Вольный каменщик - Михаил Осоргин

Вы, конечно, полагаете себя разумнее бывшего казанского почтового чиновника. Доводы вашего разума основаны на достаточном количестве опытов, — к чему вам символические побрякушки? Вы рождаетесь в полном соответствии с вами же придуманными законами биологии, живете по всем правилам борьбы за существование, строите общество на классовых началах и пытаетесь пересоздать его в коммунистическое (или, наоборот, боретесь против этого). Вы изучаете «как» и не утруждаете себя ненужными «зачем». В крайнем случае вы принимаете на службу бога и поручаете ему ведать малопонятными и практически бесполезными вопросами. Чтобы бог не слишком путался под ногами, вы можете подвесить его в правый угол или поручить ему выработку кодекса морали: «Око за око — зуб за зуб», «Люби ближнего, как самого себя» и т. д., только бы было ясно и категорично, — от сего дня на все времена. Установив, таким образом, непреложность нравственных догм, вы пытаетесь столь же безошибочными истинами выразить и явления видимого мира, хотя это несколько хлопотнее. Вся прелесть в том, что вы идёте путями разума, при дневном свете, не позволяя себе мистических уклонов и не чихая выше носа.

И вдруг появляется какой-то Егор Егорович, в запоне с красной или синей оторочкой, на негнущихся ногах, ступни которых сложены треугольником; оправившись от падениях шестого этажа, он отряхивает пыль с рукава и штанины, охорашивает галстук и, с робостью откашливаясь, заявляет, что относится к вам с полным уважением, но не может не указать, что конечной истины нет ни в области нравственной, ни в области положительных знаний и что это открыто ему в Париже на улице Пюто или на улице Кадэ, причём и это также не истина, а лишь откровение, то есть творческая догадка.

Вы досадливо отмахиваетесь и отправляете его в правый угол или в канцелярию состоящего при вас бога; но оказывается, что у него есть свой собственный храм и свой Великий Строитель Вселенной, не пахнущий ладаном, не рождённый от девицы, не обладающий деспотической властью и не посягающий на свободу ваших умозаключений. Он просто старый друг многих поколений философов, ушедших к Вечному Востоку, но оставивших великолепнейшее наследство. По отношению к нему Егор Егорович располагает всеми правами дикаря, секущего своих идолов за малейшую провинность. Вы ещё допускаете, что Гермес Трижды Величайший мог впутаться в такую несерьёзную компанию, но Аристотеля, Платона, Канта, Бердяева и самого себя вы не считаете возможным уступить. Егор Егорович не упорствует, так как мало с ними знаком. Вообще он проявляем возмутительную терпимость и, зная вас за профанов, готов открыть вам свет, как людям свободным и добрых нравов, если только вы согласны временно вернуться в утробу матери, отказаться от всего, вами якобы найденного, и начать поиски сначала.

Вы отвергаете, Егор Егорович не настаивает; и каждый шествует дальше своим путём: вы — путём опыта, он — путём царственного искусства, впрочем, не исключающего и профанских достижений.

В качестве таковых Егор Егорович прежде; всего спешит использовать метро, так как время позднее и можно не застать пересадки. Билет стоит семьдесят сантимов, тогда как раньше стоил франк пятнадцать; это не значит, что переменился человек, став из первоклассного второклассным; это только значит, что изменилась его ценность на человеческой бирже. Егор Егорович не замечает станций — его мысли заняты всецело происшедшем сегодня в ложе. Если старый человек, преодолев боли и слабость, приходит провести один из последних своих вечеров в кругу тех, кого он зовет братьями, если он приходит к ним со словами завещания, значит, Братство — не забава маленьких буржуа, страховых агентов, аптекарей, обойщиков, адвокатов и депутатов. Он сказал, этот старый учитель: «Да не отвлечется новый мастер ничтожными злобами дня и да не… ещё что-то такое, и не для того великий строитель Хирам…» Это, конечно, замечательно! Но только не всякому доступно. Он-то, брат Жакмен, способен на какой угодно подвиг — вон какая в нем сила духа! А мы — люди маленькие, нас строго судить нельзя. И все-таки стыдно, очень стыдно покоиться на пуховых постельках таблицы умножения и возлагать надежды на голосование в Палате. Заплатками на локтях не создашь нового человека! И кто-нибудь должен же подумать о большем, чем сегодняшний день.

Это ничего, что погруженный в сумятицу мыслей Егор Егорович пропускает свою станцию и вынужден кусок пути проделать пешком. Дождь прошел, прогулка перед сном даже приятна. Закончился примечательный день, который надолго останется в памяти не одного только вольного каменщика Тетёхина!

Подвиг

Неприятно, когда на всем ходу сталкиваются два велосипедиста; хуже, когда два таксомотора, и совсем ужасно — два грузовика. Но и столкновения людей не всегда радостны.

Если бы Егор Егорович раньше заметил Анри Ришара, он перешёл бы на другую сторону; но столкновение произошло носом к носу, и Ришар, всегда любезный, почти заключил Егора Егоровича в дружеские объятия.

— Я так рад вас видеть, мосье Тэтэкин, и так часто, о вас вспоминал! Надеюсь, что вы здоровы и благополучны?

Егор Егорович здоров, жена также. Дела ещё не наладились, но об этом говорить не стоит. К сожалению, — он несколько спешит и зайти в кафе не может.

Но возможно ли, чтобы не нашлось у него десяти минут, для старого друга, который непременно хочет предложить ему согреться добрым американским грогом, — погода так ужасна. Он не огорчит отказом старого сослуживца, который иначе подумает, что мосье Тэтэкин имеет против него зуб.

Егор Егорович совершенно не приспособлен для дурных отношений и решительных действий. Единственное, на чем он настаивает, это замена грога чашечкой чёрного кофею. Столик в закоулке пустого кафе кажется ему липким, кофей тепловато-противным, а собственный язык неповоротливым. Нет, он ничего не имеет лично против Ришара: каждый человек действует сообразно своим взглядам.

Но очевидно, у Анри Ришара есть основания думать, что не все его прежние друзья, или, по былой терминологии, братья, так терпимы и так справедливы. Да, он разочаровался в Братстве и счёл своим долгом, как честный человек, оставить его ряды. Разве он поступил бы лучше, оставшись среди людей, которые относятся к нему с недоверием и распускают про него порочащие его честь слухи? Да, да, он отлично осведомлён обо всем, в том числе и о презренном доносе этого мерзавца, издателя бездарных и подлых уличных листков! Его только удивляет, его воистину по-ра-жает, что гнусным наветам такого лица придают какой-то вес!

Егор Егорович чувствует себя глубоко несчастным: зачем он согласился на беседу с Анри Ришаром! Следовало вежливо и твёрдо отклонить его настойчивое приглашение. В этом кафе спёртый прокислый воздух, никакой вентиляции, а из-за перегородки доносятся пьяные голоса; вообще — обстановка противнейшая.

— Вы меня знаете, дорогой друг мосье Тэтэкин! — и Ришар бьет себя в грудь не больно, но трагически — Вы знаете, что я не способен на предательство, да ещё из-за денег! Я хочу сказать, что я, конечно, никогда бы себе не позволил, а тем более из-за каких-то сотен франков…

Анри Ришар с негодованием отшвыривает ложечку, которая падает на пол, доказывая звуком, что она не серебряная. Все-таки ему приходится наклониться и брезгливо её поднять.

— Хуже всего, — продолжает Ришар, — что я до сих пор не удосужился погасить мой маленький долг в кассу ложи; хорошо, что вспомнил, — непременно сделаю это послезавтра. Да я и вам, кажется, должен двести франков, так уж заодно…

Егор Егорович ищет глазами шляпу и говорит:

— Это неважно, а вот я боюсь опоздать…

Нет, Ришар не может ему позволить уйти, не выслушав его объяснения всей этой смешной, конечно, но противнейшей истории. Ему оправдываться не в чем, но он не намерен и скрывать. Документы… то есть какие же это документы! Просто — печатный «Бюллетень»! Они были выкрадены у него из стола в бюро.

Это правда — было легкомысленно их там оставлять; но он не мог держать их дома, где даже не знают, что он принадлежал к Братству. Этот негодяй, явившись в контору по делам в его отсутствие; выкрал «Бюллетень» и опубликовал имена. Затем он имел наглость предложить ему, Анри Ришару, добыть какие-нибудь скандальные частные письма, обещая за это чуть не горы золота. Он был вы-бро-шен за дверь вот этими руками!

Егор Егорович уныло смотрит на эти руки Ришара. У Ришара довольно красивые руки, и даже ногти хорошо отполированы. Егору Егоровичу известно, что какая-то уличная газетка публикует фамилии масонов, а также известно, что в этом заподозрено участие Ришара; но о таких делах в ложе стараются не говорить, пока дело не расследовано компетентными лицами. Известно и про какой-то анонимный донос или что-то в этом роде. Раньше Егор Егорович как-то не хотел верить, чтобы Ришар был способен на очень уж большую подлость, тем более рискованную. Теперь, глядя на руки, вышвырнувшие негодяя, Егор Егорович предпочел бы поскорее уйти из кафе на чистый воздух. Поэтому, положив на блюдечко монету, он решительно берет шляпу, но недоумевает, как бы ему уйти, по возможности не подав Ришару руки. Это очень трудно и требует мужества, которым Егор Егорович, кажется; не обладает в достаточной степени. Привстав с дивана, Егор Егорович смотрит на часы и пытается сделать шаг. Его останавливает странное заявление Ришара, заметившего его нерешительность: