Невеста скованного лорда (СИ) - Соул Таня

– Нахалка! – заорала наставница. – Это измена! – она взмахнула рукой. Из ящика её стола вылетела вереница камней. В полёте соединяясь в подобие цепи, они устремились ко мне и обвили мои руки и ноги, крепко их связывая.

Моя соседка Райе вскрикнула и кинулась помогать. Но наставница отшвырнула её так, что девочка ударилась об угол парты и заплакала.

– Я научу тебя послушанию, – пообещала наставница Гальет, выдёргивая меня из-за парты.

– Да. Научите, – огрызнулась я. Мне поистине хотелось увидеть, как они воспитывают юных нари.

Наставница побагровела и сжала пальцы в кулак. Цепи откликнулись, сильнее врезаясь в кожу, а я с трудом сдержала крик. Самое обидное, что пока я так и не научилась управлять своей силой и не могла освободиться от пут. Не знаю, откуда у меня вообще взялась смелость возражать и огрызаться.

Привлечённые шумом, из соседних классов к нам заглянули ещё две наставницы. Увидели меня и перевели вопросительный взгляд на Гальет.

– Ведём её в клеть, – приказала та, и две другие, даже не спросив объяснений, послушались. Раз на ученице путы и наставница говорит, что её нужно куда-то вести, значит, так оно и есть. Обосновывать наказание – это лишнее.

Так называемаяклетьнаходилась не в Службище, а в Храме Твердыни. Меня, как преступницу в кандалах, протащили по людной площади, заволокли в храм и, спустив в подземелье, толкнули в комнатушку без единого окна. В ней не было ни свечей, ни факелов, и даже камни, из которых сделаны стены, не блестели загадочным светом, как в подземных коридорах. В этой комнате царил абсолютный мрак.

Наставница Гальет зыркнула на меня победно, потом прищурилась на кандалы и убрала их то ли в противоречивом жесте сочувствия, то ли потому что в них больше не было смысла.

– Посиди и подумай над своим поведением, – приказала она. – Пока не научишься послушанию, тебе нечего делать в Службище. Ты наш позор, а не эн-нари, – её слова не обжигали обидой, хотя сказаны были именно для того.

Стать эн-нари – не мой выбор, потому я не обязана соответствовать ничьим представлениям об избранной заклинательнице и могу поступать так, как считаю правильным. Даже если за это на меня обрушится гнев всех служительниц Иль-Нойер.

– Остров позорю не я, а вы! – крикнула им вслед, но ответом мне стал лишь громкий хлопок двери и скрежет задвигаемого засова. Комната погрузилась в кромешный мрак.

Стало так тихо, что звук моего сбивчивого дыхания наполнил пространство. Я нащупала стену и с трудом поднялась. После кандалов ноги болели и подрагивали. Медленно идя вдоль стены, нашла дверь. Хотела потрясти за ручку, но изнутри её не оказалось. Комната открывалась и закрывалась только снаружи.

Внезапно меня обуял животный страх. Я осталась в темноте совсем одна и ничего не могла с этим поделать. Закричу – никто не услышит. А если услышит, всё равно не станет помогать. Ненавистное послушание! В меня безуспешно вдалбливали его всё детство и даже здесь пытались ему научить.

– Нет во мне послушания! – выкрикнула я. – Не перед такими, как вы.

Мой голос вернулся приглушённым эхом. В этой комнатке с голыми стенами звуку негде было развернуться. Но даже так он оказался слишком громким для привыкших к покою камней. Они пробудились от дрёмы и возроптали, сначала разрозненно и тихо, но вскоре их голоса начали сливаться в неразборчивый гул.

– У-у-у-у, – гудели они у меня в голове. – У-у-у-у… ещё… у-у-у… одна-а… – из гула с трудом выцеплялись слова. – Шу-умная… у-у-у… шу-умная…

Мне вспомнилась босоногая Брижина в молельне и её слова: «Стены этого храма не любят шум. А от обуви слишком громкое эхо». Молча, чтобы не побеспокоить камни ещё больше, я разулась. Пол оказался не просто холодным, а ледяным.

– Простите, – прошептала, не надеясь, что ко мне прислушаются, но гул немного утих.

– У-у-у… эн-нари-и… у-у… неча-астый гость… – донеслось откуда-то сбоку. – Пока-айся… у-у-у… пока-айся… отпу-устят.

– Нет, – ответила, с трудом сдерживая голос. – Мне не в чем каяться.

– У-у-у-у, – загудели камни громче, и в их гуле мне послышалась заинтересованность. – У-у-у… она-а!.. у-у… расска-ажем ей… расска-ажем… у-у-у…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Холод под ногами резко сменился теплом, и камни под ладонью тоже начали нагреваться. Перед глазами вспыхнуло видение.

Темнота. Ровно как сейчас. Но всё происходит в иное время. Детский всхлип. Ещё один.

– Отпустите, – напуганный голосок, который отчего-то кажется знакомым.

Надменная усмешка из-за двери.

– Уяснила урок? – голос принадлежит Высшей.

– Да, – и снова всхлип. – Я дам обет.

– Дочь предателей не может быть свободной, – от слов веет холодом и презрением. – Радуйся, что осталась жива.

Открывшаяся дверь роняет косой луч света. Он выхватывает заплаканное лицо, детское, но такое знакомое. На полу, обхватив колени руками, сидит Брижина.

– Вся в мать, – выплёвывает Высшая. – Никакой верности острову.

Картинка вспыхивает и сменяется. Та же комната. В дверь заталкивают девочку. На этот раз незнакомую. Она спотыкается и падает на пол, стёсывая ладони. Плачет. Оказывается в темноте. Продолжает рыдать и просит выпустить, но за дверью уже никого нет.

Снова вспышка. И ещё одна девочка. На лице след от пощёчины, губа рассечена.

– Подумай над поведением, паршивка! – рычит взрослый женский голос. Хлопок двери и темнота.

Опять вспышка. И похожая картина. А потом ещё одна.

Бесконечная череда слёз, криков, ссадин и оскорблений. Иногда в комнату к измученным ученицами заходят наставницы. Бьют ботинком по ноге, заставляя проснуться и обратить внимание.

– Усвоила урок? – спрашивают снова и снова. Сколько бы видений ни сменялось, этот вопрос остаётся неизменным. И всегда, какой бы смелой или гордой девочка ни была, она в итоге отвечает: «Да, усвоила».

От этого зрелища тошнота подступает к горлу. По щекам течёт что-то горячее. Слёзы. Мне хочется остановить это сумасшествие. Больше не видеть. Но камни не унимаются. Жаждут показать всех до единой шумных и непослушных учениц, которых заставили раскаяться. Мне приходится смотреть. И с каждым заплаканным лицом в груди что-то умирает. Так не должно быть. Этого не должно было случиться.

– Хватит, – мой хриплый голос прокатывается по комнате и возвращается эхом.

В ответ на него очередное:

– У-у-у…

Последняя вспышка. Снова лицо Брижины, когда она поднимается с пола. В ней по-прежнему нет смирения. Только боль.

Всё гаснет, и я, наконец, возвращаюсь во мрак настоящего.

– У-у-у-у, – гул поднимается пуще прежнего. – Шу-умно… видишь?.. шу-умно… у-у, – пожаловались камни.

Но я их не слушала. В груди клокотало, а перед глазами застыло лицо сестры, полное боли. Сколько раз её оскорбляли за проступок родителей? Сколько раз бросали в эту комнату или били? Сколько гордых и непокорных заклинательниц было здесь сломлено?

Камни под ногами не остывали, а раскалялись ещё больше.

Меня тоже хотят вот так сломить? Заставить дать обет или клятву? Добиться безмолвного послушания?

– Такого не будет, – прошептала я, вытирая слёзы, но они никак не хотели останавливаться. Продолжали литься по щекам.

– Вспо-омнить… у-у… надо вспо-омнить, – откликнулись камни. – Сла-абая эн-нари-и… у-у-у… сла-абая.

Их слова впивались крюками в душу. Да, слабая. Сильная уже давно бы что-то сделала. Я же сначала потеряла способности, а теперь, вернув их, не умею управлять.

– Не знаю, как стать сильной, – прошептала я.

– У-у-у, – загудели камни. – И глу-упая… у-у… глу-упая… Не зна-ает… у-у-у… не зна-ает, – смеялись они. – Эн-нари-и… не зна-ает?.. у-у…

Мне нечего было ответить на их издёвку. Потому я слушала гул молча.

– Каса-алась... у-у… изло-ожья... и не зна-ает… у-у-у… – негодовали камни. – В тебе-е… у-у… всё-о в тебе-е… Все-е в тебе-е… у-у-у…

– Кто все во мне?! – повысила я голос, не выдержав.

– Шу-умная эн-нари-и… у-у-у… шу-умная… все-е предыду-ущие в тебе-е… вспо-омнить… надо вспо-омнить… у-у… – камни начали затихать, утомившись от разговора. А я застыла, осознавая. Все предыдущие эн-нари во мне.