: «Однажды, в момент, когда „кровавая каша казалась мне неизбежной, я все это высказал в одном из разговоров: дело так плохо, что даже возможен блок с Кондратьевым“»[284]. То есть меньшевики стремяться к созданию социал-демократической партии, но предпочли бы сотрудничать с большевиками (вероятно — правыми). Но если народ устроит большевикам «кровавую кашу», то для защиты завоеваний 1917 г. придется создавать блок с крестьянскими социалистами.

Суханов признает, что обсуждал с Кондратьевым возможность создания Крестьянской партии, считал это «исторически законным при условии малейшей к тому легальной возможности» и полагал, что она должна иметь эсеровскую идеологию и в перспективе слиться с эсерами. Однако перспектива слияния с эсерами Кондратьеву «не улыбается»[285]. Это деталь расходится с тенденцией следствия, которое увязывало каждую из «партий» с заграничным центром. Группу Кондратьева так и не удалось увязать с зарубежными единомышленниками, и это объяснимо — Кондратьев считал себя достаточно крупным теоретиком, чтобы не идти за В. Черновым. Это — реальность, с которой следствию пришлось смириться.

Эти показания, данные Сухановым в августе 1930 г., вскоре после ареста, внутренне логичны и совершенно расходятся со схемой следствия. Для выдвижения своего проекта «куцей конституции» Суханов считал необходимым создать авторитетную в стране группу, вождем которой прочил члена президиума Госплана и члена коллегии ЦСУ В. Громана, человека известного и уважаемого в среде социалистической интеллигенции. Но весной 1929 г. Громан отклонил проект Суханова, назвал его тезисы «сталинскими». Из этого можно сделать вывод о том, что попытка Суханова создать организацию не удалась. Но это не противоречит другому толкованию — Суханова не пустили в существовавшую организацию как «слишком левого». Впоследствии, на дне рождения Суханова 9 декабря 1929 г., между Сухановым и Громаном произойдет даже бурное объяснение по поводу подозрения, будто Суханов состоит в германской компартии. Нужен ли был меньшевикам лидер с коммунистическими воззрениями?