Загадка лондонского Мясника - Тони Парсонс

Крупный, однако же, грызун, если на него охотятся с таким оружием, подумал я, радуясь, что снова сел в машину.

* * *

В квартире стояла какая-то странная тишина.

Я вздрогнул и вывалился из чуткого забытья. Не успел я очнуться толком, как уже сидел на краю постели, таращась на сумасшедшего, что устроился на моем прикроватном столике. «Двенадцать ноль пять», – сказал он мне. Только пять минут первого?

За окном гудел мясной рынок. Гремели тележки, кричали рабочие – у них еще хватало сил смеяться, долгие ночные часы были впереди.

Что же меня разбудило?

Я натянул штаны, надел на руки пару легких кастетов, которые хранил в ящичке, и вышел из спальни, с трудом удержавшись, чтобы не позвать Скаут. В собачьем домике сонно заворочался Стэн.

Входная дверь была закрыта, окна целы, сквозняком не тянуло.

Разбудил меня не звук – отсутствие звука.

Я опустился на колени рядом с клеткой Стэна, сунул руку под одеяло и нащупал будильник, который мы положили туда, чтобы он заменял щенку биение материнского сердца.

Батарейка села. Я улыбнулся в темноте и погладил Стэна по мягкой рыжей шерстке. Пошел на кухню и выбросил старые часы в мусорную корзину.

Они были больше не нужны. Стэн привык и чувствовал себя дома.

Но сквозь щелку под дверью Скаут сочился свет. Моя дочь до сих пор спала с включенной лампой.

Тридцать

Салман Хан открыл нам дверь и прищурился от бледного утреннего света. Он был небрит, в одной руке держал бейсбольную биту, в другой – сигарету, и обе чуть не вываливались у него из пальцев. Белая рубашка была расстегнута до пояса, на шее болталась черная бабочка, точно какое-то существо, которое только что сбила машина. Выглядел он так, будто спал в одежде целую неделю.

– Мистер Хан, – сказала Эди. – Старший инспектор Уайтстоун получила жалобу…

Хан шевельнул битой:

– Потому что они ушли! Офицеры, которые меня защищали!

Рен сочувственно улыбнулась:

– Угрозы вашей жизни больше нет. – Она была само профессиональное спокойствие. – Преступник схвачен…

Хан зло рассмеялся. Мы молчали.

Он посмотрел нам за спину, на дорожку, ведущую к дому. Там караулил молодой непалец, охранник. Теперь в богатейшем районе Лондона постоянно попадались на глаза такие наемные защитники, оберегавшие покой единственной улицы.

Богачи испугались. А больше всех – Салман Хан.

– Благодарю, Падам, – сказал он.

Гуркхский стрелок отдал честь.

Вслед за хозяином мы прошли в дом. У двусторонней винтовой лестницы стоял детский мотоцикл. В мраморном полу были вставки из стекла, сквозь них я видел нижнее помещение и невероятно голубой бассейн. Я почти ощущал его тепло, привкус хлорированной воды. Эди взглянула на меня, и я понял: она чувствует то же самое.

– Ваши родные уехали? – спросил я.

– Им нельзя тут оставаться! Слишком опасно! Если с ними что-то случится…

Мы пришли к нему для галочки, выполняя одну из последних задач в Плане действий по операции «Толстяк». Но Салман Хан по-прежнему ждал убийцу.

– Чего вы боитесь, мистер Хан? – спросил я.

– Шутите? Погибли мои самые близкие друзья. – Он затушил сигарету и немедленно закурил другую.

– Посмотрите на меня.

Хан встретил мой взгляд и отвел глаза.

– Черт! – крикнул он, отбросив биту.

– Как дела на предприятии вашего отца? Это ведь строительная фирма?

Он помолчал, стараясь взять себя в руки.

– Отец умер десять лет назад, а компанию продали. Почему вас это интересует?

– Кто такая Аня Бауэр? – спросила Рен.

Казалось, имя ему ничего не говорит. Хан покачал головой:

– Не понимаю, что происходит. О чем идет речь? Вы должны…

– Что произошло в школе? – спросил я.

– Долго еще вы будете задавать этот вопрос?

– Пока не узнаю правду.

– Что произошло? Ничего особенного. Мы бедокурили, вот и все. Не буду отрицать, мы много чего творили.

– Например? – спросила Эди.

– Боже! Ну, не знаю. Били стекла. Шумели. Покупали дурь.

– И все? – допытывалась Рен. – Хулиганство и легкие наркотики? Да ладно вам.

Хан бросил на нее настороженный взгляд.

– Мы никого не подбивали, – ответил он. – Нами руководили дух приключений, желание ставить эксперименты.

Хан вздрогнул и стиснул зубы.

– Он нас очаровал, понимаете.

– Перегрин Во? Это он был директором школы двадцать лет назад?

Салман покачал головой:

– Я о его любимчике. – Он усмехнулся. – Земном представителе Перегрина.

И я вдруг понял, кто в этой ситуации теряет больше всех.

– Вы имели в виду политика? Бена Кинга? Он был в фаворе у мистера Во?

Хан прятал глаза.

– Я не называл никаких имен. – Он запустил пятерню себе в волосы. – Вы должны меня защитить!

– Хотите написать признание? – спросил я.

Его рот скривился в пародии на кокетливую улыбку:

– А вам оно нужно, детектив?

– Мне кажется, время пришло, мистер Хан. Думаю, вы понимаете, что у вас нет другого выбора. – Я обвел взглядом бесполезную роскошь, окружавшую нас. – Ведь это не жизнь.

Он жадно затянулся.

– Мне нужно кое с кем переговорить. С женой, моей прекрасной… – Хан осекся, повесил голову, затем взял себя в руки. – С адвокатом и детьми. Господи, помоги мне! А потом я приеду к вам.

Он начал успокаиваться:

– Наверное, я помогу вам в расследовании.

– Когда вас ждать? – спросила Эди.

– Черт возьми! Когда я подготовлюсь, юная леди.

Я покачал головой:

– Так не пойдет, сэр. И придерживайте язык, когда говорите с моей коллегой. У нас есть причины предполагать, что во время вашей учебы в школе произошло серьезное преступление. Я мог бы арестовать вас прямо сейчас.

Хан рассмеялся:

– Правда? А в следующем году стояли бы возле этого дома в новенькой форме охранника и смотрели, как мои дети выгружают свои велосипеды из «Кайена» моей жены. – Он помолчал, выдохнул. – Завтра утром. Самое позднее – днем. Даю слово. Я хочу, чтобы все это кончилось.

– Кончится, – пообещал я. – Мы вам поможем. Но и вы должны помочь нам. Что произошло в школе?

– Что произошло? Я уже рассказал. Тебя ломают и создают заново. Вот что происходит в старых английских школах. Вот за что им платят родители. Вас разбирают на части и складывают по своему вкусу. Они принимают испуганных мальчиков и превращают их в воротил бизнеса, национальных лидеров, будущих премьер-министров. – Он глубоко затянулся. – Я познакомился с Перегрином Во в тринадцать лет. Тогда он был простым учителем литературы. Он нарисовал мелом черточку над доской и сказал: вот это – Шекспир. Потом нарисовал черточку в самом верху доски: это – Томас Лоуренс. А потом встал на колени – мы все, конечно же, хохотали – и нарисовал черточку прямо над плинтусом: а вот это – вы.

Салман Хан криво улыбнулся и махнул сигаретой.

– Оттуда мы и начали.

* * *

В Черном музее были гости.

В сто первый кабинет набилось человек десять молодых полицейских. Сержант Джон Кейн взирал на них без всякого удовольствия и жалости.

– Основные правила, – сказал он. – Ничего не трогать. Ничего не фотографировать. Ни в коем случае не брать «сувениров, о которых никто не вспомнит». Я вспомню, уж поверьте. Все экспонаты здесь намного старше и намного ценнее вас.

Послышались редкие смешки. Однако сержант был совершенно серьезен:

– Относитесь ко всему с почтением. И держите свои липкие лапы в карманах. – Он открыл дверь в музей. – Топайте.

Молодые люди двинулись вперед – оживленные и веселые, точно большие дети на экскурсии. Когда последний вошел в комнату, Кейн повернулся ко мне.

– Выпускники из Хэндона, – произнес он, имея в виду полицейскую школу. – Ко мне их присылают, чтобы хоть немного подготовить к реальной жизни. Такое вот нововведение.

– Могу подождать, – сказал я.

Он кивнул:

– Лучше так. Если хотите, присоединяйтесь.

Вслед за ним я отправился в викторианскую гостиную, где девять парней и три девушки хихикали над фальшивым камином и окном.

Они прошли под веревочной петлей и остановились перед столом, на котором лежали дробовики и винтовки, реплики и настоящие вещи. Рядом стоял стеклянный шкаф, полный автоматического оружия. Молодые люди перестали смеяться.

Они увидели трость, которая превращалась в шпагу, а затем в кинжал – убийцу полицейских. Здесь были все виды пистолетов, все виды ножей – у некоторых лезвия почернели от старой-престарой крови. Дольше всего студенты задержались перед стендом, который был посвящен полицейским, погибшим на службе. К концу визита – а на Черный музей много времени не уходит – все потрясенно молчали.

Когда они вернулись, Кейн прислонился к своему столу, держа в руке кружку с надписью «Лучший папа на свете».