Одиночество Новы - Джессика Соренсен

Тристан кивает и подносит косяк к губам. Делает долгую затяжку, зрачки у него сразу же расширяются во все глаза, дыхание становится тише, он расслабленно приваливается к стенке палатки и передает косяк мне. Я не даю себе времени на раздумья – они ведут туда, где мне уже нечего делать. Мое место здесь.

Руки у меня неудержимо трясутся, когда я подношу косяк ко рту и затягиваюсь. Вокруг все лежат на полу, кто-то подергивает руками, кто-то вообще не двигается. Дым заполняет мне легкие, растворяется в них, высасывает из меня все, что во мне есть хорошего, и внезапно все останавливается.

Умирает.

Глава 20

27 июля, семьдесят третий день летних каникул

Нова

Утром я просыпаюсь с жестокой головной болью, опухшими глазами и щеками, и невыносимая тоска по дому сосет под ложечкой. Не только по маме, но и по отцу. Он был бы так разочарован, если бы увидел меня сейчас, и, честно говоря, мне самой делается немного стыдно за себя. Ничто здесь меня не радует, даже музыка за стеной палатки, и люди, с которыми я сюда приехала, тоже не радуют.

Всю ночь я спала одна в палатке и злилась, потому что Куинтон вот так просто взял и бросил меня, и с тех пор я его не видела. Но в то же время я чувствую облегчение оттого, что смогла побыть одна и поплакать. Не только о Лэндоне, но и о том, в кого я превратилась. После той ночи я так боялась потерять контроль, поэтому старалась все проверять и считать, но это была только иллюзия. Из-за того, что я никак не решалась вслух признать свои проблемы, моя личность распалась на куски – от той меня, которая была когда-то хорошим человеком, остались одни осколки. Я оказалась там, где мне ничего не понятно и где я, скорее всего, никогда не хотела оказаться. Я просто свалилась туда, как в пропасть, и длилось это падение семьдесят три дня, тысячу семьсот пятьдесят два часа или сто пять тысяч сто двадцать минут.

От меня воняет, как из помойки, одежда на мне все еще грязная, задубевшая, и стоит мне пошевелиться, как на пол осыпается засохшая грязь. Мне нужно в душ. Мне нужно нормально поесть. Нужно все, чего здесь не найти.

Я выбираюсь из спального мешка, натягиваю чистую красную майку, шорты, кое-как заматываю волосы в растрепанный пучок. Как могу, оттираю черноту на руках, брызгаюсь духами и выхожу из палатки.

Солнце сегодня очень яркое, до рези в глазах и в голове. На сцене какой-то парень, сидя на высоком стуле, играет соло на гитаре. Голос у него мелодичный, а столпившиеся вокруг люди кажутся грубыми, опустившимися, грязными, кое-как одетыми, некоторые в синяках и ссадинах, как будто только что из драки.

Я открываю кулер и достаю последнюю бутылку воды. Отвинчиваю крышку, выпиваю залпом полбутылки, обессиленно вздыхаю и снова завинчиваю крышку. Стулья рядом пустуют, и когда я стучу пальцем по палатке Делайлы и Дилана, мне никто не отвечает.

Я сама точно не знаю, что намерена делать. Как жить дальше. Куда идти. Но чувствую, надо что-то делать, не стоять на одном месте. С бутылкой в руке я брожу вокруг пустыря, обхожу палатки, ищу хоть одно знакомое лицо и не знаю, найду ли. В памяти снова и снова прокручивается произошедшее на пруду и те воспоминания, что всплыли ночью, а я-то весь год старалась не выпустить их на поверхность. Я всегда боялась этих воспоминаний, боялась того, что будет со мной, боялась грубой правды, которой придется наконец взглянуть в лицо: Лэндона больше нет.

Но вчера я вспомнила все, и в душе у меня теперь все иначе. Не знаю, лучше или хуже, но нужно разобраться, куда идти, – у меня такое чувство, что до сих пор я шла не туда.

Люди вокруг курят, пьют, смеются, разговаривают. Глядя на них, кажется, что все так легко. Один глоток, одна затяжка – и все прошло. И проходит. Ненадолго. А что потом?

Я уже думаю, не вернуться ли в палатку, но тут огибаю грузовик – и вот они все. Куинтон, Дилан и Тристан сидят ко мне спиной, лицом к трем другим парням – двое из них очень высокие, а третий даже ниже меня, и голова у него лысая, как у Дилана, только еще и вся в татуировках. Делайла стоит между ними, футболка у нее завязана узлом на животе так, что живот опять весь на виду, а шорты подвернуты так высоко, что половина задницы торчит.

Подруга болтает с одним из высоких парней, темноволосым, с оливковой кожей, желтыми зубами и козлиной бородкой, доходящей до груди. Смеется, улыбается, кокетливо запрокидывает голову, и я все жду, когда же Дилан возмутится и вмешается, но он молчит. Потом Делайла протягивает Дилану какой-то пластиковый пакетик, и в голове у меня что-то щелкает. Наркотиками торгуют. И без того совсем тонкие стены вокруг меня шатаются, рассыпаются и падают. Я хочу отойти незаметно, но тут один из тех троих, маленький и кругленький, замечает меня. Он взглядом мерит меня с головы до ног, и прыщавое лицо искажается злобой.

– А это еще кто? – спрашивает он, показывая на меня подбородком, и хрустит костяшками пальцев.

Все разом оборачиваются ко мне, я отступаю назад, не зная, просто отойти или бежать, а Куинтон не сводит с меня медовых глаз. Не пойму, испытывает ли он облегчение при виде меня, раскаивается ли, сердится ли. Может быть, и к лучшему, что не могу.

Я останавливаюсь у края палатки, вижу в глазах Куинтона боль, оцепенение – это подсказывает мне, что он сейчас не в себе, – и откровенную, совершенно непереносимую муку, которой до сих пор до конца не понимаю, и не знаю, пойму ли.

«Знаю ли я его? Знает ли он меня? Узнаем ли мы когда-нибудь друг друга по-настоящему?»

Мои руки сами тянутся к нему, и ноги готовы бежать, но рассудок побеждает, потому что это ясно как божий день, но я только теперь понимаю. На данном этапе своей жизни я не могу ему помочь, как бы ни хотела, а я хочу так сильно, что это изматывает мое тело и душу. Хочу избавить его от боли, спасти его, если уж не смогла спасти Лэндона, но у меня не хватит сил. Я сама-то еле держусь, где уж мне вытащить кого-то еще.

Осознавать это больно, и мне становится трудно дышать, легкие словно сжимаются, а может быть, наоборот, расширяются так, что не помещаются в грудной клетке. Как бы то ни было, мне не хватает воздуха. Я растираю грудь рукой, сердце колет, а Куинтон недоумевающе смотрит на меня. Я гляжу на голубое небо над нами, на землю под ногами, на море людей вокруг, в которое нас легко могло бы затянуть.

«Прости», – говорю я одними губами.

Куинтон смотрит на меня еще несколько секунд, и я не знаю, понял ли он, что я хотела сказать, но он кивает и отворачивается, и я думаю: может быть, он все же понял меня.

– Привет, Нова, – говорит Тристан, отделяясь от остальных, кивает в сторону, давая мне понять, что надо убираться отсюда. – Тебе лучше уйти.

Я с облегчением поворачиваюсь и иду к палатке. «Один… два… три…» – начинаю считать шаги.

– Нова, погоди, – окликает меня Тристан и через секунду хватает за руку, резко останавливая.

Я медленно поворачиваюсь к нему лицом. Он немного не похож на себя: зрачки расширены, волосы взлохмачены, мешки под глазами.

– Извини, – говорю я и высвобождаю руку. – Я не знала, что у вас дела.

Тристан качает головой и проводит рукой по белокурым волосам:

– Тебе не за что извиняться. Просто… просто тебе лучше не ввязываться в… в это… – Голос у него подавленный, и кажется, ему даже губами шевелить тяжело.

– Все в порядке, – отвечаю я.

Но это неправда. Ничего не в порядке.

«Я не хочу больше здесь быть».

– Угу! – Он закусывает губу, оглядывается через плечо и идет проводить меня. – Слушай, я же помню тебя в школе, ты не была… такая, как мы.

Мы… Как будто речь идет о существах разной породы.

– Да, но это не значит, что я в стеклянной банке сидела. Тоже видела кое-что. – Я поворачиваюсь боком, чтобы протиснуться между грузовиком и палаткой. – Много чего видела.

«Куда идти?»

– Конечно. – Тристан ногой отшвыривает с дороги кулер, разлив пиво из стоявшей на нем бутылки. – Ты же все время была с тем парнем, который потом… умер.

Умер. Давно умер. Его нет.

– Его звали Лэндон, – напоминаю я, прижимая руку к груди. – Лэндон Эванс.

Все вокруг начинает кружиться, но это хорошо. Так и должно быть. Пусть кружится.

Мы подходим к палатке, я сажусь на стул, разглядываю толпу и слушаю музыку, плывущую над поляной. Наконец закрываю глаза, наслаждаясь свободно летящими голосами, притоптываю ногой в такт барабанам и вспоминаю, что это такое – целиком отдаться звуку.

Тристан садится рядом и сразу же закуривает что-то такое со странным запахом, от чего вроде бы даже становится немного жарче. Чем дольше он курит, тем ниже у него опускаются веки и тем сильнее кажется, что он сейчас провалится сквозь землю и исчезнет.

Я не хочу на него смотреть. Я не хочу здесь быть. Я хочу домой.

Я сижу, слушаю песню, вспоминаю, как мы сидели и слушали музыку с Лэндоном, а потом разговаривали о жизни, о том, что будем делать, когда вырастем, кем станем.

– А если бы ты могла стать кем угодно, – спросил он меня как-то, – кем бы стала?