Полведра студёной крови - Артем Мичурин

– Хм. Так ты всё же его получил?

– Да. Много позже. Снял с трупа своего… благодетеля. Но это было уже не так приятно, как мечтать о нём.

– В последний Новый год я подарил сыну деревянный поезд. Он был счастлив.

– Сколько ему было?

– Три.

– Да… Михаил, кажется?

– У тебя и впрямь хорошая память.

– В прошлый раз ты так и не рассказал, что случилось с твоей семьёй.

– Зачем тебе это?

– Ну, я обычно не без интереса отношусь к людям, с которыми иду туда, куда-никто-не-ходит.

Ткач усмехнулся.

– Своей историей я не добавлю тебе уверенности.

– Не переживай. Уверенности у меня в достатке.

– Что ж… Это случилось… – он задумался, вспоминая, – восемь лет назад. Или уже девять? Чёрт. Знаешь, иногда я ловлю себя на мысли, что забываю лица своих сыновей. В голове есть образ, но я больше не уверен, правдив ли он. Я в то время работал на лесосеке, днём. А ночами подрабатывал вышибалой в игорном доме. Ничего особенного, просто следил за порядком в заведении, иногда утихомиривал особо буйных. Но большую часть смены сидел в своём углу и потягивал чаёк, наблюдая за игроками. Непыльная работёнка. Я справлялся, и на жизнь хватало. Всё было хорошо… до той проклятой ночи. Тогда за карточным столом появился этот недомерок в очках. Я его раньше не видел. Он не был похож на тех, кто создаёт проблемы. Маленький, щуплый, средних лет. Начал с небольших ставок. Разыгрался и пошёл по-крупному. Но удача от него отвернулась. Один проигрыш, другой, третий… Он заказал выпивку. А тут ещё, как назло, юмористу, сидящему за тем столом, вздумалось блеснуть остроумием по поводу везения. Да не раз. В общем, вдрызг проигравшийся и поддатый недомерок разбил шутнику стакан об рожу, а когда я вмешался, выхватил нож. Мне пришлось сломать ему руку, после чего пинками выставить вон. На этом всё и закончилось, как я думал. Прошёл день, другой… неделя. И вот однажды, под утро, я возвращаюсь домой и ещё на подходе чую запах гари. Раннее утро, а на улице народу полно. Они идут туда же, куда и я. Идут поглазеть… У моего дома стоит пожарная подвода. Мужики в плащах и шлемах скатывают рукав. Я смотрю на окна, а там сплошная чернота. Всё чёрно. Захожу внутрь… Моя жена и двое сыновей лежат в кроватях. Примотанные проволокой. Рядом валяется пустая канистра…

Ткач сглотнул и замолчал.

– Ты нашёл его?

– Да. Этот недомерок… Он оказался большой воровской шишкой. А такие не прощают унижения.

– И что ты сделал?

– Выследил гада. Потратил на это месяц, каждый день которого мечтал, как разделаюсь с мразью. Дождался удобного случая. Оглушил, отвёз в лес, привязал к дереву, облил керосином и поджёг. Но глядя, как он горит, я не почувствовал никакого облегчения. Ничего не изменилось. Ты прав. Мечты куда привлекательнее реальности.

…Рассвет в середине ноября тут наступает в половине десятого, к этому времени мы с Ткачом уже проснулись, успели позавтракать, два раза сцепиться по поводу грядущего жертвоприношения и устать ждать пройдоху Отеваха. Наконец внизу скрипнули половицы и раздался зычный возглас хозяина. Вчера он не казался таким бодрецом, а сегодня так и скачет вокруг. Не иначе предчувствие золота и крови старика возбудило.

Капище представляло собой площадку, укрытую с трёх сторон камнями от ветра и любопытных взглядов. Посреди неё на небольшом возвышении стоял каменный уродец, из живота которого выглядывал ещё один поменьше, а из живота того – третий. Как только мы приблизились, внутри истукана что-то завыло, а Отевах бухнулся на колени и затараторил на манси.

Я и не заметил, как в руках у него оказались бубен и колотушка.

Бух. Шаман закружил вприсядку вокруг уродливого идола. Бух. Из стариковского горла полилось странное гортанное пение. Через пять минут, когда я уже начал скучать, Отевах подскочил к Ткачу, и тот щедро отсыпал ему в чашку выданные мной накануне золотые монеты. Я посмотрел на Алексея. Его оловянный взгляд застыл на истукане. Шаман подскочил ближе и полоснул костяным ножом Ткачу по кисти. Брызнула кровь. Отевах, не мешкая, вымазал в ней ладонь и провел ею по губам и глазам истукана.

Бух. Шаман подскочил ко мне.

– Золото! Много золота!

– Погодь. Ты говорил, что ей всё равно, чья кровь?

– Да. – Отевах в ужасе попятился от меня. – Нет! Золотая Баба не простит тебя!

Калёное лезвие перехватило старику яремную вену, и его кровь щедро окатила всё каменное изваяние. Шаман завалился на снег, из его рта пошли розовые пузыри.

– Бог простит.

– Ты что? – Пришедший в себя Ткач удивлённо моргал.

– Тебя сейчас порезали и обобрали, вот что. – Я вывернул карманы Отеваха. Там кроме монет лежал пакетик с каким-то белым порошком. – Он ещё и вмазался, чтобы в раж войти.

– М-м-м… – Ткач взял у меня из руки один золотой и положил к подножию истукана. – Пусть будет.

– Алексей, ты неисправим.

– А вдруг он не успел что-то важное сделать?

– Что именно?

– Ну, пошаманить как-то, чтобы нам проход был. Бабу эту золотую умаслить. Вон она, как выла вначале, так и воет, – Ткач кивнул в сторону каменного истукана.

Я ухмыльнулся, взял горсть снега, подошёл к идолу и заткнул дырку в его животе. Завывания сразу прекратились.

– Ещё вопросы есть? Тогда пошли собираться. Часов через пять-шесть стемнеет уже, а у нас ездовые ещё в дорогу не кормлены.

Глава 16

Когда выходишь один на один с коварным, не знающим сомнений и жалости противником, который не собирается прощать и малейшей ошибки, не собирается соблюдать какие-то сраные «законы чести», который обязательно добьёт и поглумится над твоим бездыханным телом, ты, само собой, даже не задумаешься о том, чтобы просить пощады, и не будешь рассчитывать на снисхождение с его стороны. Одновременно и сам готов перегрызть ему глотку, если заняты руки, выдавить ему глаза, если до другого не дотянуться, и при этом обманывать, изворачиваться, заходить сзади, бить исподтишка, заговаривать зубы перед тем, как нанести удар, душить спящего, толкать в пропасть незрячего и есть живьём голодного. Тайга – тот самый противник. Мы вступили на территорию, где никакие договорённости, условности, правила и законы не действовали. Разве что закон природы: жри сам или сожрут тебя. Поэтому ни о какой лыжной прогулке и речи быть не могло, хотя бежалось по зализанному ветром снегу довольно легко, и к середине дня наша процессия выкатилась к огромному заброшенному комбинату, за которым высилась рукотворная гора из выработанной породы.

Ещё издали я услышал странные ухающие звуки со стороны бетонного монстра, казавшегося мёртвым и необитаемым. Будто гигантский дровосек раз за разом опускал свой топор, но в самый последний момент передумывал бить. С расстояния метров в двести к уханью прибавилось завывание ветра, год за годом подтачивающего стены исполинских цехов, похожие теперь на вставные челюсти, раскрошившиеся до такой степени, что из-под бетона выглядывала ржавая арматура. За тёмной коробкой здорового бункера и пристроившимся к нему транспортёром с давно сгнившей лентой что-то мерцало слабым нездешним светом. Вокруг комбината всё стало безликим и серым. В это время природа и так не балует яркими красками, но внезапно сгустившиеся сумерки не оставили даже намёка на зелень в темнеющей за спиной стене из елей и пихт. Наши ездовые начали заметно нервничать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});