Миклош Акли, или история королевского шута. - Кальман Миксат

Но вот канцлер Трансильвании удалился, и дежурный камергер доложил императору о прибытии Акли.

- О, Акли! - весь засияв, вскричал государь, - Здесь уже этот злой мальчишка? Ну и хорошо! Пусть войдет!

И королевский шут вошел и бросился на колени перед императором, проговорив:

- Спасибо, ваше величество, что вы помиловали меня.

- Ладно, вставайте! - милостиво напустился на него император. - Чего уж там разыгрывать комедию? Знаю, это я ошибся, а вы были невиновны. Ввели меня в заблуждение - только и всего! Но и вам поделом. Зачем было писать двусмысленные стихи? Только евреи, мой дорогой, а не христианские поэты, пишут стихи, которые нужно читать справа налево. Откуда же мог я это знать?

Почувствовав себя в прежней стихии, Акли тотчас же обрел и прежний тон.

- А следовало бы знать, ваше величество. Все-таки как-никак, вы - король Иерусалима!38

Император от души посмеялся, а потом вдруг посерьезнел, осмотрев с головы до ног своего давнего фаворита.

- Мой бедный Акличка, как же вы похудели! И все это учинил злой император за какое-то единственное стихотворение. Правда ведь, много вам пришлось пострадать? И не отпирайся, вижу по вашему лицу. Но отныне снова все будет в порядке, все будет по-прежнему. Вы останетесь, как прежде, служить при моем дворе. Видите, император тоже может ошибаться. Но теперь вы сами убедились, что он и к самому себе строг и справедлив. Недаром он чеканит на деньгах: Iustitia regnorum fundamentum39.

У императора было ласковое и доброе сердце, и это ласковое сердце подсказало ему ласковые слова, которыми он мог, так сказать, гладить человека, к кому он их обращал.

- Выходит, что я был осужден за стихотворение "К Наполеону"? - пробормотал Акли непроизвольно и скорее самому себе. - Ну над этим я долго ломал бы голову, пока догадался бы. Хоть до второго пришествия.

- ...А потому я хочу, - продолжал император, в развитие своей предыдущей хорошей мысли, - чтобы и по отношению к моим слугам и верным людям я был тоже справедлив. И для компенсации перенесенных вами обид и страданий можете попросить у меня, чего захотите.

Император был даже красив, когда вымолвил эти слова: какой-то величественный ореол сиял вокруг его чела (словно на голову его была надета блестящая корона, хотя никакой короны на ней не было). Земных богов - императоров и королей - такие мгновения щедрости возносят на уровень истинных богов, поскольку истинные боги одаривают смертных только опосредствованно, через кого-то. Но с дарами нужно обращаться аккуратно, потому что это очень дорогое развлечение (и у королей тоже редко когда бывают деньги) - давать кому-то "карт-бланш", то есть чтобы тот написал на чистом листе все, что пожелается его сердцу, душе, глазам, или устам.

Акли буквально покачнулся под бременем этой великой королевской милости. В голове у него зашумело, лицо пошло красными пятнами. Дважды он пытался произнести какие-то благодарственные слова, но язык отказывался ему служить. И не сумев найти выражения своим чувствам в звуках, он излил их глазами, в виде слез. Император оценил это (ему это даже понравилось), и он поспешил прийти на помощь Миклошу.

- Хорошо, хорошо, нам это знакомо. В таких случаях очень трудно принять решение. Не отвечайте мне сейчас. Успеется. Даю вам время на обдумывание. Отправляйтесь к себе в комнату и спокойно подумайте, что я мог бы для вас сделать. Только не придумывайте какую-нибудь чепуху, милый Акли!

Совсем одуревшим от радости и едва держась на ногах вышел он из императорского кабинета. Удивлению же его вообще не было предела, когда в своих комнатах он нашел все в прежнем виде, как оставил: одежду, книги, безделушки. Только рукописи были перерыты.

После полудня он готовился поехать в пансион на Унгаргассе, и душа его сладостно замирала, когда воображение расписывало яркими красками их первую встречу. Что он скажет Незабудке, увидев ее? Узнает ли она когда-нибудь, к какой великой хитрости он прибегнул, чтобы спасти ее из когтей барона Сепеши? А что если император прознает про его уловку, о том, как он воспользовался его запиской? (На лицо Миклоша набежала тень озабоченности - но только на одно мгновение). Ах, простит он! Что значит столь незначительная ложь, помешавшая большому преступлению?! А что если Сепеши узнает об обмане? (Тут по спине Акли пробежал холодок. ) Да, да, если узнает Сепеши? Он этого не простит, этот грубый и отчаянный человек. Это уже опасно! Убьет он меня, тут сомнений нет. И именно сейчас жизнь показалась ему такой дорогой, такой красивой! Мрачные предчувствия и солнечные надежды замелькали в его голове, помчались наперегонки. Он лежал на кушетке, устремив взор в потолок и тешил душу раздумьями о посуле императора, и перед его глазами проплывало все, что есть дорогого и ценного на свете - великая галерея земного счастья и богатства. Что же ему выбрать из всего этого?

Но время бежало. Бежало быстро. Наступил полдень, обед, и его пригласили к столу для придворных. А после этого, когда он уже собирался отправиться в пансион, за ним прислали. Его величество велел сказать, что он хочет поиграть с Акли в шахматы. Возвращение Акли напомнило императору об его страсти, которую он уже забросил, поскольку придворные играли с ним всегда так, что только он выигрывал. Единственный Акли решался ставить маты императору. Из-за этого его величество всегда сердился на Акли и все же любил играть именно с ним.

Император, надо сказать, был в плохом расположении духа, или по крайней мере скучал, и Акли не хотелось бы, чтобы разговор сейчас зашел о том, на чем они кончили утром. Но и император не сказал ничего. Хотя может быть лучше, если бы сказал что-нибудь, потому что позже настроение у него совсем испортилось после нескольких ошибочных ходов. Видя, что партия проиграна, он недовольно смахнул фигуры с доски.

- Сдаюсь, лень думать, - сказал и встал от стола.

Акли тоже встал, радуясь втайне, что партия быстро окончилась, и он может отправиться на Унгаргассе, и поклонился, намереваясь уйти. Однако император вдруг позвал его от двери назад.

- Ну как, обдумали, что я могу для вас сделать?

Сердце Акли громко забилось.

- Да, ваше величество, - дрожащим голосом сказал он.

- Ну и?

- Боюсь, ваше величество, что может быть переступил границы положенной в таких случаях скромности и...

- Смелее, мой дружочек, - ласково приободрил его император, но уже без прежней, как утром, теплоты.

Его величество за это время уже остыл, обрел душевное равновесие, и карт-бланш теперь уже не был проявлением порыва великодушия, как в самом начале, а просто обыденным делом, ожидающим своего решения, одним из тех, которые императору во множестве надлежит решать в течение его рабочего дня.