Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков

В этом, казалось бы, сугубо профессиональном конфликте у рабоче-крестьянских писателей появился мощный союзник. В поддержку панферовской группы с энтузиазмом выступил советский комсомол. Эта молодежная организация и прежде не оставалась в стороне от литературных баталий. К примеру, она внесла свой вклад в разгром «Перевала», требуя нанести крепкий большевистский удар по мелкобуржуазным перерожденцам[803]. Специалисты считают, что в этой шумной пропагандистской кампании комсомол действовал в унисон с Авербахом и руководством РАПП[804]. Тем более интересна быстрая переориентация ЦК ВЛКСМ на новых союзников. Это крайне значимый момент, если принять во внимание, кто в 1929 году встал у руля ленинского комсомола. Речь идет о сталинских выдвиженцах – А. В. Косареве и его группе. Заметим: это были не просто функционеры пролетарского происхождения, ненавидящие интеллигенцию, а выходцы из староверческой, заводской среды (этому сюжету посвящена отдельная глава настоящей книги). Их ментальность полностью соотносилась с жизненными предпочтениями «панферовцев», имевших, как сказано выше, те же конфессиональные корни. Комсомольское руководство бросилось в атаку на Авербаха и его союзников[805]. Им припомнили превозношение Д. Бедного, который оказался не в чести у новых вожаков ВЛКСМ (что само по себе весьма показательно). «Комсомольская правда» одной из первых выступила против «одемьянивания» литературы, но «Литературная газета» – орган РАПП – критику игнорировала[806]. Там задавались вопросом: почему коллеги так чутко откликаются на события писательской жизни?[807] И издания ЦК ВЛКСМ разъясняли: нельзя думать о советской молодежи как о пассивном потребителе художественных ценностей, создаваемых профессионалами (по принципу «писатель пописывает, а комсомолец почитывает»). Есть тысячи примеров, когда писатели давали искаженные образы, выражали классово чуждые настроения, и непосредственное дело читателей («комсомольских читателей»!) – своевременно указать на это[808]. Указывать они начали очень активно, адресуя все претензии авербаховцам. Например, объектом их критики стал А. А. Фадеев, который до осени 1932 года числился соратником Авербаха. «Комсомольскую правду» категорически не устраивала его тяга «на малиновый настрой «вечных проблем» – это непозволительно для писателя, претендующего на высокое звание пролетарского. Мы вправе требовать, подчеркивало издание, прекратить вкладывать в головы рабочего класса противоречия, свойственные интеллигентскому хлюпику[809]. «На литературном посту» встал на защиту Фадеева: он-де касался этой тематики, дабы показать меняющегося человека с его отношением к религии, с размывающимися старыми понятиями[810].

Попытки Авербаха удержать конфликт в литературной плоскости не достигали цели. Комсомол как раз стремился вывести его в политическую сферу и увязать с классовым подходом. Можно сказать, что руководство РАПП били тем же оружием, которое они часто использовали в борьбе с «попутчиками». В дискуссию вступил и комсомольский лидер А. В. Косарев. Он еще раз пояснил, что оппоненты зря считают лишь себя компетентными в литературе, так как это снижает их восприимчивость к справедливой критике, приводит к искусственным, непринципиальным спорам. Авербах и ему подобные не склонны к самокритике, берегут честь мундира и готовы сокрушить всех, кто нелестно о них отзывается. Поэтому вокруг Панферова и его единомышленников и сложилась такая нездоровая атмосфера. «Но мы не из пугливых», – многозначительно добавил Косарев[811]. Выступая на пленуме украинского комсомола, он сообщил, что в литературном творчестве надо следовать наработкам панферовской группы: только такие картины социалистического строительства и классовой борьбы могут овладеть умами миллионов[812]. «Бруски», уверяла «Комсомольская правда», остаются одним из крупных и лучших произведений советской литературы[813]. Идеи Косарева были благожелательно встречены центральным партийным органом – «Правдой». В газете было также указано на необходимость усилить связи РАПП с комсомолом. Однако некоторые товарищи, как отмечалось в статье, вместо этого ударились в амбиции и полемику, причем в недопустимом тоне[814].

Оправдывая позитивную оценку своих усилий, комсомол проецировал в центр советской литературы фигуру ударника. Незамедлительно был инициирован смотр литераторов, пишущих о молодом поколении. Принципиальным здесь стало то, что смотр не был узкопрофессиональным; он объявлялся делом всех комсомольцев и вообще пролетарской общественности. Его назначение – по-большевистски четко выявить отклонения, ошибки и промахи того или иного писателя. Для этого организовывались специальные собрания и вечера для обсуждения произведений, для создания коллективных отзывов и рецензий. Смотру планировалось подвергнуть максимальное количество пролетарских творцов. «Комсомольская правда» опубликовала список тех, кого хотели бы обсудить трудовые коллективы. Интересно, что из сорока двух известных и начинающих писателей лиц еврейской национальности было всего восемь-девять человек[815]. Это наглядно демонстрирует, что «панферовцы» в литературе и «косаревцы» в комсомоле ориентировались совсем на другие круги.

В литературном конфликте начала 1930-х годов появился еще один весьма заинтересованный участник – М. Горький, возвратившийся в СССР после долгого пребывания в Италии. Его приезд стал действительно крупным событием для советского литературного мира. Горький не прерывал связи с целым рядом советских литераторов и внимательно следил из-за границы за течением творческой жизни на родине. Как говорилось выше, симпатии писателя находились на стороне А. К. Воронского, с которым он состоял в постоянной переписке. Позиция же противников «Красной нови», которую Горький считал откровенно антикультурной, вызывала его неодобрение[816]. Он критиковал РАПП за готовность «проработать» того или иного талантливого автора вопреки заботе о его росте, что в итоге затрудняет формирование товарищеских взаимоотношений. Со своей стороны, предводители советского литфронта «оплачивали той же монетой»: называли именитого писателя «бывшим Главсоколом – ныне Центроужом»[817]; демонстративно холодно встретили его эпопею «Жизнь Клима Самгина» (в одной из рецензий была отмечена «нечеткость постановки основных общественных проблем» в романе, что влечет за собой разнообразные толкования и создает трудности для читательского восприятия[818]).

Первый визит Горького в Москву в мае 1928 года был связан с празднованием его 60-летнего юбилея. А незадолго до этого газета «Известия» опубликовала три статьи, в которых Горький обрушивался на групповщину и мелочные споры в литературе, на низкий уровень издаваемых журналов. Он подчеркивал, что ныне критика в большей степени учит начинающих писателей политграмоте, тогда как должна учить литературной технике. И для этого необходимо «поднять на щит» наследие русской классики, прекратить ее огульное отрицание. Литературному стилю и языку надобно учиться в первую очередь у Толстого, Гоголя, Лескова, Тургенева, также как и у Бунина, Чехова, Пришвина[819]. Горький утверждал, что ему безразлично, как относятся к нему критики: гораздо дороже мнение рабочих, а они «именуют меня «нашим», «товарищем». Пролетариат превратился в хозяина страны, и литература теперь обязана обслуживать интересы трудового народа в целом[820]. Все эти горьковские рассуждения были крайне негативно встречены руководством РАПП; Авербах увидел в них претензию на «учительство и панскую непогрешимость»[821]. Нападки на Горького возобновились и во время его второго, уже более длительного приезда в страну. На сей раз отличились сибирские члены РАПП во главе с неким А. Курсом, давним сторонником Авербаха. Их особенно возмутило то, что Горьким публично защищал Б. Пильняка и Е. Замятина, подвергнутых официальному остракизму. В конфликт пришлось вмешаться Сталину, который настойчиво завлекал в СССР писателя с международной репутацией. В декабре 1929 года ЦК ВКП(б) принял специальное постановление, признав недопустимыми какие-либо выпады против великого литератора современности[822].

Правда, еще до выхода данного постановления рапповское руководство изменило свое отношение к Горькому. Хотя основная заслуга здесь принадлежит далекому от литературы Г. Г. Ягоде. Он информировал своего не в меру ретивого родственника – Авербаха и его компаньонов о серьезности намерений в отношении писателя, а также способствовал его сближению с вождями РАПП.