Тайна Царскосельского дворца - Анна Соколова

— Ты торопишься? А все-таки дослушай мой вещий сон!

Бирон неохотно опустился в близ стоявшее кресло.

— Мне пора, — непочтительно заметил он, вынимая большие серебряные часы, к которым привык и которые вывез еще из Курляндии.

Имея множество пожалованных ему дорогих часов, осыпанных бриллиантами и драгоценными камнями, он никогда не расставался со своей любимой «луковицей», которой он дорожил, как дорожил многим, вывезенным им из далекого отечества.

Императрица знала за ним эту слабость ко всему былому, и это неоднократно являлось причиной раздоров между нею и фаворитом. Однако на этот раз она не обратила внимания на старые часы, и только поспешность, обнаруженная Бироном, видимо, прогневала ее.

— Ты так сильно торопишься? — спросила она тоном, в котором звучало недовольство.

— Да, я должен быть в городе к известному часу!

— Тебя там ждет кто-нибудь? — пытливо продолжала императрица свой настоятельный допрос.

Фаворит слегка поморщился. Сам настойчивый, он однако не любил настойчивости в других.

— Деловых людей всегда кто-нибудь ждет, — заметил он недовольным тоном.

— Ступай!.. Я не держу тебя! Я сегодня уже не увижу тебя? — спросила Анна Иоанновна, когда он поднялся с места.

— Вероятно, нет! Когда же? Я вернусь, вероятно, очень поздно, а то так и заночую в Петербурге.

— В таком случае и завтра утром рано не заходи; я буду занята! — спокойным голосом сказала Анна Иоанновна.

— Что же это за занятия такие, в которых я не только участвовать не смею, но явно могу помешать?

— Ты сам только сейчас сказал, что деловых людей всегда кто-нибудь ждет. Если меня не кто — нибудь, то что — нибудь может ждать безотлагательно!

Бирон непочтительно пожал плечами и недовольным тоном произнес:

— Положительно вашему величеству угодно создавать какие-то дела!

— «Бывалые дела» были бы повторением, а я до повторений не охотница, — сказала императрица, пристально взглядывая на уходившего герцога.

Расстались они на этот раз менее, чем когда бы то ни было, дружелюбно, и Анна Иоанновна в первый раз в течение долгих лет проводила своего любимца строгим, холодным взглядом.

Весь остальной день прошел в тревоге.

Герцог уехал, не дождавшись обычного своего раннего обеда, за которым его жена по старой памяти изощрялась в немецком кулинарном искусстве, приготовляя мужу различные габер- и мильх-супы, до которых он был большой охотник.

Императрица, узнав об этом раннем отъезде, прогневалась и приказала спросить герцогиню, что говорил ей супруг, уезжая. Но от нее было довольно трудно добиться толку.

Дальше кухни, с одной стороны, и необычайной чванливости — с другой, жена Бирона ничего не понимала и признавать не хотела и в дела мужа вмешивалась так мало, что положительно даже не знала точной цифры его доходов. Ей было известно, что они «очень богаты», но какой цифре равнялось это «богатство» она не знала и вряд ли даже добивалась знать.

С детьми, и в особенности со старшим сыном, она часто враждебно спорила о расходах, хотя спорила, как говорится, из любви к искусству, совершенно бесцельно. Принц Петр, несмотря на родительские увещания, продолжал тратить огромные суммы и останавливал или хоть несколько ограничивал свои траты только в тех случаях, когда в них серьезно вмешивался сам герцог. Отца принц Петр боялся и не любил входить в крупные пререкания с ним. Зато на матери он вымещал все свои уступки отцу и спорил с ней, как говорится, зуб за зуб.

Теперь, узнав об отъезде отца и раз навсегда заметив, что после подобных экскурсий герцог бывает обыкновенно не в духе, принц Петр поторопился прибегнуть к матери с требованием от нее сравнительно крупной суммы на экстренные расходы, причем непочтительно заметил, что если отец в его почтенные годы имеет подчас надобность в непредвиденных расходах, то ему в его молодые годы они тем более полагаются.

Герцогиня после долгих споров сдалась, и принц Петр в тот же вечер проиграл значительную сумму в модную в то время игру, называемую «квинтич».

Этот «квинтич» унес немало денег при дворе, но императрица сквозь пальцы смотрела на игру, потому что сама была не прочь поиграть и никогда не сердилась за крупные проигрыши.

В то время как герцогиня спорила и воевала со своим бедовым сыном, Анна Иоанновна, отказавшись от обеда, одиноко сидела в своей комнате, рядом с которой была комната дежурной камер-юнгферы.

На этот раз, случайно или нарочно, дежурила Юшкова. Она зорко прислушивалась к тому, что происходило в покоях императрицы, и ее сердце билось сильно и тревожно. Она знала, что в это время в Петербурге косвенно решалась ее личная судьба. Выгорит ее дело, попадется проклятая немка Регина — и ее личная судьба будет устроена надолго, если не навсегда! Анна Иоанновна была в своем слове тверда, и ей служить и верить было можно. Не выгорит дело с немкой — и императрица выдаст ее, Юшкову, с головой Бирону, а у того прощенья не было! Гнев герцога предвещал и сыск, и пытку, и дыбу, а в случае особой неудачи — и смертную казнь!

Бирон всякий донос лично на него ставил наряду с государственными преступлениями и замысел, затеянный против него, приравнивал к покушению на государственный переворот и на жизнь царскую. Его гордыни не было ни меры, ни предела; он в этом отношении был почти невменяем.

Долго сидела Анна Иоанновна одна, то взглядывая на стоявшие на камине фигурные бронзовые часы, поднесенные Бирону одним из посланников и в свою очередь поднесенные им императрице, то вставая и бесцельно подходя к окну, как будто оттуда, из безвестной дали, ждала чего-то нового, какой-то желанной и роковой вести.

Пред сумерками она ударом в ладоши позвала к себе Юшкову.

— Ничего нового? — отрывисто спросила она.

— Никак нет, я ничего не слыхала. Ведь я же не отлучалась из дежурной комнаты.

— Эта… немка… не возвращалась?..

— Где же еще возвратиться ей? Дай Бог к ночи! Не ближний свет!..

— А здесь во флигель она не проходила?

Юшкова состроила особую не то огорченную, не то сильно чем-то озабоченную мину.

— Да говори, что ли, чего мнешься? — прикрикнула императрица.

Юшкова струсила.

— Разное тут болтали! — замялась она.

— Болтай и ты!.. Не привыкать стать!

— Говорил народ, будто вчера, поздно вечером, видели немку окаянную около запертой конторы. Да только его светлости там не было, а были незнакомые люди… должно, из ее земли либо сродственники какие приходили.

— Кто же этих людей видел?

— Конюх вашего величества видел… Поваренок на них наткнулся да таково испугался сердечный, что отдышаться не мог!