Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович

Клим сбросил на асфальт тяжелый рюкзак, выпрямился, расправил плечи, дал спине передышку. Глядя на рюкзак, улыбнулся, обнажая фиксу из белого металла. Завершил мысль:

— Тогда я стану, как и ты, гражданином России. Мне ребята говорили, сколько Россию ни грабь, ее все не убывает. Вот что значит великая держава! Завидую кацапам. На богатстве сидят.

— А ты орал: «Геть кацапив з украинских тюрем!»

— Не придирайся к слову. Кацап — это еще не весь русский… Уже и поляки претендуют на Русскую землю.

— Это что-то ново.

— А новое — это забытое старое.

— Поляки ничего не забывают. У меня был сосед по нарам — поляк. Бредит Полонией — от моря до моря.

Дорога длинная… Шли, шуршали подошвами по влажному асфальту. Неторопливо беседовали на вольную тему.

В эти минуты как они были не похожи на прежних драчунов! Детство ушло — остались воспоминания. О плохом ни говорить, ни думать не хотелось. Было общее хорошее, вечное — вот эта степь.

6

По селу с быстротою молнии разнесся слух: Клим Пунтус из тюрьмы вернулся.

Первым уловил запах магарыча Алексей Зема. В этом ему помогла соседка Прасковья Огрызко, бывшая доярка «Широкого лана», крупная сорокалетняя молодица с розовым, вечно улыбчивым широким лицом и с желтыми мозолями на ладонях от вил и совковой лопаты. Прасковья обладала богатырской силой — нередко сама вместо лошади вывозила из коровника телегу с навозом; мужики к ней подходили с опаской, исключая разве что Алексея Зему. О таких женщинах, как она, на селе поют: «Я корова, я и бык. Я и баба, и мужик».

Леху Прасковья застала с плотницким топором в руках — из сухого дубка тесал топорище. Его пустой левый глаз был прикрыт плотной бязевой повязкой, но он видел одним глазом не хуже, чем двумя. Соседку заметил издали.

— Привет, Пашуня! Заходи, гостьей будешь.

— Может, ты к нам зайдешь? По старой памяти. Ясли развалились.

— Тогда готовь допинг. А лучше — пусть ваш Прудиус раскошелится. Бабки у него жирные.

— Я тебя молочком угощу. А попутно отнесешь крынку Алексею Романовичу. У них, ты еще не слышал, событие — Клим уже дома.

— Ему что — срок скостили? — искренне удивился Алексей. С Климом он дружбу не водил, но от чарки, если тот угощал, никогда не отказывался.

Ближе к вечеру в доме Пунтуса готовилась попойка. Подходили друзья и знакомые, поздравляли Клима с благополучным возвращением. Встречали, словно героя. Примерно так в недавние времена встречали на Слобожанщине космонавта номер два, когда тот наносил визит к родственникам жены-украинки.

У Клима была уже вторая отсидка. За первую — за хулиганство — теперь не сажают. Драка без поножовщины — явление обыденное, следствие проклятого застоя. На Украине дерутся везде, даже в Верховной раде, но еще ни один депутат тюремную камеру не испытал. Чего греха таить, дрались даже в советское время, не стояли в стороне и члены Политбюро.

Хозяин дома — Алексей Романович — в попойке не участвовал: сдвинулись камни в почках, «скорая» увезла его в районную больницу. Гостей обслуживали сестры Клима — Юля и Оля, они подавали на стол и со стола принимали тару. Допингом, настоянным на степных травах, потчевала хозяйка — неутомимая Валентина Леонидовна: любимый сыночек вернулся, живой и не c отбитыми почками.

Лешка Зема пришел без приглашения, зная, что чаркой не обнесут — закон гостеприимства не позволит незваного гостя гнать из-за стола.

— Перевышку приглашать будем? — робко подала голос Оля, худенькая большеглазая Юлина сестренка. Оля имела в виду Никиту, школьного Юлиного друга. Ей хотелось, чтобы он с сестрой увиделся. По селу ходили разговоры, что Никита вот-вот придет в отпуск. Не раньше, как вчера, Оля встретила в магазине Клавдию Петровну. Старая учительница не утаила новости: со дня на день ждут своего служивого на побывку.

— Старого Перевышку стоит ли приглашать? — Валентина Леонидовна не горела желанием видеть в своем доме скандального механизатора. Тот, если сядет за стол, обязательно уже после первой рюмки затеет словесную перепалку: Андрей Данилович спорщик известный — зацепится вроде за пустяк, перекинется на большую политику: дескать, вспомните, сельчане, как мы жили раньше и как живем теперь? Далеко ходить не будем, возьмем Сиротино двадцатилетней давности. Вспомнили? И какая мысль напрашивается?

— Ночью я с Никитой шел. Хлопец как хлопец. Не злобный и не дурак. Это мы тогда с Илюшкой лютовали, — неожиданно признался Клим.

— Он о Юле расспрашивал? — встревожилась Валентина Леонидовна.

— С чего ты взяла? Старое не вспоминал.

— А из-за чего у вас были драки? Что заставляло?

— Дурость.

— Так приглашать, чи шо? — торопила Оля.

— Смотрите сами.

— Я схожу, — сказала Юля.

Мать осуждающе взглянула на дочку.

— Юлька, ты засватана.

— Брось, мама, свои старорежимные понятия.

— А это разве не понятие — Семен Онуфриевич на тебя затратился. В институт устроил. Для отца умного адвоката нанял. В райцентре магазин стройматериалов открыл, кстати, на твое имя…

— Что я там — гвоздями торговать буду? Или разливать олифу?

— Отец выйдет из больницы, он с тобой поговорит…

Юля сверкнула темными глазами. С матерью у нее давно наметился разлад, пожалуй, с того момента, как отец привел в дом толсторукого и толстоногого коммерсанта Блакитного, статью напоминавшего крепкого в кости борца-тяжеловеса с грубыми чертами смуглого лица. Блакитный признался, что он разведен, в Луганске у него трехкомнатная квартира, подыскивает бойкую хозяйку. «Будет нашим зятем», — про себя решила Валентина Леонидовна, считая, что Юля — лучшая кандидатура для предпринимателя Блакитного. А Никита Перевышко ей не пара. Перевышки — потомственные батраки. Никита никогда в начальство не выбьется — не та кровь. Выйдет дочка за Семена Онуфриевича Блакитного, будет рожать ему крупных здоровых детей. Валентина Леонидовна была помешана на крупных мужчинах, хотя и достался ей маленький брюхатенький Алешка, не рядовой колхозник, а начальник, заметный в районном масштабе.

— А ты дедушку Леню сильно слушала? — огрызнулась Юля. Надела голубую вязаную кофточку, которая нравилась Никите; вышла за калитку, посмотрела по сторонам — ни души.

Перевышки жили на соседней улице. Из сада, обогнув сараи, спустилась во двор Перевышек. Никита, в белом халате, с сеткой на лице, работал на пасеке — увлеченно колдовал над раскрытым ульем.

— Здравствуй, отпускник!

Никита разогнул спину, поднял с лица сетку. В высокой светло-русой женщине не сразу узнал Юлю. С тех пор, как расстались, вроде и времени прошло немного — чуть меньше года, но как она изменилась! Это уже не девчушка выпускного класса, а созревшая, статная женщина. В ее глазах — трепетная радость, пунцовые полные губы вот-вот произнесут заветные слова, которые он всегда помнит: «А ты все тот же. С годами не меняешься»…

Ах, Юля, Юля! В жизни все меняется. Неизменной остается только душа человека. Душа даже не стареет — не подвластна времени.

— Здравствуй! Что вдруг?

— Соскучилась.

— Ой ли?

Но тут Юля заметила, что на крыльцо вышла Клавдия Петровна. Юля спрятала улыбку, поспешила сказать Никите:

— А я к тебе с просьбой. Клим приглашает отметить его возвращение. Родителя дома не будет.

— Предвидится большая попойка?

— Не без того, конечно.

— Я непьющий.

— А пить не обязательно. Посидим, вспомним школьные годы.

Клавдия Петровна, кутаясь в серый байковый халат, стояла на крыльце, напрягая слух, пыталась уловить смысл разговора. То, что Юля в первый день приезда Никиты оказалась у них во дворе, Клавдию Петровну не удивило, но и не обрадовало — она не желала видеть своего сына с дочкой презренного соседа. Чтобы с Пунтусами породниться — да никогда! Хотя… Юля красивая девушка, скромная, работящая. В семьях, своими руками добывающими хлеб насущный, сначала интересуются, что человек умеет делать и лежит ли у него к работе душа. Юля была бы Никите в самый раз. Ведь и Никита не из лодырей.