Ночь в Кэмп Дэвиде - Флетчер Нибел

— О’кэй, волоките её сюда, Флип. Но только помните, вы после этого мой должник навеки!

— Всё что угодно, Джим, что хотите!

Миссис Джессика Банерсон вплыла в приёмную сенатора как раздутый парус. Её жирное лицо, разгорячённое затянувшейся кампанией, было мокро от пота, и она из всех сил колотила себя по лицу кружевным платочком. Она лучезарно улыбнулась Маквейгу, взвалила на его письменный стол увесистую сумку и вручила ему сразу три проспекта. На ней был ярко-красный костюм, карманы которого топорщились от набитых в них газетных вырезок, многослойная соломенная шляпа сидела на её голове как картонка из-под овсяного печенья. На бурно вздымавшейся груди красовалась знаменитая белая хризантема.

— Вы пытались уклониться от встречи со мной, сенатор. — Голос у неё был нежный и тонкий, как колокольчик и до странности не соответствовал бегемотообразному сложению. — Не могу понять, что вы имеете против пожилых дам!

Джим твёрдо решил, что ни в коем случае не даст себя запугать.

— Ни против пожилых дам, ни против белой хризантемы я абсолютно ничего не имею. Но просто я считаю, что в национальной эмблеме мы не нуждаемся!

— Помилуйте, сенатор, — прошептала миссис Банерсон, — ну как можно быть таким ужасно близоруким! Неужели вам не известно, что к крестовому походу за белую хризантему присоединились…

Миссис Банерсон трещала без умолку, и голос её порою поднимался до самых верхних нот. Она тяжело отдувалась и ёрзала в кресле, произнося свою лекцию из серии «для смышлёных, но непросвещённых», и непрерывно подносила к мокрому лицу носовой платок. Джим взглянул на часы. Оставалось четыре минуты. Он мысленно выругался и постарался сосредоточить мысли на Марке Холленбахе, на встрече, назначенной в четверг, и собственном запутанном положении. Скоро голос толстухи стал казаться призрачным, словно дальний звон колоколов. Должно быть, она всё-таки заметила отсутствующее выражение лица сенатора, так как неожиданно голос её включился на полную громкость:

— …если мой поход за белую хризантему так смешон, то как вы объясните тот факт, что сам Белый дом одобрил моё ходатайство?

— Что такое?

— Я сказала, как вы объясните тот факт, что сам Белый дом одобряет мою идею?

— Бросьте, миссис Банерсон, нечего нам играть друг с другом в прятки! Насколько мне известно, Белый дом возвращал вам ваши петиции, по меньшей мере, дважды.

Миссис Банерсон взволнованно задышала и напустила на себя таинственный вид:

— Совершенно верно, в прошлом Белый дом действительно занимал такую позицию, но теперь всё обстоит по-другому. Сами увидите, последнее сообщение из Белого дома будет благоприятным!

— Вы, уважаемая леди, просто хотите взять меня на пушку.

— Даже и не думаю. Президент Холленбах лично обещал мне заняться вопросом белой хризантемы.

— Вы утверждаете, что президент собирается поддержать вашу петицию?

— И не только это. Он мне сообщил кое-что куда более интересное. Можете вы мне поклясться, что никому об этом не расскажете?

— Никому.

— Хорошо, но только помните, что об этом не должна знать ни одна душа, президент Холленбах предупредил меня, чтобы я даже во сне никому не проговорилась. Дело в том, что он сейчас работает над проектом какого-то большого союза, ну… с другими, что ли, странами… и он мне твёрдо обещал, что, когда дело дойдёт до обсуждения эмблемы нового союза, он будет в первую очередь иметь в виду белую хризантему. А гербом этого союза он хочет выбрать какое-то дерево, кажется, осину.

Лицо её сняло триумфом. Соломенная шляпа сдвинулась набок, и она стала весело болтать ногами, стараясь достать ими до паркета. Джим Маквейг наклонился к ней через стол, внимательно вглядываясь в неё:

— А когда вы виделись с президентом?

— В прошлую среду. Две недели назад я заявила его пресс-секретарю, что просижу в его приёмной до тех пор, пока президент не согласится меня принять. Секретарь пытался выставить меня силой, но только я не далась. На следующее утро меня даже не пропустили через ворота. Тогда я пошла к сенатору Хэмпстеду и сказала, что буду сидеть в его приёмной, пока он не добьётся для меня приёма у президента. Всё это заняло двенадцать дней, но, в конце концов, я своего добилась.

— В какое время вы с ним виделись?

— В четыре тридцать пять. Он предоставил мне пять минут. Но сам так заинтересовался, что продержал меня все пятнадцать.

Джим подошёл к ней и, схватив её за полные мясистые локти, поднял с кресла и поставил на пол.

— Могу вам обещать, — сказал он, — что, если вы сумеете добиться единодушного одобрения всего состава Сената и ваш законопроект поставят на голосование, то я тоже проголосую «за».

— Как это умно и благородно, сенатор! — Она схватила со стола свою огромную сумку н, покопавшись, извлекла оттуда карандаш и блокнот.

— Значит, я вас тоже записываю, сенатор? — пропищала она. — Ещё два имени, и на моей стороне будет большинство членов Конгресса!

— Великолепно! — Джим принялся настойчиво подталкивать её к двери. — Вот уж действительно, правду говорят люди: никогда нельзя недооценивать способностей женщины…

Джим немедленно вызвал Карлсона:

— Послушайте, Флип, наша хризантема утверждает, что добилась свидания с Холленбахом по поводу своего сумасшедшего законопроекта. Говорит, что разговаривала с ним в четыре тридцать пять в прошлую среду. Позвоните в Белый дом его секретарю Говарду и проверьте, не врёт ли она. Мне до зарезу нужно проверить, так ли это.

Не прошло и нескольких минут, как Карлсон позвонил ему по внутреннему телефону:

— Всё правильно, Джим, старая ведьма не соврала. Она пробыла у президента с четырёх тридцати пяти до четырёх пятидесяти. Когда прошло пять минут, Говард приготовился было её выпроваживать, но Холленбах сам разрешил ей остаться.

Джим повесил трубку и долго сидел, уставившись невидящими глазами на репродукцию с изображением трактора, врезающегося своим плугом в богатый чернозём Айовы. Он почувствовал, как в нём медленно нарастает уверенность. Белая хризантема — эмблема Союза Аспена! Это новое доказательство, казалось, должно было опечалить сенатора, опять пробудить в нём страх, как тогда, ночью, по дороге из Кэмп Дэвида. Но его, напротив, охватило чувство удивительного облегчения. Выходит, подозрения его были правильны!

Дома в этот вечер, сидя за столом с семьёй, он почувствовал себя так легко и свободно, как не бывало уже давно. Он принялся разыгрывать Чинки, дразнить её, напирая на подозрительное обстоятельство, что по телефону ей почему-то звонят одни только подружки, потом рассмешил её и Марту, забавно рассказав о сегодняшней пресс-конференции, и, наконец, попросил у Марты вторую порцию бефстроганова — блюда, которого терпеть не мог.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});