Жизнь Исуса Христа - Фредерик Фаррар

В ответ на это обвинение, Он высказал боговдохновенную и пространную речь, сохраненную для нас в 5 главе св. евангелиста Иоанна[304]. Неизвестно, сказана ли она в храме или перед синедрионом; но великие раввины и первосвященники, — которые прежде хвалились, что могут сделать выговор и наказать Его за нарушение субботы, — были приведены в трепет и благоговение от слышанных ими слов Его, хотя и были сильно и неумолимо озлоблены. Они позвали Иисуса к суду, чтобы дать наставление и должны были выслушать сами. Они хотели научить и сделать выговор, — и тогда, может быть, снисходительно простить Его. Но увы! Он предстал пред ними с величием глубоко ученого, со строгим упреком, в котором однако слышалось сердечное сострадание. Они сидели вокруг Него во всей пышности их официального положения и смотрели как на низшего. Но что же? они же трепетали пред Ним и точили только зубы, не смея ничего сделать, когда в речи, подобно пламени и огню, проникающей все их существо, — в речи, исполненной мудрости и величия, какая могла слышаться только среди синайских громов, Он утверждал свое великое звание Сына Божия.

Таким образом покушение, — внушить Ему жалкие правила и благочестие буквоедов, представить нечестие в совершении дивных исцелений и, может быть, наказать Его за беспрестанные приказания исцеленным людям носить свои постели в день субботний, — потерпело полное поражение. В первых же своих словах Он представил им их материализм и невежество. Судя по себе, они думали, что в субботу Бог остановился от творения, будто бы вследствие усталости; Он доказал, что святой покой был благодетельной деятельностью. Они, по-видимому, думали, как многие и в настоящее время, что Бог отказался от некоторых сокровенных проявлений своей творческой силы; Он утверждал, что Отец Его творит и доселе, — что и Он, зная Своего Отца и любя Его, творит так же, как Отец, и должен совершить большие дела, чем делал до настоящего времени. Уже Он начал воскрешать духовно умерших, а придет день, когда все находящиеся в могилах должны услышать Его голос. Уже Он начал водворять вечную жизнь во всех уверовавших в Него, а впоследствии голос Его будет услышан на последнем суде живых и мертвых, который поручен Ему Отцом Его.

Один ли Он сам удостоверяет свое звание? Нет, существуют три великих свидетеля которые подтверждали и подтверждают слова Его: Иоанн, которого они после непродолжительного удивления, отвергли, Моисей, последованием которому они кичатся, не понимая его учения, и наконец Бог, которому поклоняются, но которого не видали и не знали. Сами они, эти судьи, присылали к Иоанну и слышали его свидетельство; но Он не нуждается в человеческом свидетельстве и упоминает о нем только ради их, потому что они некоторое время восхищались светом великого пророка, любимого Богом. У Него есть высшее, нежели Иоанново, свидетельство, — свидетельство чудодейственной силы, совершающей дела не как у пророков во имя Божие, а в Его собственное имя, потому что Отец вручил Ему эту силу. Этого Отца они не знали; свет Его они променяли на тьму, слова Его — на слова лжи и невежества, и отвергают Его Сына, которого Он послал. Но есть третье свидетельство. Хотя они не знали ничего об Отце, однако знали или думали, что знают Св. Писание, а все-таки отвергли Его, о котором свидетельствует Писание. Не ясно ли, что они, — справедливые, благочестивые, исполнительные до мелочности отщепенцы, священники, духовные вожди народа, — не имеют в себе любви Божией, если они отвергают Его пророка, Его слова, Его дела, Его Сына?

Откуда же эта горечь, которая производит такие горькие плоды? Разве это не гордость? Как могут веровать они, когда ищут почета от человека, а не почестей, исходящих только от Бога? Так как они отвергли Того, кто пришел во имя Отца, то они будут игрушкой и несчастной жертвой каждого ложного Мессии, каждого Иуды, каждого Февды или Бар-Кохеба, — в еврейской истории их насчитывается до шестидесяти, которые приходили во имя свое.

Однако же Он не станет обвинять их пред Отцом: есть другой обвинитель, — Моисей, в которого они веруют. Да, Моисей, в светлое слово которого они воображают, что веруют посредством исполнения ничтожнейших правил своего устного закона, нагромоздившего кучу преданий и комментарий, — тот убедит их, что они не веруют и не повинуются. Если бы они верили Моисею, они веровали бы и Ему, который им говорит, потому что Моисей писал о Нем. Но если они отвергли истинный смысл слова писаного, которое, по собственному их уверению, они любят и обожают, то каким же образом они поверят словам, которые слушают со злобой и ненавистью? Мы знаем, с каким затаенным отчаянием приняты были эти высокие истины. Ни разу до сего времени не высказывался Иисус так ясно и так подробно. Казалось, что в Галилее Он желал, чтобы верование в Него возрастало и возвышалось в душах и понимании слушавших учение и видевших дела Его постепенно, тогда как в Иерусалиме, где учение Его было менее продолжительно, последователей меньше, судьи строже, чудеса реже, Он решился обличить единожды навсегда вождей и правителей народа, заставивши их выслушать, чем они были на деле. Яснее этого высказать было невозможно. Они призвали Его к суду, чтобы обсудить нарушение Им субботы, а Он не старался извинить себя в этом поступке, как это сделал в Галилее, а доказывал, что высший нравственный закон любви превосходит и уничтожает низший закон буквального и обрядового послушания. Таким образом вместо представления доказательств, Он стал действовать в духе, в котором действовали прежде Его величайшие святые и мыслили величайшие пророки. Он поставил себя выше субботы, как ее Господь, нет! как Сын и истолкователь Того, Кто учредил субботы, Кто продолжает управлять во все времена путями природы и провидения.

В этом случае оказались наготове против назаретского пророка одновременно два тяжелых обвинения. Он был нарушителем субботы и хулителем имени Божьего. Первое преступление служило достаточной причиной к преследованию; второе вполне оправдывало настойчивое и деятельное старание предать Его смерти.

Но на этот раз нельзя было сделать ничего; надо было ограничиться бессильным негодованием и смягчиться. Что же было причиной такого бездействия? Их сдерживала власть сильнейшая их самих. Час торжества еще не пришел. Однако же с этих пор в сердце священников, раввинов и фарисеев произнесен уже был приговор о предании Иисуса смертной казни.

При таких обстоятельствах оставаться в Иудее, где каждый день был днем опасности от этих злобных и могучих злоумышленников, было совершенно бесполезно. Он не мог жить долее в Иерусалиме, не смотря на приближавшуюся Пасху, и возвратился в Галилею с полным убеждением, что смерть Его решена, с полным знанием, что светлые часы, в которые Ему придется совершать дело свое, начали покрываться мраком. Последние события решили, хотя и втайне, что смерть веет над Его обреченною головою.

ГЛАВА XXVIII

Усекновение главы Предтечи

С сердцем, полным скорби, возвратился Спаситель в Галилею, Его отверг Назарет, столь близкий Ему город; Его не приняли и Иерусалимские власти, предводительствовавшие Его народом. Ему пришлось возвратиться в атмосферу, над которой собрались грозные тучи шедшей навстречу коварной вражды и, — при первом Его появлении, — в этой атмосфере, подобно первому удару похоронного колокола, возвещавшему разрушение, — раздалась печальная весть о мученической смерти Иоанна. Любимый им, пылавший небесным огнем, блестящий светильник мира внезапно угас, облитый своей собственной кровью! Великий Предтеча, — величайший из рожденных когда-либо женами, — больше, чем пророк, был умерщвлен самым постыдным образом!

Ирод Антипа, которому, после смерти Ирода Великого, достался тетрархат в Итурии и Перее, был слабым и жалким властелином. Он только позорил трон несчастной страны. Жестокий, коварный и сладострастный, как отец, он не походил на него трусостью в битвах и изменами в мире. В нем, как во многих особо отмеченных на страницах истории характерах, неверие сливалось вместе с суеверием. Но мучительные ужасы греховной совести не спасали от преступного сумасбродства беспокойной воли. Это был человек, в котором соединилось все, что есть худшего в римлянине, восточном человеке и греке. Политика многих царьков, зависевших от римского вмешательства, заставляла их нередко из вежливости посещать императора в Риме. В продолжении одного из таких посещений, — с целью, может быть, выразить свое сочувствие к скорби Тиберия о потере его сына Друза или матери Лавии, — Антипа, будучи в Риме, гостил у своего брата Ирода Филиппа, — не тетрарха, сына Ирода Великого и Клеопатры, а сына Ирода великого от дочери Симона Мариамны, — который, будучи лишен наследства отцом, проживал в Риме частным человеком. Запутавшись в сетях Иродиады, жены Филипповой, дочери своего брата Аристовула, Антипа заплатил за гостеприимство тем, что увез у брата жену. В этом поступке соединялось все, для того чтобы выказать гнусность, неблагодарность и коварство Иродиан. Они довели браки между своим родством до таких широких пределов, какой был возможен только в самых худших и распущенных восточных и помакедонских династиях. Иродиада была не только невесткой, но племянницей Антипы и имела от Филиппа взрослую дочь Саломию. Сам Антипа давно женат был на дочери Ареты, или Гарефы, эмира арабского, и ни он, ни Иродиада не могли извинить себя увлечением юности. Одно покушение их на такое преступление было с его стороны гнусной чувственностью, с ее — безумным тщеславием. Она предпочла дважды преступный, дважды нечестивый брак жизни с законным мужем своим Филиппом за то, что этот последний не мсг похвалиться даже названием вицероя. Антипа обещал Иродиаде, по возвращении домой, жениться на ней, с тем чтобы сделать формальный развод со своей ни в чем неповинной женой, дочерью арабского владетеля.