Маршалы Сталина - Юрий Рубцов

Четвертое. Обвинение меня в том, что соревновался в барахольстве с Телегиным — является клеветой. Я ничего сказать о Телегине не могу. Я считаю, что он неправильно приобрел обстановку в Лейпциге. Об этом я ему лично говорил. Куда он ее дел, я не знаю.

Пятое. Охотничьи ружья. 6–7 штук у меня было до войны, 5–6 штук я купил в Германии, остальные были присланы как подарки. Из всех ружей охотилась команда, часть штуцеров, присланных в подарок, я собирался передать куда-либо. Признаю вину в том, что зря я держал такое количество ружей. Допустил я ошибку потому, что, как охотнику, было жаль передавать хорошие ружья.

Шестое. Обвинение меня в распущенности является ложной клеветой, и она нужна была Семочкину для того, чтобы больше выслужиться и показать себя раскаявшимся, а меня — грязным. Я подтверждаю один факт — это мое близкое отношение к 3-вой, которая всю войну честно и добросовестно несла свою службу в команде охраны и поезде главкома. 3-ва получала медали и ордена на равных основаниях со всей командой охраны, получала не от меня, а от командования того фронта, который мною обслуживался по указанию Ставки…

Седьмое. О том, что не желал подписываться на заем, — это также клевета. Никогда меньше 1,5-2-месячного оклада я не подписывался. Это можно подтвердить документами.

Восьмое. Партвзносы действительно платил Семочкин, так как я состоял в парторганизации Генштаба, а большей частью я был на фронте, и чтобы не просрочить партвзнос, я поручал Семочкину производить партвзнос.

В заключение я заявляю со всей ответственностью:

1. Семочкин явно клевещет на меня. Я очень прошу проверить, был ли у меня подобный разговор с Коневым и другими, как надо обманывать т. Сталина, рассказывая об обстановке.

2. Семочкин клевещет на меня, рассчитывая на то, что он является вторым, после Новикова, свидетелем о якобы моих антисоветских взглядах, и что ему наверняка поверят. Я глубоко сознаю свою ошибку в том, что поделился с ним сведениями о клеветническом заявлении Новикова и дал ему в руки козырь для нечестных разговоров, антисоветских разговоров и, наконец, против меня.

3. Прошу Центральный Комитет партии учесть то, что некоторые ошибки во время войны я наделал без злого умысла и я на деле никогда не был плохим слугою партии, Родине и великому Сталину.

Я всегда честно и добросовестно выполнял все поручения т. Сталина.

Я даю крепкую клятву большевика — не допускать подобных ошибок и глупостей.

Я уверен, что я еще нужен буду Родине, великому вождю т. Сталину и партии.

Прошу оставить меня в партии. Я исправлю допущенные ошибки и не позволю замарать высокое звание члена Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).

Член ВКП(б) ЖУКОВ.

12.1.48 г.»

Можно лишь посочувствовать маршалу: человек, державший в руках судьбы миллионов, вынужден униженно, будто он и вправду «слуга» пусть и «партии, Родины и великого Сталина», объясняться, каяться, давать «крепкую клятву».

От него, словно от прокаженного, торопятся отмежеваться даже сильные мира сего. Молотов, на которого Жуков сослался в вышеприведенном письме, сообщил Жданову о единственном ценном подарке его дочери Светланы своей подруге — дочери Жукова, — золотом кольце с бриллиантом, купленном в комиссионном магазине за 1.200 рублей. «Остальные подарки в аналогичных случаях — неценные безделушки», — заверял он.

Казалось, тучи над маршалом сгустились донельзя. А тут еще присланная из Москвы инспекция Министерства обороны оценила лучшую в округе дивизию неудовлетворительно, давая понять, что боевая подготовка в ОдВО в целом не выдерживает критики. Значит, командующий недорабатывает.

И все же до ареста Жукова дело не дошло. Сталин, очевидно, понимал, какой удар в противном случае был бы нанесен его собственной репутации, коль скоро его заместитель в годы войны был бы объявлен — на манер 30-х годов — «врагом народа». Но вот припугнуть даже не столько самого маршала, сколько общественное мнение в целом, показать, кто по-прежнему «в доме хозяин», — возможности не упустил. Жуков был направлен в самую что ни на есть российскую глубинку — Уральский военный округ.

Народная молва распространила слух, будто Эйзенхауэр, узнав, как власть шельмует его боевого соратника по второй мировой войне, предложил ему перебраться в Америку. И даже вызвался прислать за ним в Одессу крейсер. Отправить Жукова в Свердловск, пусть попробуют туда добраться на крейсере, так якобы отреагировал на это вождь.

Но и на Урале Георгий Константинович не сломался. «Это был человек огромного личного мужества и самообладания, — характеризовал его маршал Василевский. — В самые трудные, даже критические моменты, работая с ним, как говорится, бок о бок, я не видел Жукова растерянным или подавленным. Напротив, в такие моменты он был, как никогда, деятелен и целеустремлен». Только ли к дням войны относится вывод старого друга, коллеги и родственника (сын Василевского был женат на одной из дочерей Жукова)? Как видим, не только.

Сталинская опала ушла лишь со смертью тирана. Жуков был отозван в Москву на пост первого заместителя министра обороны. Главное, что он сделал в те первые месяцы, вошло в анналы истории: он обеспечил арест Берии. В очерке о зловещем Лаврентии автор сознательно опустил детали ареста, чтобы именно здесь рассказать о них устами самого Жукова.

Вот что вспоминал о том незаурядном даже в его по особенному насыщенной жизни событии Георгий Константинович: «Меня вызвал Булганин — тогда он был министром обороны…

— Поедем в Кремль, есть срочное дело.

Поехали. Вошли в зал, где обычно проходят заседания Президиума ЦК партии. Потом я узнал, что в тот день было назначено заседание Совета Министров. И министры действительно были в сборе. На заседании информацию должен был делать Берия. И он готовился.

Я оглянулся. В зале находились Маленков, Молотов, Микоян, другие члены Президиума. Берии не было. Первым заговорил Маленков — о том, что Берия хочет захватить власть, что мне поручается вместе со своими товарищами арестовать его.

Потом стал говорить Хрущев, Микоян лишь подавал реплики. Говорили об угрозе, которую создает Берия, пытаясь захватить власть в свои руки.

— Сможешь выполните эту рискованную операцию?

— Смогу, — отвечаю я.

Знали, что у меня к Берии давняя неприязнь, перешедшая во вражду. У нас еще при Сталине не раз были стычки. Достаточно сказать, что Абакумов и Берия хотели в свое время меня арестовать. Уже подбирали ключи. Однажды, возвращаясь из командировки, я обнаружил, что мой личный архив — дневники, записи, фотоальбомы — все куда-то исчезло. Как ни искал — не нашел. Только позже, года три-четыре назад, звонит мне Малиновский и говорит:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});