Рассказы - Гавриил Троепольский

— Ну и что же? Поехали?

— Заборонили. — Она обмахнула лицо платком. — Заборонили, — повторила она и замолчала. — Только если так всегда будет, то это невыносимо.

— Откуда такая мрачность? — спросил Федор Иванович, и в глазах у него мелькнула улыбка.

— Вот ни говорите — «непримиримость — главное достоинство агронома». Это легко сказать. А они не слушают. «Девчо-онка!», — протянула она иронически. — Это очень, очень трудно быть молодым агрономом.

Тося заметала улыбку Федора Ивановича, и губы у нее задрожали.

— Вот и вы смеетесь, — обиженно сказала она и отвернулась. Плечи ее вздрогнули. — Каждый день, каждый день… — но что Тося хотела сказать, было непонятно: слезы не давали ей говорить.

«Плачет, — подумал Федор Иванович. — Или уж и в самом деле не женская эта работа — агрономия?»

— Ну полно, не надо расстраиваться, — сказал он. — Непримиримость — непримиримостью, а реветь-то не надо.

Тося повернула к нему заплаканное лицо и вытерла глаза.

— Я, наверно, не гожусь в агрономы, — тихо сказала она.

Федор Иванович посмотрел на нее и неожиданно сказал;

— Хотите, я расскажу вам про «Сильву»?

— Я видела на сцене, — ответила она удивившись.

— Все-таки послушайте.

Они присели у копны люцернового сена, и Федор Иванович повторил рассказ Степы. Тося повеселела, но все еще молчала. Федор Иванович говорил:

— Такие вот «Сильвы» тоже считают себя агрономами, а к плугу боятся подойти. Знал я одного такого мужчину — «Сильву». В белых брюках и желтых полуботинках… боялся ходить по жнивью, чтобы не запачкаться.

— Разные бывают агрономы, — сказала Тося. — Вот вы — агроном, и я — агроном. Вам легко, а мне трудно. Попробовали бы на моем месте!

Федор Иванович задумался. Он снял фуражку. Седина заблестела на солнце. Он смотрел вдаль, в поле, туда, где колыхалось марево.

Старый и молодой агрономы сидели на стыке трех полей: здесь тихонько шушукался овес, почти неслышно шелестела ботва картофеля, пахло сеном, и над всем этим простиралось бескрайнее небо, заполненное редкими облачками-барашками.

— Да, — сказал, наконец, Федор Иванович, — разные бывают агрономы. По биографии агрономов можно разделить на три категории. Одни — сначала учатся в институте, а потом работают в поле.

— Это — я? — спросила Тося.

— Ну хорошо, пусть вы… Другие — «доучиваются», не уходя с поля: это больше народ пожилой, с серебром в волосах. Идут они от среднего образования к высшему заочно или самостоятельно, в одиночку. Это «киты» колхозных полей: глянул — и все видит до тонкости.

— Это вы про себя, — решила Тося. — Вы «кит».

— Их много, — уклончиво сказал Федор Иванович. — Такие хорошо помнят беспокойные ночи над первой картой первого колхоза. Помнят первые борозды первых тракторов. А кое-кто помнит и свист кулацкой пули… — Федор Иванович говорил все тише. — Это было тогда, когда вас еще и на свете не было. Любят такие агрономы свою землю, и запах ее знают хорошо, пропитались им насквозь; любят свои колхозы, которые они создавали и растили, Редко кто из них выразит это чувство, но оно есть у каждого такого агронома. Есть! Потому, что у тех, кто общается с природой, никогда не наступит «профессиональное» притупление. Благо тому, Тося, кто и с седыми волосами умеет радоваться каждому восходу солнца, кто сам волнуется, когда волнуется тридцатицентнеровая пшеница. Благо тому, кто каждый день живет под этим небом.

Федор Иванович вздохнул.

Тося смотрела на Федора Ивановича в упор, не стесняясь. Она не заметила, как взяла его за рукав гимнастерки в слушала, боясь проронить слово.

— Нам, старикам, было труднее. И мы не плакали. Боролись за каждый пуд хлеба. И вот — кто верил, тот остался в колхозе, а кто не верил — ушел из деревни. И, прямо скажу, некоторые из этих маловеров нами же и «руководили» из земельных отделов.

Это были сокровенные мысли Федора Ивановича. Тося удивлялась: как это он ей, «девчонке», говорит такое.

— Наконец, о третьей категории, — сказал Федор Иванович. — Эти сначала работают на колхозном поле, потом едут учиться, потом снова работают в поле. Такие агрономы стоят на земле прочно, по-хозяйски. Уходили они с поля для того, чтобы вернуться и переделать его. Таких агрономов много.

Тося вздохнула и опустила голову. Ведь это она сказала Федору Ивановичу: «Попробовали бы на моем месте». Краска бросилась ей в лицо.

Федор Иванович встал:

— Засиделись мы с вами. А теперь — вам задании. Побывайте на обработке кориандра у Степы, посмотрите качество — он сегодня кончит рыхление. Боюсь, что заедет на подсолнечник: не был я в том поле несколько дней — не высок ли стал, не поломаем ли его культиватором? Все просмотрите по-хозяйски. За решением не приходите. Сами решайте на месте.

Федор Иванович пошел к дрожкам, что ожидали его у лесной полосы. Тося посмотрела ему вслед. Шел он спокойной, чуть развалистой походкой, немного сутуловатый. И Тосе представилось, что вот так же он скоро уйдет совсем, навсегда. Она знала, что райком партии рекомендует Федора Ивановича председателем самого отсталого в районе колхоза, знала, что он дал согласие. Но до этой минуты ни разу не подумала, что скоро она уже не будет встречаться с ним ежедневно, что останется одна, и на ее плечи ляжет вся агротехника колхоза. И вдруг ей стало до слез жаль расставаться с Федором Ивановичем.

* * *

Солнце перевалило за «полдник». Это — около пяти часов дня, когда полевые люди едят третий раз, между обедом и ужином. До конца работы оставалось еще четыре-пять часов.

На кориандре Тося уже не застала трактора — рыхление было окончено. Она прошла по полю, посмотрела: не придерешься. По урчанию трактора догадалась, что культиватор заехал на подсолнечник. Она вскоре была там.

Трактор — с культиватором сделал всего лишь второй ход, и был от Тоси метров за триста, продвигаясь в ее сторону. Тося пошла по первому ходу навстречу трактору, присматриваясь к подсолнечнику. Все чаще попадались поломанные стебли. Тося осмотрела междурядья. Там, где еще не проходил культиватор, сорняков не было, почва — рыхлая: никакой надобности в рыхлении не было.

Степа подъехал на тракторе, но не остановился, а помахал фуражкой и крикнул:

— Агроному от тракториста — пламенный!

Тося пошла за культиватором. Подсолнечник был уже чуть выше переднего бруса культиватора. Стебли шуршали, застревая, наклонялись. Изредка потрескивали ломающиеся будылья. «Послушает ли он меня?» — беспокоилась Тося.

На краю плантации Степа начал разворот для нового заезда. Но Тося сделала знак рукой — остановить трактор. Степа остановил, но мотора не заглушил, а спрыгнул и выпалил:

— Ожидаю указаний по вопросу качества.

— Глуши трактор, — спокойно сказала Тося. Но спокойной она была только внешне.

— Извиняюсь: по какой такой причине?

— Подсолнечник скоро зацветать будет, а ты ломать заехал.

— А кто план будет выполнять на «У-2»?

Тося ничего не ответила. Она смотрела в сторону, давая понять, что разговор окончен. Степа в долгу не остался — он тоже посмотрел в сторону и запел:

Сильва, ты меня не любишь,Сильва, ты меня погубишь…

Степа, конечно, не подозревал, что Тося знает историю с «Сильвой». Мнение свое он выражал арией, но, собственно, для самого себя: знаем, дескать, таких! Так с этой арией он и влез на сиденье трактора, чтобы продолжать работу. Но вдруг у него расширились от удивления глаза: голова Тоси оказалась над пробкой радиатора! Она стояла перед трактором и смотрела на Степу. Но как смотрела! Брови сошлись, губы сжались так плотно, что ямочки на щеках стали глубокими и четкими.

Степа толкнул рычажок дроссельной заслонки, сбавил газ до отказа и заглушил трактор. Стало тихо. Но Тося все смотрела на Степу не отрываясь.

— Долго так будем? — спросил он, растерявшись, но все еще усмехаясь.

— Тебе не стыдно? — тихо спросила она. — Какая это я «Сильва»?

Степа молчал. Он повертел головой, будто почесал шею о воротник комбинезона.

— Ради плана культивируешь, для сводки? — спросила Тося и вдруг почти выкрикнула: — Ты и есть «Сильва»!

Степа прирос к сиденью. Хотел было сказать «долго так будем?», да язык не повернулся. Он искренне желал провалиться сквозь землю вместе с трактором, но и этой возможности не было. Оставалось одно — ждать, когда она заговорит. И, правда, вскоре она заговорила:

— Что стоишь, как истукан? Ехал бы к будке. Завтра на силосорезке работать.

— Понимаете, Тося. Ой, простите! Вас как зовут? — виновато спросил он.

— Ну правильно: Тося.

— Да нет, по отчеству как?

— А на что? Адреса мне не писать.

— Понимаете, товарищ агроном…

— Ну вот, теперь «товарищ».