Тайная военная разведка и борьба с ней - Николай Батюшин

Быстрый просмотр отобранных по ликвидации материалов сразу дает картину состава преступления и его квалификацию, почему и дальнейшее расследование должно вестись в рамках тех статей Уголовного уложения, под которые подходит это преступление. По мере хода дела должны быть посвящены в него тот следователь по особо важным делам, который будет вести это дело, и прокурор Судебной палаты, как наблюдающий за следствием орган. Здесь то очень часто могут быть трения в лучшем случае из-за слишком формального отношения прокурорского надзора в столь тонком деле как шпионство, главной базой коего являются косвенные улики и убеждение судей, а не прямые улики. Должен сказать, что за мою почти десятилетнюю практику перед Великой войной у меня никогда не было расхождений в оценке этих улик с высшими чинами варшавской Судебной палаты. Далеко этого не могу сказать про высший прокурорский надзор петроградской и киевской Судебных палат.

Перед окончанием расследования по делу Рубенштейна я несколько раз говорил о нем с прокурором петроградской Судебной палаты Завадским, причем вначале он скорее был склонен найти в деяниях его состав преступления хотя бы уже потому, что у него при обыске был найден секретный документ штаба 3-й армии, о котором штаб Северного фронта за подписью его начальника генерала Данилова (Юрия) дал заключение, что документ этот в интересах обороны государства должен был храниться в тайне от иностранных государств и, следовательно, никоим образом не мог находиться у Рубенштейна. Впоследствии Завадский уклонился от принятия дела Рубенштейна. Пришлось тогда обратиться к эвакуированным варшавским судебным властям, которые не только приняли к производству это столь нашумевшее дело, но даже арестовали опять Рубенштейна шестого декабря 1916 г. по Высочайшему Повелению условно освобожденного из-под ареста на поруки. Мало того скоро они нашли у Рубенштейна и шифр для сношений. Я думаю, что Завадский действовал в этом деле под влиянием революционной пропаганды, так как после революции он сразу же стал товарищем председателя Чрезвычайной Следственной Комиссии. Такое деяние трудно было допустить со стороны высшего представителя судебной власти и ока правосудия столицы.

Еще большие терзания пришлось испытать при передаче вышеописанного дела киевских сахарозаводчиков: Абрама Доброго, Израиля Бабушкина и Иовеля Гопнера, повинных в незаконном вывозе во время войны в Персию одной трети годового нашего производства рафинада в район противника. На допросе меня следователем по особо важным делам киевского Окружного суда Новоселецким прокурор киевской Судебной палаты Крюков, не оспаривая самого вывоза сахара-рафинада, потребовал от меня доказательств, что это делалось по предписанию германских властей. Конечно такого документа я представить не мог, и дело в конечном результате было прекращено, причем Государь Император наложил на этом деле приблизительно такую резолюцию: «Освободить, и если они в чем-либо виноваты, то пусть своей дальнейшей деятельностью заслужат себе оправдание».

Лишь вышедший уже после революции труд секретаря Распутина Арона Симановича «Распутин и евреи» разъяснил истинную причину прекращения этого дела. Арестованный Иовель Гопнер обещал дать Симановичу за свое освобождение сто тысяч рублей, в счет каковой суммы он и дал ему десять тысяч рублей, обещав уплатить остальное по его освобождении, чего однако не сделал. За это Симанович, будучи на освобожденной от большевиков территории юга России, привлек его к ответственности через одесский Окружной суд. Симанович в этом случае действовал через Распутина, а последний воздействовал на министра юстиции Добровольского, чем только и возможно было объяснить исходотайствование помилования этим крупнейшим спекулянтам.

Не меньше тяжелых переживаний приходится на долю эксперта по шпионским делам на предварительном судебном следствии и на судебном разбирательстве. Я выступал экспертом на всех шпионских делах, имевших место на территории Варшавского военного округа в промежуток времени с 1905 по 1914 гг. Эксперт в шпионских процессах играет главную роль, ибо на его показаниях как принявшего присягу специалиста строит свои обвинения прокурор. Естественно, поэтому все стремления защитника направлены на то, чтобы свести на нет все утверждения эксперта. В особенно тяжелом положении я чувствовал себя как эксперт на судебном разбирательстве дела германской службы поручика Д. При осмотре вещественных доказательств особенное внимание обращал на себя сделанный им фотографический снимок Сызранского моста, единственной тогда переправы на среднем течении реки Волги, служившей связью между богатейшими районами Западной Сибири. Защитник в доказательство своего утверждения, что мост этот не представляет такой важности, которую приписывает ему эксперт, представил суду купленную им открытку с изображением этого моста. Я чувствовал себя в тяжелом положении, из которого выручил меня прокурор В. Д. Жижин, задав мне вопрос, — одинаковое ли значение имеет снимок на открытке, сделанный неизвестным аппаратом с неизвестного расстояния и под неизвестным углом, или же снимок, где все эти данные известны. Когда после процесса я обратился к защитнику с укором за его казуистику, то он на это ответил, что в шпионском процессе единственная лазейка для защитника опорочить, насколько это возможно, показания эксперта, не давая ему возможности быть безаппеляци-онным судьей.

Вспоминаю я и другой случай, доставивший мне большое удовлетворение. Это было на судебном разбирательстве дела капитана германского Генерального штаба фон Ш. Моя роль заключалась лишь в дешифровке условных названий войсковых частей гарнизона Ново георгиевской крепости, которые значились в его записной книжке. На вопрос председателя суда, что он может сказать по поводу моей экспертизы, капитан фон Ш. по офицерски ответил, что он ничего возразить против меня не имеет. Нужно было видеть в тго время физиономию защитника, у которого этим заявлением было выбито из рук главное орудие защиты. Я думаю — это редкий, если не единственный случай в практике суда по шпионским делам.

Свою экспертизу я обычно делил на две части. В первой общей части я старался, оставаясь на букве закона, расширить понятие о шпионстве, превратив его из базы в точку отсчета для обвинения. Во второй же части я детально разбирал вещественные доказательства, подтверждая нахождение в них тех тайн, которые в интересах обороны государства должны быть секретом для противника. Эти экспертизы, данные мною по целому ряду дел, настолько были интересны, что производивший следствие по шпионским делам варшавского Окружного суда Орлов не раз просил меня издать их в назидание потомству. Так я и не собрался сделать этого до Великой войны.

Выше были изложены основы ведения контрразведки, причем было указано, что для правильно поставленной разработки шпионского дела нужно как внутреннее наблюдение, то есть работа тайных агентов или секретных сотрудников, так и наружное наблюдение. Сплошь однако и рядом приходится разработку дела благодаря капризам действительности основывать на внутреннем освещении, не прибегая к наружнему наблюдению, и обратно. Образцом правильно веденной разработки шпионского дела является дело отца и сына Г., интересное еще и по тем остроумным приемам, к которым прибегал старик Г. для выпытывания секретов огромной важности.

Выше было упомянуто, секретным сотрудником в этом деле явился тот писарь штаба Варшавского военного округа, у которого старик Г. сначала попросил что-то перепечатать ему на машинке, а затем просил доставлять ему копии секретных военных документов. Еще много ранее того штабу Варшавского военного округа удалось получить секретное описание германского Генерального штаба наших крепостей. Документ этот был переведен на русский язык, издан типографским путем и разослан для ознакомления войск с теми скудными данными, которыми располагал наш противник относительно наших крепостей. С этого описания была отбита копия на пишущей машинке и вручена старику Г. как наш секретный документ через указанного писаря.

При обыске у старика Г. найден не только этот документ, но в потаенном месте за привинченной мраморной доской умывальника вся переписка с немецким руководителем тайной разведки и список сто вопросов не только организационного, но и чисто оперативного свойства. Будучи арестован, старик Г. чистосердечно признался в своей вине, ссылаясь на тяжесть своего материального положения, и поведал о тех приемах, к которым он прибегал для получения ответов на поставленные ему руководителем немецкой тайной разведки вопросы.

В числе их был вопрос о том, что из себя представляет кадровая батарея 48-й артиллерийской бригады. Дело в том, что в Варшавском военном округе были расположены 46-я, 47-я, 48-я и 49-я пехотные резервные бригады из четырех двухбатальонных полков каждая, скрытая же артиллерия, вышеупомянутой кадровой батареи, имелась лишь в 40-й пехотной резервной бригаде. Эту неясность и должен был разъяснить старик Г., не знавший даже, где была расквартирована эта батарея.