Дон Карлос. Том 1 - Георг Борн

— Вы были, стало быть, любовником Амаранты Галло?

— Разумеется, именно я и никто другой, — ответил Изидор.

— Ты! Ты осмеливаешься это говорить? — воскликнула Амаранта.

— Правда должна взять, наконец, верх, оставь свою ложь, она нам больше ни к чему, — проговорил Изидор. — Я принял твердое решение, святые отцы, больше не запираться и признаю, что был ее любовником, а теперь я решился и хочу на ней жениться, хочу, чтобы наш ребенок носил мое имя!

Амаранта упала без чувств, силы оставили ее, она видела, что погибла безвозвратно, что связана теперь навсегда с негодным, ужасным человеком, стоявшим перед ней.

Изидор подошел к ней.

— Оставь всю эту комедию, — сказал он ей. — Я не отступлюсь от своего слова, и ты будешь моей женой, женой Изидора Тристани. Святые отцы, это очень неожиданно для нее, мое предложение ее сразило, она ведь и не надеялась сделаться моей женой, но я своего слова не меняю.

— Отнесите ее в каземат, — сказал великий инквизитор, обратившись к братьям, стоявшим у дверей. — Там она придет в себя! Возьмите у нее ребенка! О нем позаботятся.

— Благодарю вас, святые отцы, — сказал Изидор, обращаясь к инквизиторам, пока служители выносили бесчувственную Амаранту из страшного зала.

XXII. Друзья

Среди камергеров и адъютантов, присутствовавших в дежурном зале королевского дворца, царило уныние. Все разговаривали вполголоса, на лицах видны были озабоченность и какое-то беспокойство. Причина была в том, что положение короля Амедея из-за бесчисленных партий, выступавших против него, со дня на день становилось все затруднительнее. Среди придворных, дежуривших в этом зале, находились и генерал Мануэль Павиа де Албукерке, и бригадный начальник Жиль-и-Германос.

Общество разделилось на маленькие группы, там потихоньку говорили друг другу, что король потерял всякую надежду удержать испанский престол, что оставаться ему далее в Мадриде, среди враждебных партий, среди раздоров и распрей, усиливающихся с каждым днем, невозможно!

Действительно, за исключением одной, самой немногочисленной, партии, никто в Испании не хотел иметь на престоле сына итальянского короля. Вся страна разделилась на множество партий, враждовавших между собой и производивших смуты, беспорядки и волнения. Одна стояла за возведение на престол дона Карлоса, другая хотела сделать королем его брата Альфонса, третья — сына изгнанной королевы Изабеллы, а самая многочисленная и сильная партия хотела провозгласить республику, но при этом она разделилась на две партии. Одна из них настаивала на избрании в президенты гражданина Кастелара, а другая — графа Монпансье, супруга сестры Изабеллы. В группах, составившихся в дежурном зале, говорили об этом гибельном разделении, угрожавшем Испании всевозможными бедствиями и разорением.

Понятно, что при таком положении дел участь короля Амедея была незавидна, стало ясно, что он ошибся в своих предположениях и расчетах и нашел не то, чего ожидал! Теперь ему не оставалось ничего другого, как покинуть страну, разделившуюся на партии и враждебно к нему настроенную. Королевская корона даже при благоприятных обстоятельствах нелегка, каково же иметь ее на своей голове, когда со всех сторон тянутся алчные руки, желающие во что бы то ни стало ее сорвать!

У короля Амедея не было ни одного преданного ему генерала, не было армии, на которую он мог бы рассчитывать, и народ не любил его. Маршал Серрано, так долго бывший его приверженцем, в последнее время тоже отшатнулся, хотя открытого разрыва между ними и не произошло, но король, по-видимому, начал оказывать ему недоверие, что оскорбляло и раздражало маршала, вследствие чего преданность его охладела.

Прим, пользовавшийся прежде, как и Серрано, расположением короля и имевший на него наибольшее влияние, стал жертвой враждебных партий и был убит на улице. Со стороны Франции Амедей также не имел никакой поддержки, ибо Франция, сделавшись республикой, разумеется, не могла быть защитницей королевского трона. А кроме того, претендент на испанскую корону, дон Карлос, имел многочисленных приверженцев и весьма сильные связи на юге Франции, основанные не на уважении и бескорыстной преданности ему, а на рае-чете и интересе, поскольку оттуда поставлялось оружие и провиант для его армии. Пиренеи, эта дикая романтическая местность, отделяющая Францию от Испании, стала оплотом карлистов. Множество искателей приключений стекалось туда, чтобы поступить в армию дона Карлоса. А для снабжения этой армии продовольствием и оружием тянулись из Франции целые караваны с амуницией и прочим снаряжением.

Впрочем, дон Карлос не довольствовался только сухопутными перевозками, он нанимал также морские разбойничьи корабли, которые привозили морем все необходимое, для того, чтобы превратить скверно одетые и плохо вооруженные отряды в регулярное, сильное войско. Таким образом, власть его росла с каждым днем, и он называл уже себя королем испанским, назначал министров и генералов, входил в переговоры с народом и рассчитывал в самом скором времени торжественно въехать в столицу. Это ему казалось тем более возможным, что страна была обессилена своим разделением на партии.

К тому же и духовенство, непосредственно участвующее во всех делах Испании и играющее такую значительную роль в жизни страны, приняло его сторону.

Великий инквизитор разослал повсюду секретные предписания принимать принца как будущего короля и оказывать ему во всем содействие и помощь, после чего все духовенство примкнуло к партии карлистов и стало открыто склонять народ к признанию его королем.

Этой благодатной стране, которая столь щедро была одарена природой, угрожала опасность стать жертвой неурядиц и кровавых междоусобиц.

Спасения ждать было неоткуда! Никто не надеялся, да и нельзя было надеяться, что король Амедей окажется в силах восстановить общественный порядок и спокойствие в стране, где царила смута.

Конечно, в Мадриде было много военачальников, известных своей храбростью и доблестью в военном деле, но не было руководящей силы, не было сильной, энергичной руки, которая могла бы дать им направление.

Был испытанный полководец Серрано, был и Конхо, не уступавший ему ни в храбрости, ни в знании дела, был и Цабала, и Мануэль Павиа де Албукерке, был Жиль-и-Германос, недавно отличившийся необычайным своим мужеством. Остановимся на последних, чтобы поближе познакомить с ними читателя.

Жиль-и-Германос был сыном богатого землевладельца, поместья которого находились близ португальской границы, но своей известностью и успехами он был обязан только самому себе. Он сам встал на ноги, без всякой помощи со стороны отца, так как считал недостойным прибегать к помощи родителей, и, действительно, с самого его поступления в военную школу, где он проявил работоспособность и прилежание, отец не помогал ему ни деньгами, ни протекцией, ибо, как и сын, считал, что лучшие люди — это те, что становятся на ноги сами, без посторонней помощи. По-видимому, он был прав, по крайней мере на его сыне справедливость такой точки зрения оправдывалась блистательным образом.