Тайна Ольги Чеховой - Воронель Нина Абрамовна

— Вроде того.

— Здорово это у вас там! Был начальник и тоже исчез, как простые смертные.

— У нас все равны — и начальники, и простые смертные. И потому ты должна быть с нами крайне осторожна и со своими боссами тоже. Я не знаю, кто из них страшней.

Оленька собиралась возразить, но не успела — надсадно завыла сирена, возвещавшая налет английских бомбардировщиков. Это было их привычное время. Освещенные окна мраморного зала мгновенно погасли, и в насупившей темноте над дверями запасных выходов вспыхнули синие лампочки. Поток мужских фигур в мундирах рванулся прочь из зала, это руководители нацистской партии спешили в бомбоубежища. Оленька хотела последовать за ними, но Лёва удержал ее:

— Не нужно убегать. Давай посидим тут — такой возможности уединения без посторонних ушей у нас больше не будет.

Оленька прижалась к брату:

— А ты не боишься?

— Я устал бояться. Опасность велика и грозит со всех сторон, так что никакой страх не убережет. Остается только положиться на судьбу.

Где-то далеко раздалось несколько мощных взрывов, за ними последовал короткий сухой треск разрозненных выстрелов, это начали огрызаться зенитки.

— Вот тебе и судьба — на этот раз бомбы упали где-то в другом конце города.

— А ведь могли упасть здесь, — сказала Оленька.

— Неважно, что могли, важно, что не упали. Разве это не чудо?

— Знаешь, со мной уже случилось чудо! Я встретила любовь своей жизни!

— Надеюсь, это не Марсель?

— Конечно, нет! Это совсем другой человек!

— Его не было сегодня в этом зале, правда?

— Он совсем в другом месте, он в небе над Англией!

— Летчик, что ли?

— Командир эскадрильи истребителей!

— Командир эскадрильи истребителей? Сколько же ему лет?

— Честно? Двадцать семь.

— Ну, сестра, ты даешь! Я теряю дар речи.

— Признаюсь, я убедилась, что мужчины моих лет мне не по вкусу.

— Даже я?

— Об этом лучше спроси свою Марию!

Да, случилось чудо, сердце Оленьки неожиданно растаяло, и она после стольких лет одиночества полюбила мужчину на пятнадцать лет моложе ее. Не знаменитого, не богатого, но достойного ее любви. Так ей во всяком случае казалось. Им не суждено было жить вместе, по крайней мере, во время войны, которая началась 1 сентября 1939 года и была впоследствии названа Второй мировой.

В канун Рождества 1940 года Оленька нашла время для поездки в Нормандию, где была расквартирована эскадрилья Джепа. Это были дивные дни, жаль, что быстро промелькнули. И на удивление — фюрер прислал ей туда, в Нормандию, рождественский подарок, какой дарил всем солдатам на всех фронтах. Только в Оленькину коробку с рождественскими сладостями кто-то вложил открытку с портретом вождя, лично им подписанную: «Ольге Чеховой с восхищением и уважением. Адольф Гитлер».

Перед возвращением из Франции практичная Оленька вытряхнула из коробки ненужные ей сладости и наполнила купленными в местных магазинах запрещенными к вывозу французскими духами. Однако на границе таможенный офицер-педант потребовал открыть тяжелую коробку. Ольга испугалась, но взгляду таможенника под крышкой открылась открытка, подаренная лично фюрером. Потрясенный таможенник забыл о контрабандных духах, встал по стойке смирно, выбросил вперед руку в гитлеровском приветствии и выкрикнул:

— Хайль Гитлер!

Оленька

С тех пор как Оленька перевезла Бабу Лулу в Глинеке, она редко обедала в кафе студии УФА — приятней было подскочить на машине на дачу, а не портить желудок не лучшей в мире ресторанной едой. Переезд матери в загородный дом был делом непростым, и Оленьке не удалось бы ее на это уговорить, если бы не регулярные бомбежки английской авиации, которые так пугали Лулу.

Однако в тот роковой день, двадцатого июня — Оленька навсегда запомнила этот день как роковой — она разглядела у себя на висках несколько седых волос, которые нужно было срочно закрасить. Не то чтобы они бросались в глаза, но Ольга хорошо знала коварные свойства кинокамер, всегда запечатлевавших самое неприятное. Поэтому она вызвала парикмахершу и в ожидании ее отправилась в кафе — перекусить перед съемкой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Все столики были заняты молодыми людьми и девушками в старинных германских костюмах, статистами очередного боевика из эпохи Фридриха Великого. И только в углу у окна одиноко сидела ее давняя приятельница, Камилла Хорн, с которой она в прошлом году снималась в фильме «Красные орхидеи». Подхватив у стойки поднос с сосисками и кофе, Оленька направилась к ней. Надкусив сосиску, она поморщилась: из какого мяса та сделана, да и из мяса ли? И только тут заметила, что Камилла бессмысленно ковыряет вилкой нетронутый омлет: из чего, интересно, он состряпан, из яичного порошка или из яиц? А глаза Камиллы, такие прелестные, раскосые, нет, не прелестные, а обворожительные в прошлом, а сейчас красные и опухшие от слез, глядели в пространство, ничего не видя.

— Что случилось, Камилла? Кого-то убили?

— Еще не убили, но очень скоро убьют! И многих! Я вижу горы трупов!

— Что случилось? Каких трупов?

— Мой Вилли получил приказ — и с танковой бригадой ранним утром срочно отправился к советской границе.

— Ну и что? У нас же пакт о ненападении! Я сама была на приеме, когда нарком Молотов приезжал в Берлин!

— Неважно, что пакт! Вилли сказал, что завтра начнется большая война. Совершенно секретно!

Она прильнула плечом к Оленьке, и та почувствовала винный перегар. Только тут она увидела притаившийся за вазочкой с цветами пустой бокал — что там было? Вроде бы вино, но по запаху — что-то покрепче.

— Я знаю, что больше никогда не увижу Вилли! — прорыдала Камилла. — А ведь мы собирались пожениться. Только ждали окончательного решения о его разводе. А теперь все, конец!

— Чего ты ревешь, еще беду накличешь. Ведь война идет уже скоро год, и почти нет никаких потерь.

— А эта война будет совсем другая. Страшная война!

— Хватит причитать, ты что — ясновидящая?

— Да! Я видела сон — по карте Европы текла кровь, пока ее полностью не залила. Проснулась и вижу — Вилли собирает вещмешок и говорит: «Прощай!» Поцеловал меня и выбежал за дверь, только крикнул: «Помни! Совершенно секретно!»

Оленька наспех проглотила сомнительные сосиски и поспешила в гримерную закрашивать седину, хотя внутри она вся дрожала. Слова Камиллы напомнили ей страшное пророчество Лёвы: «Я думаю, будет война Германии с Россией! И тогда русские немцы из неявных врагов станут явными».

А вдруг и вправду, завтра-послезавтра начнется война Германии с Россией? И никто с русской стороны этого не подозревает! Она должна предупредить! Но как? Сочинить донесение и передать его Курту она все равно сегодня не сможет — у нее через час важная съемка, которая закончится близко к полуночи, а ее записывающее устройство спрятано в Глинеке. Как быть? И Оленька решилась на отчаянный шаг, чего раньше себе никогда не позволяла. Она зашла в незапертый кабинет управляющего, которого только что видела за обеденным столом в кафе, и позвонила Курту. Тот ответил после первого же гудка, и она поспешила ему сказать, что у нее в Глинеке внезапно протекает газовая труба и просит его приехать к ней после съемок, потому что мама трубу перекрыла, но долго обходиться без нее не сможет.

Курт сразу понял, что речь идет о чем-то срочном, и немедленно согласился приехать, добавив, что как только он оценит размер бедствия, с утра пораньше пришлет в Глине-ке команду слесарей.

Домой она мчалась, пренебрегая правилами уличного движения, и вздохнула с облегчением, увидев машину Курта. Она пересказала ему сбивчивый рассказ Камиллы, делая упор на срочную отправку танковой бригады к границам СССР. К счастью, Курт принял ее слова всерьез и пообещал немедленно предупредить руководство. Правда, он не был уверен, что его выслушают с одобрением, но это уже было не ее, Оленьки, дело, ей важно было доложить об опасности неожиданного нападения.

Ранним утром ее разбудил рокот парковавшейся неподалеку большой машины. Просыпаться ни свет ни заря было не в ее привычках, особенно после вечерних съемок, поэтому она нехотя выбралась из постели и подошла к окну. Осторожно отодвинув штору, выглянула в щелку и замерла от страха — из подъехавшей к вилле черной машины вышли двое в форме и направились ко входу в ее дом. На сегодняшний день в Германии исчислялось несколько родов войск и полиции, и каждый был одет в особую униформу — только запомнить, какая какому ведомству принадлежит, Оленька так и не научилась.