Перед лицом закона - А РЕКУНКОВ

— Да, немного. Самоучкой.

Зав бросил его рассказ на стол и сказал по-английски, указывая на стул:

— Садитесь, пожалуйста. Кем вы работаете?

Храмов сел и, чувствуя уже неподдельную застенчивость, ответил тоже по-английски:

— Я аспирант института стали.

— Сколько вам лет?

— Тридцать.

Зав опять заглянул в последнюю страницу его рукописи.

— Ну что ж, рад познакомиться, Евгений Петрович. Меня зовут Анисим Михайлович. У вас прекрасное произношение. Никогда не подумаешь, что вы самоучка.

— Всю войну слушал английское радио. Я жил в лесу на кордоне, приемник мы не сдавали. — Храмов был польщен безмерно, он весь сиял.

— Минуточку, — сказал зав по-русски, взял рассказ и подошел к женщине, сидевшей у окна в другом углу. — Алла Михайловна, голубушка, прочтите в ближайшее время, пожалуйста. — Вернулся к своему столу, выдвинул из правой тумбы ящик, достал пачку журналов «Лайф», протянул их Храмову: — Вот, возьмите. Я вижу, вы заинтересовались. Эти, на столе, я только что получил, еще не читал. Но и эти не старые.

— Спасибо. — Храмов даже растерялся, что редко с ним случалось. — Но как же...

— Вернете, когда явитесь получать отказ. — Зав повел очками в сторону женщины, которую звали Аллой Михайловной.

Шутка могла бы прозвучать двусмысленно, если бы эта женщина не была в столь почтенном возрасте. Храмов положил журналы в портфель.

— Огромное спасибо. Извините. — Он поклонился, но Анисим Михайлович не прощался, вышел вместе с ним.

В коридоре Анисим Михайлович взял Храмова под руку и заговорил совсем другим тоном, очень доверительно:

— Вам когда-нибудь приходилось заниматься редактированием?

— Нет. — Храмов чувствовал себя удивительно свободно с этим человеком, хотя они были знакомы всего пятнадцать минут. — А почему вы спрашиваете?

— Не хотите попробовать?

— А это что?

— Очерки, статьи, рассказы.

— На русском?

— Да. Переводные. С английского. Я потому и говорю с вами, что вы знаете язык.

— И оригиналы есть?

— Есть. — Анисим Михайлович остановил его в небольшом холле. — Хотите попробовать?

— С удовольствием.

— Подождите меня.

Он вернулся с голубовато-серой папкой в руке.

— Вот. Здесь сорок страниц. И оригиналы. Сможете принести через неделю?

— Постараюсь. А править прямо на этих страничках?

— Да.

— Карандашом?

— Можно чернилами.

— Ясно.

— Запишите на .всякий случай мой рабочий телефон.

Храмов спрятал папку в портфель, записал телефон. Анисим Михайлович протянул руку.

— До свидания.

Рука у него была мягкая, как пастила...

Шагая к центру, Храмов мысленно восстанавливал секунда за секундой свой краткий, но так неожиданно закончившийся визит в редакцию. Скоропалительность, с которой Анисим Михайлович сделал свое предложение, его удивляла. Но, может, так вообще принято в журналистской и литературной среде?

Не менее удивительным было разительное несоответствие внешности этого человека и его имени. Анисим... Храмову представлялось, что обладатель такого имени должен, во-первых, жить в деревне, а во-вторых, быть дюжим, ражим мужиком. Или, наоборот, затюканным, облезлым мужичонкой. Это, конечно, из области фантазии, но, во всяком случае, Храмову так подсказывало воображение: Анисимов он до сих пор в жизни не встречал...

Вечером он с неведомым доселе удовольствием принялся за работу. В папке оказались две статьи и рассказ. Бумага необыкновенно белая и плотная, шрифт на машинке явно не наш — заметно мельче, и рисунок букв другой. Анисим — так стал звать про себя Храмов скорого на решения заведующего литературным отделом — дал ему второй экземпляр, из-под копирки. Ну, да, понятно: если он, Храмов, только зря измарает этот экземпляр, у Анисима останется для работы первый.

Сначала Храмов прочел все насквозь. Перевод был плохой. Собственно, не перевод, а подстрочник, калька. Непохоже, чтобы переводил русский. Статьи посвящены Америке.

Затем он приступил к правке, сверяясь с английским оригиналом. Правил все-таки карандашом, чтобы после обвести чернилами.

В школе за сочинения он неизменно получал пятерки, ошибок не допускал. Значит, кое-какая культура языка у него есть. А сейчас он видел перед глазами вывернутые наизнанку, скособоченные, искалеченные фразы. Эта работа представлялась ему работой костоправа, починяющего вывихнутые руки и ноги.

Через неделю он принес Анисиму выправленные рукописи. Тот посмотрел страниц пять и объявил:

— По-моему, недурно. Кажется, у нас с вами дело пойдет. Кстати, и рассказ ваш неплох.

Храмов рос в собственных глазах. Со злорадством вспомнил забракованную диссертацию.

— Будете печатать? — спросил он.

— Заслали в набор. Посмотрим. Вы запишите, пожалуйста, мой домашний телефон и адрес.

Храмов записал.

— Скажем... скажем, встретимся через два дня. После восьми.

Через два дня Храмов в девять часов вечера звонил в квартиру дома на Беговой улице. Дверь еще не открылась, а он уже обонял какие-то вкусные запахи, сочившиеся из этой квартиры.

Анисим был в жемчужного цвета шелковом халате до пола, под халатом рубаха с галстуком. Видно, пришел совсем недавно.

— Прошу. Снимайте пальто.

Посреди большой светлой комнаты стоял круглый стол, на котором были разбросаны журналы, ярко раскрашенные консервные банки, три трубки с длинными прямыми мундштуками.

— Располагайтесь, Евгений, — сказал Анисим, показывая на кресло. — Курите?

— Нет.

— Сейчас сварим кофе. Прошу, будьте как дома.

Анисим ногтем открыл крышечку одной из банок, набил трубку, закурил и пошел на кухню. Храмов понял, что так вкусно пахнет: табак и кофе. Но что это за табак? Он никогда не видел его в такой упаковке... Храмов не удержался, взял открытую банку, понюхал. За этим и застал его Анисим, вошедший с двумя чашками кофе. Храмов смутился. Но Анисим, поставив передним чашку и лукаво поглядев поверх очков, легко снял неловкость:

— Что, хочется закурить?

— Это, по-моему, можно и есть.

— Не устроить ли вам жевательный табак?

— Ну что вы, не надо!

Анисим показал ему трубкой на чашку, сам сделал несколько глотков.

— Могу я вас звать просто Женей?

— Конечно.

— Я ведь намного старше... Да... Так вот, Женя, работа ваша меня вполне устраивает. Будем продолжать. А пока... — Анисим обернулся, взял с тахты конверт и положил его перед Храмовым. — Здесь четыре тысячи рублей.

— Но, Анисим Михайлович, я же работал непрофессионально! — воскликнул Храмов.

— Очень даже профессионально. И я вам сейчас же дам еще порцию для правки.

— Но это слишком много — четыре тысячи, — уже спокойнее сказал Храмов, накрывая конверт рукой.

— Такие у нас расценки. Берите. Это честные деньги.

Храмов не заставил себя уговаривать дольше, положил конверт во внутренний карман.

— Вы не интересуетесь, для кого работали? — спросил Анисим.

— Если не секрет.

— Есть одно американское издание на русском языке. Вам его читать, наверное, не приходилось.

— Наверняка не приходилось.

— Хотите выпить чего-нибудь?

— В принципе я не пью. Разве что каплю вина.

Анисим пошел на кухню, а Храмов огляделся. Его поразил стоявший в углу на столике огромный плоский приемник, чернеющий эбонитом и сверкающий никелем. Анисим принес два стакана и бутылку с золотым вином. Когда пробка была открыта, запахло апельсином. Анисим налил по половине и, подавая пример, отпил глоток. И заговорил:

— Видите ли, Женя, я не только заведую отделом литературы, я еще и редактор этого американского издания на русском языке.

Храмов ждал продолжения.

— Американцы — наши друзья. Я занимаю у них должность совершенно официально, с ведома советских властей. Следовательно, вам, дружок, нечего опасаться. А меня вы просто выручите, потому что литредактор, работавший до вас, внезапно уехал из Москвы. Вы не будете в обиде, уверяю. — Он сделал еще глоток.

— Я не опасаюсь.

— И правильно делаете. Вы член партии?

— Нет.

— Тем лучше, — обронил Анисим, а Храмов отметил про себя, что это вроде бы нелогично. Но Анисим, кажется, угадал его мысли,

— Я говорю, тем лучше, потому что вам ни с кем ни о чем не надо советоваться. Но вас не удивляет, что я так быстро проникся к вам доверием?

— Если откровенно — удивляет.

Анисим чиркнул спичкой, раскурил трубку, спросил, не глядя на Храмова:

— Я не произвожу впечатления компанейского парня, не правда ли?

Храмов улыбнулся.

— Нисколько.

— Но со своими я свой. Вы, по-моему, тоже не очень-то компанейский.

— Пожалуй.

— Вот видите, значит, мы с вами — свои. И я это сразу понял. И никакого шаманства. Поживете с мое — тоже научитесь. Еще налить? Или кофе?