Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT - Дмитрий Старков

Майор Клячкин объявил, что приценивается к «Волге». Геолог Фащевский застенчиво заметил, что «Вольво», наверное, лучше.

Наконец на экране появился Влад Якунщиков.

— Добрый вечер, друзья! Добрый вечер! Эдуард Витальевич! Вы, я вижу, приоделись! Естественно, вы-то можете себе это позволить на вашем счету уже двести семьдесят две тысячи американских долларов!

Кадр сменился: на экране возник Эдуард Витальевич, чинно восседавший в первом ряду, на местах для почетных гостей. К этой передаче он отчего-то сменил своеобычный дикой расцветки свитерок на мешковатый, но при том слишком короткий для его роста тускло-малиновый пиджак, ярко-черные, точно новая флотская шинель, брюки, собравшиеся над башмаками в гармошку, и розово-голубую полосатую сорочку с зеленым галстуком.

— Ну, это… — Эдуард Витальевич смущенно ухмыльнулся. — Когда собираешься жениться, так надо ж выглядеть…

— Как-как?! — Ведущий широко развел руками. — Жениться!? Как вам это нравится, господа?! И, может быть, ваша избранница — чисто случайно — сейчас находится в студии?!

Пока Ксения Семеновна поднималась на подиум, Эдуард Витальевич объяснял:

— … ну, она и говорит: Эдик, на тебя теперь столько народу смотрит; надо бы хоть малость причепуриться… поприличнее чтобы, вот.

— «Причепуриться»… Как точен наш народ в выборе лексики… — прокомментировал наряд Эдуарда Витальевича филолог Лунин.

Далее, как обычно, пошла реклама, сменившаяся обычной торжественной процедурой отпирания дверей и вскрытия конверта. Наконец Влад Якунщиков запустил в конверт руку.

— Итак… после смерти Александра Македонского на Востоке была основана так называемая Новоперсидская правящая династия. Принадлежавших к этой династии правителей насчитывалось двадцать восемь. Итак, Эдуард Витальевич, через двадцать секунд вы — за тридцать четыре тысячи долларов, исключительно для разминки (смех в зале) назовете нам их!

Оркестр в студии заиграл.

— Давайте! — скомандовал Николай Иванович.

— Артаксеркс Первый, — забормотал доцент Макаров с истфака, загибая пальцы. — Сапор, Гормисдас, Варахан, Нарсес…

— Артаксеркс Первый, — повторил Николай Иванович.

Музыка смолкла.

— Ваш ответ, Эдуард Витальевич! — потребовал Влад Якунщиков.

— Как убедительно волнуется, а? — прокомментировал Лунин. — Арти-ист…

— Ну-с, кто же был первым? — поторопил ведущий.

Эдуард Витальевич молчал.

— Артаксеркс Первый! — прорычал Николай Иванович, приблизив лицо едва не вплотную к экрану телевизора, словно это могло помочь Эдуарду Витальевичу услышать его.

— Что-то не так, — озабоченно сказал Бабаков-Подольский. — Он вас не слышит, коллега! Может быть, что-то не в порядке?

— Да что тут может быть не в порядке?! — заорал Николай Иванович. — АРТАКСЕРКС ПЕРВЫЙ!!!

Внезапно Эдуард Витальевич ахнул и с маху прижал ладонь к губам.

И тут Николай Иванович понял…

— А-а!!! — раненым зверем застонал он. — Эта клятая баба! Она, в довершение к новому костюму, заставила его заказать новый протез!!!

— Hubris… — пролепетал профессор Константинов. По щекам его медленно ползли прозрачные старческие слезы. — Кого боги хотят уничтожить…

* * *

Оттарабанив на клавиатуре последнее многоточие, Петяша удовлетворенно откинулся на спинку стула и закурил. Первая же затяжка вышла неимоверно мерзкой на вкус, точно сигара вместо прекрасного табачного листа была скручена из старого, прокисшего войлока. Закружилась голова, перед глазами поплыли радужные круги. Да что ж за притча… неужели придется сдаваться врачам?

Обвиснув на стуле, Петяша посидел некоторое время неподвижно и мало-помалу пришел в себя. В голову пришла бредовая мысль: уж не связаны ли эти странные недомогания с новым рассказом? Да нет же, ерунда, не бывает такого. Конечно, вокруг за последнее время произошло уже достаточно такого, чего не бывает на свете, но именно это и подтверждает, что нежданно образовавшаяся в организме немощь с рассказом никак не связана. Сколько ж, в самом-то деле, чудес может произойти с одним человеком почти в одно и то же время? Ну, одно, много — два. Нет, рассказ тут, определенно ни при чем. Просто совпадение. Иначе — это было бы уж слишком.

Ну что ж, рассказ вышел неплох. Но, если честно, это же не его рассказ! Он просто изложил по-своему сюжет Авраама Дэвидсона. Наверное, потому все и двигалось лучше некуда. А вот с романом — как теперь и что?

Вздохнув, Петяша раздавил в пепельнице окурок сигары, вновь открыл файл с началом нового романа и тупо уставился в монитор. Мир все так же был бессилен служить пищей для сознания.

Димыч проснулся с рассветом — внезапно, будто что-то толкнуло в бок — да так и не смог заснуть снова. Против ожидания, домашний покой не смог сгладить, вычистить из памяти всю вчерашнюю (да и не только вчерашнюю) мерзость. К тому же, стоило только отвлечься, перед глазами словно бы вновь появлялась Катя, обнаженная, неодолимо желанная, и вместе с тем, до дрожи омерзительная. Чтобы не думать о ней, Димыч созвонился с Игорем, подняв его, по Игоревым понятиям, ни свет ни заря (да еще — с жестокого похмелья) и договорившись о совместном походе к Петяше; обзвонил без особой нужды еще нескольких знакомых и лег было на диван читать приобретенный месяца два назад в букинистическом странный роман под названием «Herovit's World».

Однако чтение требовало слишком большого напряжения. Стоило хоть малость расслабиться, снова появлялось перед глазами, заслоняя строчки, обнаженное тело Кати. В голове без конца прокручивалась, точно записанная на коротенькое колечко магнитофонной пленки, мысль.

Неужели же вправду схожу с ума?

Возможности повредиться в уме, потерять себя, утратить способность наслаждаться анализом окружающего Димыч всю свою жизнь боялся больше всего на свете. До судорог. До пронзительного холода в животе. Казалось… нет, даже не казалось, а как-то так ощущалось на самом темном и глубоком уровне подсознания, что это должно быть страшнее самой смерти.

Неужели же, вправду? И все из-за какого-то…

Да, теперь, несмотря на давнюю дружбу, Петяша и впрямь казался ему жутким, опасным ничтожеством, каким-то непонятным образом завлекшим его, Димыча, в ту область деятельности, где он, Димыч, заведомо проиграет, и дожимающим, добивающим его, беспомощного…

Димыч с остервенением швырнул книжкой об стену, что заставило встрепенуться забытую было боль в раненой руке.

Хуй тебе, тварь!

Он вовсе не спятил. Он просто немного устал. Он отдохнет — совсем чуть-чуть, самую малость! — и еще покажет этой похотливой, бессмысленной, отвратительно везучей скотине, что мир по праву принадлежит тем, кто умеет, не полагаясь на слепую удачу, встречать врага лицом к лицу, опираясь лишь на холодный разум!

Ледяная, спокойная злоба, словно бы переполнившая тело, заставила Димыча упруго вскочить с дивана. Пора! Сейчас он, не дожидаясь вечера, отправится к Игорю и…

Из прихожей раздался телефонный звонок. Чертыхнувшись, Димыч в три широких шага подошел к аппарату и снял трубку. Звонили, оказалось, со службы — ни раньше ни позже, а именно в данный, самый неподхолдящий для этого момент служебные дела неотложно требовали его, Димычева присутствия.

Повесив трубку, Димыч снова выругался и принялся одеваться. Ладно, успеет он и туда и к Игорю, все равно последнему нужно, похоже, как следует выспаться и избыть похмельную головную боль.

Освободился Димыч лишь к вечеру, как раз вовремя для того, чтобы успеть за Игорем в назначенный срок. Он подкатил на такси к его парадной и, поднимаясь по лестнице, увидел, что знакомая, крытая тускло-коричневой краской дверь с заткнутым винной пробкой отверстием от глазка, распахнута настежь.

Из квартиры чуть слышно доносился плач.

Холодея, Димыч шагнул в квартиру и машинально прикрыв за собою дверь.

В кухне, начинавшейся сразу за крохотным «предбанником», который и прихожей-то не назвать, сидела спиною к дверям, спрятав лицо в ладонях, Валентина. Плечи ее вздрагивали.

— Что… — Димыч осекся, проглотил холодный ком, подступивший к горлу вследствие недобрых предчувствий. — Что случилось? Где Игорь?

— У… у… у-умер, — сквозь рыдания отвечала Валентина.

— Как?!

Метнувшись к столу, Димыч изо всех сил сжал плечи плачущей женщины, встряхнул и снова почувствовал на всю жизнь врезавшийся в память неопрятный запах. Волна знакомого омерзения точно накрыла его с головой.