Шкатулка с бабочкой - Санта Монтефиоре

— Но ведь любой образованный человек должен знать, что это неправда.

— Ты ведь веришь в Бога, разве не так?

— Да.

— Но у тебя нет никаких доказательств, что он существует.

— Начо!

— Это всего лишь пример, женщина.

— Но на совершенно ином уровне.

— Ну, как хочешь, — ответил он, втайне надеясь, что жена оставит его в покое и позволит сосредоточиться на пазле.

— Знаешь, я хочу попробовать разыскать, где она живет, и навестить ее. Просто чтобы убедиться, что у нее все в порядке.

— Комо куэрас, мухер, — раздраженно произнес он. Мариана покачала головой и оставила его наедине с головоломкой. — Подробности, присущие миру моей жены, никогда не перестанут изумлять меня, — вздохнул он после того, как она ушла, и с азартом продолжил свое занятие.

Рамон наблюдал за сыном, спавшим в колыбели. Ребенок не двигался, даже не шевелился. Его охватила паника, что сын мог умереть. Он наклонился к кроватке, чтобы послушать его дыхание. Ничего не услышав, он прижался к младенцу лицом, чтобы ощутить его дыхание на щеке.

— Ми амор, ты снова беспокоишься? Рамонсито жив и здоров, — прошептала Эстелла, выкладывая чистое белье на комод.

— Я просто хотел убедиться. — Он застенчиво улыбнулся.

— Ты просто забыл, как это бывает, — хихикнула Эстелла, нежно целуя его в щеку.

— Верно, так и есть.

— Тогда поезжай к ним, — неожиданно сказала она.

— Что?

— Поезжай и навести своих детей, Рамон, — уточнила она.

— Но зачем?

— Потому что ты нужен им.

— Я не могу.

— Нет, ты можешь. Если ты покинешь меня и начнешь жить с другой женщиной, я хотела бы надеяться, что ты останешься хорошим отцом для Рамонсито.

— Я не намерен покидать тебя, Эстелла, — твердо заявил он.

— Я вовсе не это имела в виду. Эти дети нуждаются в том, чтобы ты оставался для них отцом. То, что у вас не сложилось с Элен, не имеет к ним ровным счетом никакого отношения. Если ты не объявишься, они будут обвинять себя. Они, должно быть, очень скучают без тебя. Я присмотрю за Рамонсито, он такой уязвимый и невинный. Он нуждается в нас обоих.

— Я поеду, но позже, — сказал он неопределенно.

* * *

Эстелла оказалась первой из всех его женщин, которая не просила остаться с ней. Он был удивлен, что она предложила ему уехать. Внезапно его встревожила мысль, что она начинает уставать от него. Не стоило забывать, что она была на двадцать лет моложе. Возможно, она нуждается в мужчине своего возраста. Потом он убедил себя, что она никак не может думать о ком-либо еще. Он был отцом ее ребенка. Кроме того, она обещала, что никогда не станет возражать, если он надумает уезжать, при условии, что затем время от времени будет возвращаться. Ирония ситуации состояла в том, что сейчас у него не было никакого желания уезжать куда бы то ни было. Он мог работать в их доме на берегу, совершать долгие прогулки под солнцем, плавать в море, заниматься любовью в послеполуденные часы и радоваться, наблюдая, как день за днем растет его малыш. Он обнаружил, что его стихи с какой-то особой легкостью стали выходить из-под пера. У него не было нужды находить нужные слова в путешествиях по дальним странам, они появлялись прямо здесь, в их доме. Эстелла читала их и плакала, когда они затрагивали ее сердце. Она никогда не спрашивала, когда он собирается уезжать, и никогда больше не предлагала ему это сама. Но ее слова нашли почву в его душе и принесли свои плоды. Рамон понимал, что Эстелла права, и знал, что должен поехать и увидеть детей, но каждый раз откладывал это на завтра. Завтра стало долгой дорогой в прошлое…

Глава 17

Польперро

Федерика катила на велосипеде к почте в компании Эстер, чтобы отослать картину, которую она нарисовала для Абуэлиты. На ней был изображен ее новый дом и новые друзья в лице Молли и Эстер. Сюда же был помещен и Сэм, нарисованный крупнее всех, даже большим, чем ее мать и бабушка с дедушкой. Эстер была восхищена.

— Тебе следует стать художницей, как моя мама, — сказала она. — Но мама не может рисовать людей, у нее они всегда похожи на птиц.

— Ну что ты. Я думаю, что она рисует превосходно.

— Если бы ты лучше знала мою маму, то не стеснялась бы говорить то, что думаешь. — Она рассмеялась.

У Федерики было еще одно письмо, адресованное отцу. Матери она ничего не сказала и, поскольку не знала новый адрес отца, положила его в письмо, посылаемое бабушке. Она знала, что Абуэлита обязательно его передаст. Она писала ему, что тоскует и вспоминает его каждый день, когда встает, и каждую ночь, когда ложится спать, поскольку именно в такие моменты она обращалась к своей шкатулке с бабочкой. Она сообщала ему, что он был прав, — шкатулка оказалась волшебной, потому что каждый раз, когда она открывала крышку, ее сознание отправлялось в путешествие в дальние страны, где она летала на облаках, ловила розовых рыб в серебряных реках и ела восхитительные фрукты, которые никогда раньше не видела. Дальше она просила его приехать и увидеться с ними, поскольку она быстро растет, и если он в ближайшее время не приедет, то потом просто не узнает ее. Довольная тем обстоятельством, что теперь-то он обязательно приедет, Федерика заклеила конверт и опустила его в почтовый ящик.

Почти все лето Федерика провела с семейством Эплби, предоставив матери возможность сосредоточить свое внимание на Хэле. Полли готовила, стирала и заботилась об Элен так, будто та снова стала ребенком, и удовлетворяла любые ее запросы. Джейк только закатывал глаза, наблюдая, как жена кружит вокруг дочери, словно последних десяти лет жизни вовсе не было. Полли доказывала, что она делает лишь то, что любая другая мать сделала бы для своего ребенка. Джейк не мог не согласиться, поскольку не знал, как поступают другие матери, но то, как Элен возилась с Хэлом, убедило его, что в оправданиях жены есть доля правды.

Хэл не мог совершать плохих поступков, по крайней мере в глазах своей матери. У него были блестящие черные волосы и темные большие глаза, как у отца, в которые Элен могла глядеть часами, растворяясь в них. В такие периоды мало что могло отвлечь ее внимание. Она могла смеяться в ответ на его эксцентричные высказывания, играть в любые игры, которые только он предлагал, и хвалила его даже в том случае, когда он не делал ничего достойного похвалы. Элен была уверена, что в свои четыре года он был самым смышленым и самым очаровательным ребенком, которого она когда-либо видела. Однако она отказывалась замечать то обстоятельство, что его настроение могло без всякой видимой причины меняться от абсолютной привязанности до слепой ярости и ненависти.

Когда Хэла охватывала злость, даже Элен старалась держаться от него подальше. Конечно, она находила какие-то объяснения таким вспышкам раздражения и, если об этом кто-то упоминал, тут же вставала на защиту сына. Федерика инстинктивно чувствовала, когда следует оставить мать и Хэла одних и заниматься своими делами без их участия. Она понимала, что мать не стала меньше любить ее, просто Хэл нуждался в материнской опеке в гораздо большей степени, чем она сама. В конце концов, у Хэла не было таких друзей, как Молли и Эстер. Правда, Люсьен и Джои приглашали его на чаепития, но Хэл не был, подобно Федерике, уважаемым членом семейства Эплби. Он был для этого еще слишком мал.

Федерика хотела встретить Рождество с Эстер, но Элен настояла, чтобы она осталась дома, со своей семьей. «Ты ведь не Эплби, ты — Кампионе», — напомнила она к большому разочарованию Федерики, которая с каждым днем все больше проникалась духом клана Эплби. Ингрид приступила к праздничному оформлению усадьбы уже в октябре. Вместо мишуры она изготовила гирлянды цветов, сделанных из креповой ткани, которые развесила на перилах лестниц и вокруг карнизов в холле и гостиной. На елке висели большие гусиные яйца, раскрашенные лично ею в праздничные цвета, а также большая рождественская гирлянда с лампочками. На верхушке елки она устроила гнездо для Блэки. К изумлению Федерики, Блэки оказался вполне доволен своим новым насестом. Однако это обстоятельство ничуть не удивило никого из Эплби, поскольку в отношении всего, что касалось животных, Ингрид явно получила благословение самого святого Франциска. Но что касается эксцентричности поступков, всех, как и следовало ожидать, перещеголял Нуньо. Существовала традиция, в соответствии с которой приготовлением рождественского пудинга занимался лично Нуньо. Это был подлинный церемониал, отношение к которому было самым что ни на есть серьезным. Вся кухня должна была быть очищена от посторонних лиц на целый день. Никто, за исключением Сэма, туда не допускался, так что всем остальным членам семейства приходилось питаться в пабе, в то время как Нуньо, охваченный кулинарным экстазом, буквально летал по кухне. Даже Иниго был вынужден оторваться от своих философских книг и мрачного настроения и присоединиться к общему веселью. Нуньо свято верил, что обладает совершенно непревзойденными поварскими способностями.