Ликвидация - Бондаренко Вячеслав Васильевич

— Материала у нас на тебя, Гоцман… И главное, одно к одному: друг— карманник, сосед — вор, посещал сходку, договаривался с ворами, покрывал их… Ну, не сука ли ты, Гоцман?.. — Максименко наклонился к арестованному. — И этого мало! Ты еще маршала-победителя с фашистами сравниваешь! Да тебя расстрелять за это мало… Да нет, чего тут расстрелять — сейчас урановые рудники есть. Ты сначала на Родину погорбатишься всласть, Гоцман, а уж потом…

Он непроизвольно запнулся — Гоцман молча, тяжело смотрел на него. На лице Максименко появилась неуверенная улыбка, быстро перешедшая в дробный хохоток. Он коротко размахнулся и от души ударил Гоцмана по лицу.

Арестованный упал с табурета на пол. Максименко несколько раз пнул его острым носком туфли. Отдуваясь, присел на корточки и примирительно похлопал по плечу:

— Ну, прости, прости. Не сдержался…

Увидев, что Гоцман поворачивает к нему лицо, майор коротким точным ударом разбил ему нос. Брезгливо вытирая костяшки пальцев, поднялся.

— Ну, что скажешь?

Гоцман медленно вытер с разбитого лица кровь, протянул руку к туфлям Максименко и, прежде чем тот успел отскочить, провел окровавленными пальцами на гладкой светлой коже пять уродливых бордовых полос.

— Шикарные у вас штиблеты, гражданин следователь…

Камера давно спала, когда его впихнули в тесное пространство, наполненное душным запахом давно немытых тел, несвежей одежды, прокисшей еды, параши, всхлипами, стонами и бормотанием спящих людей. И только несколько человек, сидевших на лучшем месте — на нарах у окна, — играли в карты, время от времени обмениваясь непонятными постороннему замечаниями.

Увидев, кого привели в камеру, один из шестерок, следивших за игрой паханов, с радостной улыбкой двинулся к Гоцману:

— Ой-ой-ой… Кого ж я вижу… Неужели шо-то сдохло в нашем лесу и доблестные органы правосудия взялись за настоящее дело? Наше почтение гражданину начальничку… И на чем же ж мы прокололись? Шо такое нам интересное крутят, хотелось бы знать? Шо-нибудь интеллигэнтное типа 58 дробь 10, шоб уж не меньше десятки?..

Гоцман молчал, глядя в наглую физиономию шестерки. Тот протянул руку к кителю, к знаку «Заслуженный работник НКВД», и тут же дико взвизгнул на всю тюрьму: стальные пальцы Давида, перехватив руку, нажали на болевую точку.

— Уймись, Соленый… Залезь под нары и там лежи, пока не поумнеешь. — Громоздкий, хмурый авторитет по кличке Стекло неторопливо отложил карты и поднялся с нар. — А тебе здравствуй, Давид Маркович. И ляжь поспи хоть немного до подъема. Тебе, я вижу, досталось. За шо — не спрашиваю…

Утро маршала Жукова прошло как обычно, по строго заведенному порядку. В половине седьмого ординарец аккуратно постучал в дверь спальни. Сладко спавшую рядом лейтенанта медицинской службы Лидочку Захарову Жуков будить не стал, поднялся быстро и бесшумно. Фыркая, умылся тепловатой водой, побрился, надел поданный ординарцем костюм для верховой езды. К крыльцу дачи уже подвели гнедого жеребца, который встревоженно рыхлил копытом землю.

Катание длилось полчаса. Точнее, не катание, а сеанс выездки — Жукову доставляло удовольствие смирить нового, своенравного коня. Поднимая гнедого жеребца в галоп, он вспоминал себя в далеком 1915-м — тогда его школили и муштровали в 5-м запасном кавалерийском полку, в Харькове. Что у него было тогда впереди?.. В лучшем случае — офицерский чин, да и то небольшой, выше ротмистра никогда бы ему не пробиться… Служба в захолустном драгунском полку в провинции. Кто же знал, что считанные годы остаются до революции?.. И настанет такое время, когда такие, как он, Жуков, будут пользоваться особым почетом? Когда надо будет выполнять приказы любой ценой, давать результат, не оглядываясь по сторонам и не слушая вопли растоптанных. Он вспомнил, как фотографировали его в январе 1941-го, после назначения начальником Генерального штаба. Фотограф, неизвестно из каких соображений, наложил такую ретушь на брови, так их вздернул и изогнул, что выражение лица Жукова стало просто-таки свирепым. Вольно или невольно, но в этом снимке, в этих изломанных в приступе дикого гнева бровях, и проявилась суть его души. Он любил эту официальную фотографию. Воля, Власть, Война — три божества, которым Жуков давно уже отдал свою душу, отразились на той фотокарточке, как ни на какой другой…

Жуков скосил глаза на охранника, который скакал за ним на некотором расстоянии. Кавалерист, мать его… И не охранник это никакой на самом деле, а стукач, соглядатай. Его дело — докладывать, как ведет себя Маршал Победы во время конной прогулки. Может быть, он уезжает по утрам в степь и там начинает распевать матерные частушки про членов Политбюро ЦК ВКП(б);Может, тайно едет к заутрене в деревенский храм. Может, вступает в контакт с представителем разведки все равно какой страны. Да и вообще, граница рядом, еще рванет куда-нибудь в Румынию… Румыния его, конечно же, выдаст, но все равно неприятно.

Маршал сильно стиснул в руке повод. Вспомнилось. Ну да, сегодня же 25 июня… Значит, ровно год и один день назад он, в новеньком парадном мундире, увешанном орденами, принимал на Красной площади Парад Победы. Мокрая от дождя брусчатка проскальзывала под копытами. Седоусый рябой старик на Мавзолее, еще не генералиссимус, а маршал, как и сам Жуков, стоял, следя чуть прищуренными глазами из-под козырька фуражки за тем, как скачет он, победитель Гитлера, приветствуя влюбленно глядящие на него войска… И летели на землю трофейные знамена, захваченные у немцев.

Так было всего год назад. А 1 июня этого года его, Жукова, пригласили на заседание Главного Военного совета в Кремль.

Большой зал заседаний был наполнен людьми. За отдельным столом восседали члены Политбюро, чуть поодаль сидели маршалы и генералы. Сталин вошел последним. Жуков обратил внимание на то, что он был не в мундире генералиссимуса, а в своем старом, довоенном френче без знаков различия. При его появлении все встали. Он неторопливо, мелкими шагами подошел к секретарю совета, генералу Штеменко, и положил перед ним на стол лист бумаги:

— Товарищ Штеменко, зачитайте, пожалуйста, нам эти документы…

Это были показания недавно арестованных знакомых Жукова — главного маршала авиации Новикова и генерала Телегина. Смысл их сводился к одному: Жуков стоит во главе военного заговора, направленного против товарища Сталина. Он группирует вокруг себя генералов, недовольных советским строем, и всячески преувеличивает свою роль в победе Советского Союза над Германией.

Лицо Сталина было непроницаемым. Попыхивая трубкой, он негромко заметил, что поведение Жукова и его бонапартистские замашки нетерпимы и что сейчас им предстоит определиться, как именно с маршалом поступить… И попросил присутствующих высказываться.

Сначала говорили Молотов, Маленков, Берия и Булганин. Суть их речей можно было выразить одной фразой: Жуков враг и его нужно как можно скорее уничтожить. Потом слово предоставили военачальникам. Конев, Рокоссовский и Хрулев говорили об отрицательных чертах характера Жукова, но в то же время категорически отрицали возможность его участия в антисоветском заговоре. Итоги подвел маршал бронетанковых войск Рыбалко:

— Товарищ Сталин, товарищи члены Политбюро!.. Я не верю, что маршал Жуков — заговорщик. У него есть недостатки, как и у всякого другого человека, но он патриот Родины, и он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны…

Сталин слушал внимательно, никого не перебивая. Потом обернулся к Жукову:

— А что вы, товарищ Жуков, можете нам сказать?.. Он поднялся, глядя вождю в лицо.

— Мне не в чем оправдываться, товарищ Сталин. Я всегда честно служил партии и нашей Родине. Ни к какому заговору не причастен. Очень прошу вас разобраться, при каких обстоятельствах были получены показания от Новикова и Телегина…

В зале наступила тишина. Все следили глазами за Сталиным, который медленно похаживал взад и вперед, посасывая трубку.

— А все-таки вам, товарищ Жуков, придется на некоторое время покинуть Москву, — негромко произнес он наконец, остановившись.