Полукровка. Крест обретенный - Андрей Константинов

— А, так ты уже все знаешь?

— Вах, что я знаю? Я ничегошеньки не знаю, кроме того, что ты у нас теперь завидная невеста. Ну, давай, не томи, рассказывай все по порядку. Только сначала ответь на самый главный вопрос: кто он?

— Он? Он — это Сергей, — печально выдохнула Самсут.

— Какой Сергей? — опешила Каринка.

— Твой приятель. Тот самый, которому я должна «Ахтамар».

— Силы небесные! Господи, ну какая же я дура! Ну, конечно! Ай да, Серега, ай да тихоня прокурорская! А теперь, подруга, давай, все подробно, ничего не пропуская. Обожаю истории про любовь с приключениями.

— В том-то и штука, что с приключениями, — невесело улыбнулась Самсут и начала рассказывать. Когда в своем рассказе она дошла до объяснения на Монмартре, Карина аж подскочила:

— Ну, ты идиотка! Клиническая! Я немедленно звоню Сергею!

Однако квартирный номер Габузова молчал, а его нового мобильного номера Карина не знала.

— Может, в магазин вышел? Ладно, перезвоним через полчасика. А сейчас поднимайся и марш на улицу.

— Зачем?

— А затем. Тебе, между прочим, тоже в магазин сходить не мешало бы. В доме шаром покати, а ребенок двое суток в поезде. Небось одними сникерсами да чипсами питался. Давай-давай, одна нога здесь — другая там. А я пока на кухне по сусекам пошарю, может, хоть какую корочку для твоей крысы найду.

Самсут послушно кивнула и одела туфли. Каринка, как всегда была права, отдых закончился — пора было начинать впрягаться в рутину домшних дел. Пока Ванька не раскрутил бабушку на заказ пиццы на дом или поездку на лимузине в «Макдональдс».

Она вышла во двор и…

* * *

… У чугунного литья забора, с букетом алых роз в руке, стоял Сергей Эдуардович Габузов. Собственной персоной.

— Это вы? — воскликнула Самсут. — Но что вы здесь дела…

— Я… я ждал вас… Хотел подняться, но все не решался…

Самсут вдруг расхохоталась так заразительно и звонко, что Сергей засмеялся тоже. Правда, не совсем весело, еще толком не понимая, что к чему.

— Вы… Вы… букет, как будто веник… Вы… — вдруг она так же резко перестала смеяться и, густо покраснев, сказала: — Вы простите меня, Сергей. Я была неправа тогда. Вы… Вы ни в чем не виноваты — это все моя глупость. Я… — Она подошла и положила руки ему на плечи. — Я люблю вас. Вот так. А теперь можете отдать цветы, раз уж купили, и уходите. Я знаю, я вам не нужна. А деньги за помощь я вам отдам. Столько, сколько надо, честно…

Рука Габузова с букетом растерянно поднялась, словно защищаясь.

— Самсут! — прошептал Сергей, и оба в поцелуе забыли про все. Даже про Беттину, весьма заинтересовавшуюся цветастым габузовским галстуком.

Но не успели они насладиться этим первым поцелуем, как откуда-то из кустов послышалось шуршание, и вкрадчивый старушечий голос произнес:

— А, вот ты и попался, голубчик! Я уж за тобой давно приглядываю, как ты тут по кустам шарисся! Меня не проведешь! Я все вижу, все помню! Где шыпр обещанный, а?! Отвечай!

И Сергей Эдуардович, поднимая Самсут на руки и чувствуя, что начинается новая жизнь, весело сказал, глядя в подозрительные старушечьи глаза:

— Приходи к нам на свадьбу, бабка — все тебе будет, слово даю.

— А куда приходить-то? — соседка была человеком дотошным.

— В армянскую церковь, даи. В ту самую, что на Невском.

— А когда приходить-то?

— Через три дня! Больше я просто не выдержу!..

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ПОСЛЕДНЕЕ ТУШЕ 29

Сентябрьское солнце медом заливало город, когда Самсут стояла перед своим знаменитым старинным зеркалом, готовясь к первой в своей жизни настоящей свадьбе. И не просто свадьбе — к венчанию.

Конечно, Сергей слегка погорячился, и через три дня никакой свадьбы не получилось — но вовсе не из-за того, что в ЗАГСе была очередь. Во-первых, Габузов сразу заявил, что всякие там дворцы и ЗАГСы им не нужны — они будут венчаться. И непременно в армянской церкви. Во-вторых, Самсут сама решила, благо отныне средства позволяли, попробовать созвать на свадьбу всех тех, кто помог ей обрести себя в это необыкновенное лето. А в-третьих, Карина заявила, что раз уж ее лучшая подруга выходит замуж за человека, который на четверть армянин, да еще и венчается в армянской церкви, просто необходимо, чтобы и невеста была одета в национальный подвенечный костюм. Разумеется, на все это ушло немало времени.

Самсут с Габузовым старательно пытались не пропустить никого, и в результате количество гостей неумолимо подкатывалось к сотне с лишком. Одни афинские Тер-Петросяны занимали список в пол-листа (за минусом, естественно, господина Рюпоса). За ними, уступая лишь совсем немного, шли пирейские докеры Сергея с примкнувшим к ним рыбаком Жорой, кипрские силы правопорядка, представленные Овсанной и ее родней (местные представлял Толян, назначенный шафером), интербригада адвокатов, парижанки Габриэль, Ануш и Берта. Примчался из Кепинга Матос — к глубокому облегчению Самсут без новой супруги. (После того как Самсут рассказала матери о своей шведской встрече с отцом, Гала Тарасовна прорыдала всю ночь. А на следующий день они с Матосом, выпав из социума, проболтались неизвестно где, вернувшись лишь глубокой ночью. При этом глаза у Галы блестели будто у нашкодившей кошки). Наконец, Габузов умудрился даже отыскать престарелого правого крайнего нападающего из команды Марселя, некогда игравшего вместе с покойным Семеном Луговуа.

Все эти люди прибывали в Петербург и останавливались: кто в гостиницах, кто у Габузова, а кто и в обеих квартирах Самсут, которые очень скоро превратились в настоящие проходные дворы. Словом, суматошная жизнь била ключом. Но на последнюю ночь Карина решительно выгнала всех из старой квартиры Самсут.

— Надо же девичник устроить, — смеялась она. — Нам с Сумкой напоследок тоже о многом поболтать хочется.

В эту ночь они действительно переговорили о многом.

* * *

— …Видишь, я же говорила тебе, что счастье можно найти только через обретение себя, а себя обрести — через корни. Ты вон, гляди, совсем другая стала, самостоятельная, смелая, настоящая армянка.

— Да все это не так просто, Каринка. Корни — корнями, но скорее все произошло из-за того, что мне встретилось столько разных и замечательных людей.

— И все армяне, заметь! — не унималась Карина.

— Да брось ты, — рассмеялась Самсут. — Прежде всего, они просто хорошие люди. А хорошие люди, как и плохие, есть среди всякого народа. И вот без этих хороших людей я не узнала бы о себе так много нового, не открыла бы в себе того, чего и не подозревала никогда, понимаешь? Доброта вызывает доброту, благородство влечет за собой благородство, смелость чужого поступка — свое собственное мужество. Я в последнее время все вспоминаю одного старика…

— Какого? Самвела-агу что ли?

— Нет, не его, а совершенно незнакомого старика-армянина, которого видела однажды около моей бывшей школы. Когда в начале лета я шла увольняться и ужасно, честно говоря, трусила, а он согнал с газона какого-то нового русского с его навороченной машиной. И ведь совсем старый был, а не побоялся, и парень, не поверишь, послушался! И это так тогда меня собрало, подстегнуло, что ли. И тогда-то, наверное, все и началось.

— А все-таки здорово, что Сергей — тоже квартерон, — гнула свое непробиваемая Карина. — Значит, в детях ваших крови-то будет уже половинка!

— А мне говорили, что полукровки — это самые неустойчивые существа на свете, кровь их в разные стороны так и тянет.

— Глупости! Раз на раз не приходится! Наоборот, они все талантливые и умницы! Короче, надо тебе армянский учить.

— Наверное, придется, — вздохнула Самсут, у которой армянские буквы всегда вызывали восхищение, но, так сказать, эстетическое, при этом выучить их ей всегда казалось делом немыслимым. — А то и правда, все вокруг, вроде, говорят, только мы с Сергеем, как рыбы молчим.

— Ну, Сергей-то, не в пример тебе, многое понимает и даже говорит, он вообще к языкам способный. А бабушка твоя, помнишь, как пела! — вдруг вздохнула Карина и посмотрела на портрет, тускло мерцающий в окружающей полутьме. — Помнишь, про волка?

— Про волка? Это про которого ты тогда Нине Ивановне сказала?

Как-то раз, когда в десятом классе глупая училка по географии в очередной раз занудила про ответственность, значимость и долг партии, Каринка свела черные брови в тонкую полоску и буркнула: «Ну, пошла волку Евангелие читать!» Самсут тогда сразу представила себе величественную географичку, в позе пастора потрясающую огромной книгой над головой съежившегося, но, тем не менее, внимательно смотрящего исподлобья, как бы половчее ее цапнуть, волка — и громко рассмеялась. С тех пор это выражение, так поразившее Самсут своей образностью, стало одним из ее любимых, и она научилась прикрываться им, как щитом, от всяких занудных, но неизбежных вещей.