Игра с тенью - Джеймс Уилсон

Мой проводник тронул меня за руку и прошептал мне на ухо:

— Вон там. Это Свистун Альберт.

— Свистун Альберт?

— Сын печатника Уокера.

— А, — сказал я, стараясь сделать вид, что я знаю, кто такой печатник Уокер, и понимаю, почему это объясняет чудо-свистуна.

Но у меня явно ничего не вышло, потому что мой спутник спросил:

— Вы не слышали про печатника?

Я покачал головой.

— Я думал, вы на него посмотреть приехали, — сказал он.

Он вышел на лестницу, придерживая дверь ногой, и продолжил уже громче:

— У нас в Отли не так много посетителей, но большинство из них приезжают посмотреть на него. Или к Доусону и Пэйну.

Притворяться не было смысла. Я улыбнулся и беспомощно пожал плечами.

— Они делают «Нашу собственную марку», — сказал он и, видя, что я все еще озадачен, добавил: — Печатные машины. Вот чем мы теперь знамениты, мистер…

— Хартрайт.

— Хартрайт. Да, печатник говорит, через несколько лет машины из Отли будут известны всему миру. Или, вернее, «покроют себя славой в каждом уголке земного шара» — он ни за что не скажет по-простому, если можно выразиться так пышно. — Он добродушно усмехнулся без всякой злобы. — Думаю, ему сложно было бы выполнить задачу, которую я как-то себе поставил: произнести проповедь без единого слова с латинским корнем.

Священник, значит, но какой конфессии? В таком месте скорее всего ожидаешь методиста. На один неловкий момент я представил, как его пронзительные глаза раскрывают секреты моей души и составляют обвинительный каталог всего легкомыслия и разврата, какое им попадется. Я вздохнул с облегчением, когда он наконец сказал:

— Я Джошуа Харт. Здешний викарий. — Он протянул мне руку. — Так что же вас привело в Отли, мистер Хартрайт, если не печатное дело?

— Я пишу книгу.

— А, значит, все-таки в некотором роде печатное дело. Надо было вас сюда сегодня пригласить. — Он слегка кивнул в направлении зала. — Они любят слушать литераторов. Наверняка дело во всей этой бумаге на заводе и в применении для их машин. — Он снова рассмеялся, не менее добродушно, чем в прошлый раз. — Могу я узнать вашу тему?

— Жизнь Тернера.

Глаза у него засветились.

— Дж. М. У., члена Королевской академии? — сказал он, а потом, прежде чем я успел ответить: — А, понимаю. Фарнли-холл?

— Я завтра туда иду, — сказал я.

Он кивнул. Ободренный живым интересом на его лице — и внезапной мыслью о том, что викарий не хуже аптекаря может дать мне совет, — я продолжил:

— Я надеялся сегодня найти в Отли кого-нибудь, кто его помнит.

— Тут, боюсь, я вам не помощник, — сказал он с улыбкой. — Я приехал сюда только в тридцать се…

В этот момент музыка закончилась, и в течение следующих секунд внезапный взрыв аплодисментов сделал все разговоры невозможными; нам оставалось только стоять и беспомощно смотреть друг на друга. Однако когда аплодисменты стихли, он посмотрел мимо меня и кивнул сам себе, будто отвечая на внезапно возникшую мысль. Наклонившись поближе, он снова тронул меня за руку и сказал:

— Нет, все-таки я смогу вам помочь.

Он жестом попросил меня подождать и посмотрел в зал, где один из мужчин за столом заговорил низким тягучим голосом:

— Спасибо, мисс Бинни. Спасибо, господа. Это была очаровательная музыкальная пауза. А теперь мы переходим к тому моменту, которого ждали некоторые маленькие мальчики, — смех в зале, — к лекции об электричестве доктора Керра и мистера «аптекаря» Томпсона. Предупреждаю чувствительных дам, что во время опыта с помощью электрической искры будет произведен выстрел из скрытой пушки. — Снова смех и визг. — Если хотите уйти сейчас, никто о вас плохо не подумает.

— Давайте, — предложил мистер Харт, — уйдем отсюда, пока нас не задавили бегущие женщины.

На пути к лестнице он сказал:

— Когда мы встретились, я как раз собирался навестить трех своих прихожан. Одна из них — миссис Суинтон, вдова. Ей всего лет шестьдесят или около того. Но она выросла в Фарнли. Ей сейчас трудно, бедняжке; она одинока с тех пор, как умер ее муж, и артрит ее мучает; но приятное общество ей поможет, если я смогу ее убедить принять вас. Где вы остановились?

— В «Черном быке».

За нами на лестнице послышались шаги. Он оглянулся через плечо и спешно повел меня к двери.

— Если вы меня подождете, — сказал он, — я попробую договориться и загляну к вам по дороге домой, чтобы сказать вам, как успехи.

Я поблагодарил его и спросил…

Позже

Неужели мне грезятся чудовища во тьме?

Видит Бог, даже самый трезвый человек на свете способен увидеть что-то странное в сумраке после такого вечера.

Но ведь…

Нет, я должен держать себя в руках.

Возвращаюсь к своему правилу: фиксировать факты — все оценки (размышления) потом.

Он пришел за мной часов в десять, когда я уже почти перестал надеяться. Лицо его было усталым, а одежда так промокла, что висела мокрой тряпкой; но настроение у него было достаточно веселое.

— Простите, что опоздал; первым делом я должен был зайти к матери, которая только что потеряла сына, а в таких делах торопиться нельзя. Но у меня хорошая новость — миссис Суинтон готова вас принять, если вы еще этого хотите. Она странная старушка, и я не знаю, чего вы от нее добьетесь, но рискнуть стоит, правда?

Я шел за ним как слепой, двигаясь больше по слуху, потому что дождь, когда мы вышли, лил с такой силой, что жег мне глаза; и даже прикрыв лицо руками, я видел лишь сплошную завесу воды, которая почти скрыла здания по обе стороны от нас, так что было невозможно разглядеть, куда мы идем. Сквозь стук наших каблуков, бульканье и шум забитых труб слышался другой, отдаленный шум: зловещий грохот, такой пугающий, что он, подобно горе Чевин, говорил о какой-то силе куда больше нас, которая может в любой момент смыть все наши мелкие дела с лица земли, не оставив ни следа.

— Что это? — крикнул я, указывая на это.

— Плотина!

— Она всегда так шумит?

Он покачал головой:

— Будет наводнение, если погода не утихнет.

Сколько заняло наше путешествие, я не знаю — когда ты вымок настолько, насколько это вообще возможно (а этого состояния я достиг через две минуты), и одежда липнет к тебе, как утопающий к бревну, и все вокруг завешено пеленой дождя, время теряет всякий смысл.

Наконец мы подошли к ряду маленьких каменных коттеджей, крытых старой черепицей, с которой лила вода. Окна у них были маленькие и разномастные, будто их прорезали в стенах просто так, не заботясь о симметрии или пропорции. Мистер Харт остановился у второй двери и постучал; потом, не ожидая ответа, он отодвинул щеколду и вошел.

Запах дыма, жира и бекона, слабое свечение двух-трех сальных свечей, ярко-оранжевое пламя на решетке очага, в центре которого вырезан темный силуэт горшка, и пара старых мехов, висевших сбоку, — таковы были мои первые впечатления. Только после того, как я огляделся, я заметил хозяйку. Она сидела в темноте с той стороны очага, в черном платье и старом грязном потрепанном чепце, обхватив руками большую чашу у себя на коленях, будто боялась, что мы грабители и отнимем ее у нее. Рядом с ней был пристроен перевернутый стул с досками поперек спинки, чтобы получилось что-то вроде стола. Она не сводила с меня живых неулыбчивых глаз, пока мистер Харт говорил:

— Долли, это мистер Хартрайт.

— Добрый вечер, — сказал я, снимая шляпу.

Она не двинулась с места и ничего не ответила, лишь кивнула. При этом свет из очага озарил ее лицо, позволив мне разглядеть широкий лоб, высокие скулы и рот, так плотно сжатый, что он скорее напоминал черный кратер между носом и челюстью.

— Бедная миссис Суинтон — ей теперь трудно вставать, — сказал мистер Харт вместо объяснения.

— Пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня, — заверил я, хотя это было лишнее — она и не собиралась этого делать.

— Ну что ж, — негромко сказал мистер Харт, протягивая мне руку, — я вас оставлю.

— Спасибо, — поблагодарил его я.

— Надеюсь, от этого будет какая-то польза, — он улыбнулся. — Если будет, отплатите мне экземпляром своей книги.

Он повернулся к миссис Суинтон и сказал погромче:

— Спокойной ночи, Долли.

— Спокойной, мистер 'Арт, — пробормотала она.

Голос ее удивил меня — он был низкий, почти мужской. Она настороженно, словно дикий зверь, смотрела, как он уходит, и потом сказала:

— Он не задвинул крючок.

— Простите? — переспросил я.

— Крючок, — повторила она и сделала жест рукой, из которого я понял, что она имела в виду засов. — В такую ночку-то ветер дверь сорвет с петель, коли ее не пристегнуть, как надо.

Как бы подтверждая ее слова, дверь распахнулась, как только я к ней подошел, и сбила бы меня с ног, если бы я не отскочил в сторону. Мои попытки закрыть ее (нелегкие — слишком сильно было искорежено дерево) выглядели, наверное, забавно, потому что, когда я оглянулся на миссис Суинтон, она тряслась от беззвучного смеха. Увидев, что я на нее смотрю, она снова приняла суровый вид и сказала: