Synovya - Gradinarov

В случае невыполнения предъявленных условий, я, властью, данной законом, объявляю всеобщую мобилизацию войск и объявляю за собой свободу действий».

Ночью казачий дивизион покинул город. Покинул налегке на две недели, пока не получит ответ исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов на предъявленный ультиматум. Уходили в поход, взяв с собой две кухни на колёсах, арсенал с трёхлинейками и патронами, несколько подвод с фуражом, две санитарные кибитки с красными крестами на брезентовых палатках, походный горн с кузницей и фуру с запасными подковами. Впереди и сзади казачьего дивизиона двигались казачьи разъезды, чтобы предупредить командование в случае внезапного нападения красногвардейцев. Верстах в пяти от города, в небольшом распадке, дивизион ждала группа офицеров, семинаристов и гимназистов, поодиночке собравшихся, чтобы уйти с казаками. С дороги виднелись огоньки папирос людей, недовольных советской властью.

Сотников окликнул ординарца Ивана Перепрыгина:

– Мы идём без остановки! Пусть пристраиваются к нам в хвост. Кто устал, того посади на подводы. В Торгашине всех проверим и составим список.

– Понял, Александр Александрович! – ответил ординарец, развернул лошадь и поскакал в хвост колонны.

Морозно, но безветренно. Над дорогой туман от дыхания людей и лошадей. С двух сторон чернела тайга и только с пригорков просматривался темнеющий скалами обрывистый левый берег Енисея.

Вернулся ординарец:

– Александр Александрович! Все пристроились. На подводы сесть желающих нет. Говорят, пешком теплее. Там один маленький еврейчик спрашивал о вас! Представился Штибеном.

– Скажи ему, встретимся завтра в станице. Тоже мне, ополченец! Он только языком может воевать! Оратор – любого заговорит! – засмеялся атаман.

К Торгашино подошли к утру. Станичники не спали. Светились в избах окна. Весёлые дымки пробивались сквозь марево просыпающегося дня, звали к себе вошедшее в село войско теплом и уютом. Казаки просили у хозяев дров, разжигали костры, доставали из вещмешков съестные припасы и подкреплялись после долгой дороги. Ординарец собрал командиров эскадронов в избе сельского старосты.

– Значит так, командиры! – начал Сотников. – Торгашино не сможет всех нас расквартировать. Здесь остаётся дивизион и человек двадцать офицеров. Остальных развести в Лукино и Есаульское. Командиру первого эскадрона выставить казачьи разъезды в Торгашине со стороны красноярской дороги, в Лукино и Есаульском. Да, проинструктируй, как положено. А ты, Перепрыгни, сегодня организуй семинаристов и гимназистов на обучение стрельбе из трёхлинейки. А то, не дай бог, перестреляют себя ненароком. Да с уличными кострами поосторожней. А то сожжём станицу. Как с питанием, интендант?

– Сегодня расквартированных кормят хозяева, а завтра – кочегарим кухни. Завтра всё по-походному, – ответил кругленький красноморденький казак.

– Добро! И смотрите с самогоном! Ни глотка! Город рядом. В любое время можно ждать прихода совдеповцев. Сегодня отдыхаем. Завтра с утра – сельский сход, а затем – заседание штаба. Остальные вопросы через ординарца.

А в Красноярске, в клубе эсеров на Воскресенской улице, появилось Воззвание казаков, ещё не вручённое исполкому Красноярского Совета. Совдеповцы, встревоженные ультиматумом казачьего дивизиона, срочно предприняли ряд упреждающих мер. Председатель городского Совета Григорий Вейнбаум немедля направил донесение в следственную комиссию Красноярского революционного трибунала.

«Двенадцатого января в клубе социалистов-революционеров, помещающемся в доме Смирнова на Воскресенской улице, было в окне вывешено Воззвание – ультиматум мятежного атамана Сотникова. В этом Воззвании имеется призыв к вооружённым силам на борьбу с Советской властью.

Кроме того, несколько экземпляров этого Воззвания были изъяты в помещении клуба членом губернского народного комиссариата т. Белопольским, занявшим помещение согласно постановлению Военно-Революционного комитета.

В момент введения Красной гвардии в помещение клуба там было какое-то собрание, чем администрация клуба нарушила постановление об осадном положения. Означенный ультиматум мятежного атамана Сотникова официально вручён революционному штабу.

Предлагаю: комитет правых эсеров заключить под стражу и возобновить дело о предании его революционному трибуналу за соучастие в вооружённом мятеже казаков».

Военно-революционный штаб не заставил себя долго ждать. У большевиков появилась возможность покончить с идейными противниками и одним махом обезглавить комитет правых социал-революционеров. На следующий день арестовали четырнадцать красноярских эсеров, а так же взяли под стражу казаков, оставшихся в городе.

Приехавший из Красноярска торгашинский протодьякон Устин рассказал Штибену об арестах социал-революционеров. Яков Матвеевич даже прослезился:

– Вовремя я ушёл с дивизионом. Иначе сидел бы в большевистской каталажке.

Он направился в штаб Сотникова. Сказал Ивану Перепрыгину, что хотел бы поговорить с атаманом с глазу на глаз. Ординарец попросил писаря Потылицына выйти покурить, оставив атамана наедине со Штибеном.

– Входите, Яков Матвеевич! Атаман ждёт вас!

Штибен, чуть приоткрыв дверь, боком протиснулся в комнату, где сидел Сотников.

– И вы знаете, что вменяют нашим товарищам, Александр Александрович?

Сотников удивлённо поднял брови:

– Да говорите же, Яков Матвеевич, чёрт возьми!

– Участие в вооружённом мятеже казачьего дивизиона. А за мятеж в условиях осадного положения их поставят к стенке! – со страхом пояснил Штибен.

Атаман взялся за голову. Долго сидел молча и о чём-то думал. Потом подпёр кулаком подбородок:

– Нет, Яков Матвеевич, нельзя!

Он говорил так, будто Штибен о чём-то просил.

– Нельзя жертвовать дивизионом ради их освобождения! Тем более, срок ультиматума истекает 31 января. Я не смогу им помочь. Нам не дадут даже подойти к тюрьме. Начнут расстреливать прямо на улицах города. Вероятно, ваши товарищи станут первыми жертвами нашего мятежа, – грустно сказал Сотников.

– А может, кто и выскользнет из объятий ревтрибунала! Ведь они не имеют никакого отношения к вашему мятежу, – ответил Штибен.

– Конечно, совдеповцам пока не по зубам достать меня и мой дивизион! А уж на мне-то они отыгрались бы в первую очередь. А вина правых эсеров определена: листовки с Воззванием в нашем клубе. Остальное – выбьют. Жаль ни в чём не повинных людей. И эсеров, и казаков, оставшихся в Красноярской станице. Хотя бы не тронули ушедшие по домам эскадроны нижнеенисейских станиц. Иначе рубки не избежать. Думаю, надо дать каждому казаку, каждому офицеру, каждому семинаристу возможность самоопределиться. Силком никого тащить за собой не буду. Не хочу терять мобильность дивизиона. А учащиеся полны романтики и патриотизма. По улицам походить с гимназистками, покрасоваться в отрицании существующей власти. Покричать дерзкие слова и погрозить кому-то кулаком. Ни стрелять, ни управлять лошадью не могут. Угодят под пули в первом же бою. Надо их вернуть в Красноярск. Пусть заканчивают учёбу. Дома родители, видно, места не находят.

Яков Матвеевич Штибен встревоженно смотрел на Александра Александровича. Он заметил, внутри атамана борются противоречивые чувства. Казалось, что атаман сомневается в ранее принятом решении.

– Я впервые вижу вас, Александр Александрович, таким растерянным. Вас, по-моему, одолевают сомнения в выбранном пути. Ситуация не из лёгких, но не тупиковая. Надо освободиться от части ополченцев и идти на юг, туда, где много казачьих станиц. Прояснить настроение станичников и действовать по ситуации, складывающейся в Красноярске. Казакам заниматься домашними делами, но порох держать сухим.

– Мне жаль людей, если совдеповцы кого-то из задержанных лишат жизни. А сомнение у меня возникло в верности присяге моего дивизиона. В мирной обстановке я добился от казаков единодушия в оценке различных ситуаций. А сейчас, когда в воздухе пахнет порохом, когда на карту поставлена жизнь казачества, боюсь, что у них, как и у меня, раздвоенность в душе. Так были преданы Степан Разин, Кондратий Булавин и другие. Преданы своими товарищами – казаками. Они не понимают, что начнётся процесс расказачивания, разрушения привычного уклада жизни, лишение собственности и социализация земли, – с горечью говорил Сотников.

– Мы не вложим сейчас им в головы ни ваше, ни моё понимание текущего момента. Ни предчувствие той опасности, которая нависла над Енисейским казачеством. Казаки настроены на выжидание, на надежду – «авось пронесёт!». Думают, останется всё, как прежде, без единой пролитой капли казачьей крови, – сказал Штибен.