Волкодав - Мария Васильевна Семенова

преодолеть? Если бы только я смог пойти вместе с тобой!

Действительно, странное и малоприятное нездоровье, превращавшее мир в скопище зольно-пепельных теней, продолжало посещать Волкодава. Впрочем, таких безобразий, как во время достопамятного поединка, более не приключалось. Дело, наверное, было в том, что он сразу перебрался ночлежничать в корчму Айр-Донна и каждый день лакомился сметаной. А потому Волкодав крепко надеялся, оставив далеко за спиной каменные своды и стены, негодные для жизни человека, покинуть с ними и хворобу.

«Далёкий путь!.. Верно сказано, да не очень! – приосанились три молодых итигула – Йарра, Мааюн и Тхалет, весьма кстати заглянувшие в Тин-Вилену навестить Волкодава. – Не поприщами измеряют протяжённость дороги, и не бывает она слишком далёкой, если пролегает через земли друзей. Половина Озёрного края ест с нами хлеб, а кто не ест с нами хлеба, те торгуют, хотя бы через соседей. Они снарядят лодки и станут передавать тебя из деревни в деревню как самого дорогого гостя, Волкодав, потому что ты побратим итигулов!»

Венн добросовестно попытался представить себе подобное путешествие. Ничего не получилось.

Однако трое парней из долины Глорр-килм Айсах словами не ограничились.

Мааюн, самый старший и самый суровый, вплётший прошлой осенью в волосы цветные шнурки женитьбы, присмотрелся к Салегриновой карте:

«Вот здесь, в Захолмье, около устья Потешки, живёт человек, у которого останавливался Йаран Ящерица, когда ехал вершить сватовство. Говорят, этот Панкел по прозвищу Синий Лёд многих там знает. Мой отец тоже бывал в тех краях и хвалил его гостеприимство. Я назову тебе приметы дороги, а ещё мы дадим тебе письмо, чтобы Панкел сразу понял, кто это к нему пришёл и как с тобой поступать».

Письмо!.. За всю свою жизнь Волкодав получил письмо один-единственный раз. Маленький кусочек берёсты, принесённый на лапке верным Мышом. Один-единственный раз… Тем не менее он хорошо помнил, сколько тепла и любви оказались способны уместить несколько слов, торопливо нацарапанных рукой Ниилит. С той поры письма внушали ему почти такое же благоговение, как и книги… Вот только больше ему никогда и ничего не присылали. И сам он никому не писал.

Даже то, как составляются письма, он видел только со стороны – когда они с Эврихом зарабатывали на жизнь в «Сегванской зубатке», каждый пуская в ход умение, которым владел лучше всего. Волкодав уже тогда обучился читать на нескольких языках, но, насмотревшись на Эвриха, с поистине потрясающей, естественной ловкостью извлекавшего из чернильницы слова и целые фразы, венн поневоле сделал вывод – справедливый, наверное, но от этого не менее обидный: вот искусство, которым ему не овладеть никогда.

Понятно поэтому его радостное любопытство, когда юные горцы вознамерились снабдить его в дорогу письмом.

Три года назад он недолго пробыл в селениях итигулов, однако успел пожить в их домах и был уверен – там от них с Эврихом не прятали никакого имущества или убранства. А посему, если бы итигулы хранили в своих жилищах книги, он бы их заметил. Обратил бы внимание. Не такое пристальное, как сейчас, но обратил бы. Так вот, он не припоминал книг.

И тем не менее – Мааюн говорил о письме! Именно о письме, а не о какой-нибудь бирке с клеймом, отмечающей собственность, и не о дощечке с зарубками, могущей быть знаком денежных обязательств!

Волкодав помимо воли ждал, чтобы Йарру или его почти ровесника Тхалета отправили, как младших, добывать письменные принадлежности… или, что вероятнее, искать грамотного человека, желающего заработать монетку. Однако ошибся, и ошибка в кои-то веки раз вышла приятная.

В руках у горцев появились мотки и обрывки ярких шерстяных нитей, и Мааюн – торжественно, явно по праву старшего – завязал самый первый узел. Красивый и сложный это был узел, с лепестками, похожими на цветочные, только у известных Волкодаву цветов лепестки росли всяк сам по себе либо урождались сросшимися, как у колокольчиков, а у этого – перевивались, перетекали один в другой. Удивительно и занятно, и не вдруг повторишь.

«Это означает приветствие», – пояснил Мааюн Волкодаву.

За первым узлом последовали другие… ещё, ещё и ещё. Вплетались новые нити, цветная тесьма то сужалась, превращаясь в пухлый узорчатый шнур, то вновь ширилась подобием кружевной сетки.

«Человек», «идти», «друг», «пища», «лодка», «ночлег»… – быстро работая пальцами, называл Мааюн узлы и узоры.

Тут Волкодав припомнил обширные нитяные полотна сходного плетения, показавшиеся им с Эврихом стенными украшениями итигульских жилищ, и ему сделалось стыдно. Вот ведь как! Похоже, книги и летописи горцев всё время были у них перед глазами, только они умудрились их не заметить!

Он сразу положил себе непременно рассказать Эвриху, если жизнь вздумает улыбнуться ему и они ещё когда-нибудь встретятся.

Тхалет всё бросался напоминать и советовать старшему брату, и тот в самом деле дважды распускал узел-другой, чтобы усилить или слегка изменить значение предыдущих. Йарра больше помалкивал. Мать и отец, уехавшие с ним, маленьким, на другую сторону моря, конечно, научили его письменной вязи своего племени. Но, поскольку не было каждодневной необходимости, навык так и хранился в памяти невостребованным, обретя звание насущного только недавно, после возвращения в горы. Оттого Йарра, похоже, всё никак не мог достичь беглости в праотеческой науке и почти не принимал участия в составлении письма к Панкелу по прозвищу Синий Лёд, жившему в Захолмье при устье Потешки. Завладев кусками и обрывками цветных нитей, оказавшимися ненужными Мааюну, Йарра уселся в сторонке и принялся сосредоточенно выплетать нечто своё. Узлы разные вяжет, решил Волкодав. Умение проверяет…

Сам он на память отроду не жаловался. Зря ли когда-то с первого прочтения чуть не наизусть запоминал длинные классические поэмы, да ещё на чужом языке. Когда Мааюн кончил вязать письмо и торжественно вручил его Волкодаву, тот разгладил длинную тесьму на коленях и попытался разобрать смысл. Конечно, он смог уловить далеко не все тонкости, но в целом получалось достаточно складно.

«А почему, – спросил он, – этому человеку, Панкелу, дали такое прозвание?»

«Потому, – ответил молодой итигул, – что однажды весной, когда лёд уже напитался водой, посинел и стал ненадёжен, он провалился в воду и едва не отправился рыбам на корм».

Они сидели в корчме у Айр-Донна, в комнатке, за которую славный вельх наотрез отказался брать с Волкодава плату, утверждая, что и без того, ежели по уму, должен был бы передать ему во владение половину «Белого Коня». Стены во всём доме были, к величайшей радости венна, бревенчатые. В знак уважения к постояльцу служанки сразу покрыли их занавесями с вышивкой, изображавшей птиц на ветвях. Вышивка была двусторонняя. Переверни