За что и как убили Сталина и Берию - Юрий Игнатьевич Мухин

преступлением, чем измена Родине, не мог понять, чего от него требуют следователи. Ну не тронул он еврейских мальчиков, ну запретил допрашивать врача-еврея, пусть и дурака, но явно невиновного (раз он еврей). Ну и что? Разве можно быть антисемитом? Думаю, что Абакумов, сам того не подозревая, был агентом влияния сионистов и еврейских расистов в МГБ. Он, сам этого не понимая, лоббировал их интересы там.

Я не верю ни в какое его сознательное действие ни в пользу сионистов, ни в пользу Израиля. Он занимал такой пост и в такой стране, что подобного поста ни сионисты, ни Израиль и близко не могли ему даже пообещать. В связи с чем он должен был предать Родину в пользу Израиля? В его преступлении нет ни малейших мотивов. Это полностью переродившееся Животное, которое и само этого не сознавало.

Вот посмотрите на «перестройку» в своем конце – 1989–1991 гг. Откуда в стране, где не был снят ни один фильм, не издана ни одна книга хотя бы с одним словом против Родины, в стране, которая гордилась патриотизмом своих граждан, вдруг в одночасье повылезали десятки тысяч уродов с воплями «патриотизм – это прибежище идиотов» и «жить нужно в той стране, где лучше»? Ведь на самом деле переубедить человека очень трудно. Значит, эти люди уже были в СССР, их были уже миллионы – несколько поколений уродов. Всю жизнь эти Животные говорили одно, а думали совершенно другое. При этом все эти выродки совершенно спокойно считали себя коммунистами и верными сынами великой Родины. Сегодня в том же ФСБ уже коммунистов преследуют все те же уроды, которые до перестройки преследовали «диссидентов». Этим полковникам в глаза говорят, что они подлецы, что они не имеют права называться офицерами, а эти подонки, как и Абакумов, искренне не понимают – о чем это? В чем их обвиняют?

Но это, конечно, крайний случай маразма. А в деле Абакумова мы видим только непонимание должностным лицом того, кому же на самом деле он служит.

Приведу еще один пример. Вот Голда Меир вспоминает, что через несколько недель после того, как она организовала две мощные антисоветские демонстрации в Москве, и за две недели до того, как был упразднен Еврейский антифашистский комитет, она была на приеме у министра иностранных дел СССР В.М. Молотова. Она пишет:

«…и я вспомнила тот прием и военный парад на Красной площади, который мы смотрели накануне. Как я позавидовала русским – ведь даже крошечная часть того оружия, что они показали, была нам не по средствам. И Молотов, словно прочитав мои мысли, поднял свой стаканчик с водкой и сказал мне: «Не думайте, что мы все это получили сразу. Придет время, когда и у вас будут такие штуки. Все будет в порядке».

У меня вопрос. Если правительство СССР приняло решение оказать помощь оружием и боевой техникой Израилю, то почему Молотов не сообщил об этом послу Израиля определенно? Значит, решения такого еще не было. Но тогда как он посмел пообещать ей «такие штуки»? Кто-то может подумать, что Молотов был таким человеком – болтливым и легкомысленным. Тогда прочтите, что о нем написал наш союзник по тяжелейшей войне У. Черчилль:

«Человек, которого Сталин тогда выдвинул на трибуну советской внешней политики, заслуживает описания, которым в то время не располагали английское и французское правительства. Вячеслав Молотов – человек выдающихся способностей и хладнокровно беспощадный.

Его черные усы и проницательные глаза, плоское лицо, словесная ловкость и невозмутимость хорошо отражали его достоинства и искусство. Он стоял выше всех среди людей, пригодных быть агентами и орудием политики машины, действие которой невозможно было предсказать. Я встречался с ним только на равной ноге, в переговорах, где порой мелькала тень юмора, или на банкетах, где он любезно предлагал многочисленные формальные и бессодержательные тосты. Я никогда не видел человеческого существа, которое больше подходило бы под современное представление об автомате. И все же при этом он был, очевидно, разумным и тщательно отшлифованным дипломатом. Как он относился к людям, стоявшим ниже его, сказать не могу. То, как он вел себя по отношению к японскому послу в течение тех лет, когда в результате Тегеранской конференции Сталин обещал атаковать Японию после разгрома германской армии, можно представить себе по записям их бесед. Одно за другим щекотливые, зондирующие и затруднительные свидания проводились с полным хладнокровием, с непроницаемой скрытностью и вежливой официальной корректностью. Завеса не приоткрывалась ни на мгновение. Ни разу не было ни одной ненужной резкой ноты. Его улыбка, дышавшая сибирским холодом, его тщательно взвешенные и часто мудрые слова, его любезные манеры делали из него идеального выразителя советской политики в мировой ситуации, грозившей смертельной опасностью.

Переписка с ним по спорным вопросам всегда была бесполезной, и если в ней упорствовали, она заканчивалась ложью и оскорблениями. Лишь однажды я как будто добился от него естественной, человеческой реакции. Это было весной 1942 года, когда он остановился в Англии на обратном пути из Соединенных Штатов, мы подписали англо-советский договор, и ему предстоял опасный перелет на родину. У садовой калитки на Даунинг-стрит, которой мы пользовались в целях сохранения тайны, я крепко пожал ему руку, и мы взглянули друг другу в глаза. Внезапно он показался мне глубоко тронутым. Под маской стал виден человек. Он ответил мне таким же крепким пожатием. Мы молча сжимали друг другу руки. Однако тогда мы были прочно объединены, и речь шла о том, чтобы выжить или погибнуть вместе. Вся его жизнь прошла среди гибельных опасностей, которые либо угрожали ему самому, либо навлекались им на других. Нет сомнений, что в Молотове советская машина нашла способного и во многих отношениях типичного представителя – всегда верного члена партии и последователя коммунизма. Дожив до старости, я радуюсь, что мне не пришлось пережить того напряжения, какому он подвергался – я предпочел бы вовсе не родиться. Что же касается руководства внешней политикой, то Сюлли, Талейран и Меттерних с радостью примут его в свою компанию, если только есть такой загробный мир, куда большевики разрешают себе доступ».

И вот этот человек (единственный, кстати, не глава правительства, который в 6-ти томах «Истории Второй мировой войны» У. Черчилля удостоился столь длинного описания), который и с Черчиллем говорил на равных, вдруг «не с бухты-барахты» обещает Израилю казенное имущество. Не потому ли, что Голда Меир предварительно восхищалась другим:

«После того, как я пожала руку Молотову, ко мне подошла его жена Полина. «Я так рада, что вижу вас