Блуждающее время - Юрий Мамлеев

– Юлий, ты ожесточен… Подумай: я твой отец!

Юлик хлебнул водки прямо из горла… Кровь бросилась к глазам, но не от водки, от ярости.

– Что?!! Отец?! Что же я – чудище, по-твоему… Гиппопотам??! Ты же одного возраста со мной!.. Что ты мелешь, падло?!!

И с мгновенным бешенством Юлий ударил Павла подвернувшимся бруском по голове. Павел пошатнулся на своем сидении, не упал, но потекла кровь.

– Ну вот и конец, – прошептал он, – спасибо, сынок…

Юлий ударил еще, снова – на этот раз Павел упал.

Юлий вскочил, закричал и бросился бежать. Кругом была пустота и заброшенность: ни Никиты, ни Павла, живого Павла. Но вместо того чтобы убежать из этого страшного места, Юлий, точно повинуясь какой-то силе, стал бегать вокруг тела Павла. Он чего-то бормотал, подвывал, поднимая руки кверху, к богам, к Небу, но упорно не уходил, а делал все время круги вокруг Павла.

Когда он это осознал, то вдруг остановился. В голове его мелькнула странная неожиданная мысль: ведь тетя Полина, сестра матери, чтоб мучить его, сама рассказывала ему всякие детали о гибели матери и его рождении. И вот одним вечером она сказала, что его мать поведала ей, когда еще искали этого парня, будто бы насильника, она заметила уже после у него на шее, около плеча, необычную родинку – и это почему-то врезалось ей в память. Родинка была в форме звезды, очень красивая.

Мгновенно, прыжком Юлий вернулся к Павлу, подскочил, рванул рубаху, посмотрел и увидел родинку в форме звезды.

Юлий приподнялся пораженный, челюсть отвисла.

Но эта неподвижность продолжалась недолго.

Потом раздался сумасшедший крик, и Юлий бросился бежать – на этот раз вперед, вперед, к свету, на выход. Бежал и кричал:

– Я убил своего отца!.. Я убил его! Я – отцеубийца!

Бежал, подпрыгивая вовсю, но руки на сей раз были точно привязанные: они не взлетали вверх, будто присмирев.

Бежал он по дороге, туда, к домам, спотыкаясь и все время воя:

– Отцеубийца… Отцеубийца… Отцеубийца!

Когда, пробегая мимо какого-то магазина, он взглянул на себя в витрину, то увидел два лица: одно, прежнее, а второе, которое скрывалось за этим лицом, но уже виднелось, жуткое, решительное и совсем другое. С тенью здравого безумия.

Глава 35

Крушуев у себя в комнате, в московской квартире, пил чай с молоком.

Раздался звонок.

– Кто там?

– Это я самый, Юлий.

Артур Михайлович открыл и немного оторопел: таков был вид у Посеева.

Крушуев потоптался и спросил:

– Что такой дикий, не удалось задушить? Проходи, рассказывай.

Юлик свободной походкой прошел на кухню. Поздоровался с кошкой. Та сразу ушла.

– Молочка-то дать? – озаботился Крушуев.

Юлик сел и замолчал. По дороге от заброшенного дома до Крушуева, уже подходя к Артуру Михайловичу, Юлик прокрутил в голове разговор с Павлом и вспомнил детали, когда тот говорил о его матери и на которые он в горячке не обратил внимания. Все сомнения у него пропали: да, он убил собственного отца. По дороге, проходя какими-то дворами к дому Крушуева, вспоминал какие-то обрывки слов Павла, сказанные им во время этой первой и последней встречи.

«Сыночек, пойдем отсюда на улицу… Отсюда… Обсудим, что нам делать… Не все так страшно… Собственно, что случилось?.. Во сне, в сновиденьях бывает хуже, гораздо хуже… Кошмар пройдет… Все проходит…»

– Долго будешь молчать, Юлик? – раздался громкий голос Крушуева.

Юлик протянул через стол к Артуру Михайловичу свои огромные, черные от трудов руки и, задыхаясь, проговорил:

– Вот этими руками сегодня я отца своего убил, а ты мне тоже папаша, Артур, сам так назвал себя, не отказывайся, только душевный папаша, наставник. Потому теперь я и тебя убью, папочка.

Крушуев побледнел, сразу оценив ситуацию, и срывающимся голосом сказал:

– Что ты бредишь? Какого отца ты убил? Никита тебе отец?

И, сделав усилие, повысил голос:

– В себя приди, Юлий, ты что? Что случилось?

– А мне теперь все отцы, папа, – Посеев обвел безумными глазами кухню. – Был у меня отец, о нем я всю жизнь мечтал, а он из будущего пришел и меня родил. Вот так. А я его за это пристукнул, за то, что жизнь мне дал, жизнь чудовища, конечно, но жизнь, папаня, верно?

Улыбка вдруг поползла по двойному лицу Юлика. Скорее, даже это были две улыбки: одна – прежнего лица, а другая – потайного.

– Как ты-то вон жить хочешь, восьмидесятилетний старичок, лет за сто хочешь, – протяжно говорил Юлий, – на науку потом надеешься…

Крушуев взвизгнул:

– Уходи, Юлик, уходи, ты не в себе!

– Уйду, но сначала тебя убью.

– За что?!

– Ни за что. А просто за то, что я отца своего убил… Да еще из будущего… И у меня, понимаешь, ум за разум зашел…

– Не бредь!

– Чему ж ты меня учил, папаня?! Нехороших людей – убивать. Согласен. А получилось, что я отца своего родного убил. И Никиту, его напарника из будущего, хотел удушить. А раз он моего отца друг – зачем же я его буду душить? Что-то не то, я гляжу, получается из твоей теории. – И Юлий зловеще улыбнулся, обнажая желтые больные зубы. – Что ж ты дрожишь так, старикашенька? Думаешь, я за дрожь тебя пожалею? Еще чего!

– Уйди, Юлий, уйди… Ты с ума сошел… Я тебя подлечу…

Крушуева действительно пробирала дрожь, и зубы стучали: он понял, что произошло нечто необратимое.

Юлий захохотал, и его смех чем-то напоминал на этот раз смех Бореньки (только в более коротком варианте).

– Как жить-то хочешь, а… как жить-то? – хохотал Юлий. – Папаня, стыдись!.. Меня тут старушка одна, наоборот, просила убить, а я ей отказал. Ха-ха-ха!

Крушуев решился. Встал и громко закричал:

– Вон! Вон! Ты что, забыл, кто я! Завтра придешь – в нормальном виде! Вон!

А сам подумал: убить его надо за это время. Увы, это была ошибка Артура Михайловича: она только ускорила развязку.

Юлий тоже встал и побагровел:

– Завтра я на твою могилу приду, падло! – А потом прошипел: – Жить хочет до ста, до тысячи, до миллиона лет! Аппетит, и какой аппетитик! А мне, отцеубийце, сколько надо жить?! К чему ты меня привел, папаня!.. Я теперь вторым отцеубийцей буду – мне все равно. Один – из будущего, другой – из прошлого.

– Остановись, остановись, Юлий! – Завизжал Артур Михайлович. – Я тебе добра хотел, на великое дело поднимал…

Но Юлия больше всего бесило это воспоминание о том, что Крушуев частенько говорил за чаем с молочком, что хочет он жить миллион лет, и что-де наука этого добьется в конце концов. Ну, если не наука, то, в крайнем случае, Антихрист, благо они недалеки друг от друга, приговаривал Крушуев, но до Антихриста еще дожить надо, многозначительно добавлял он. Против Антихриста Юлий ничего не имел, но желание Крушуева жить до миллиона лет сейчас, в связи с отцеубийством, совсем помутило его ум.

– Не дам дожить тебе до науки, – прошептал он, приближаясь к Крушуеву, – до ее успехов чертовых… Не дам… Не проживешь ни миллион, ни тысячу лет, ни даже десять… Три минутки тебе осталось, три минутки.

И бешеным рывком Юлий опрокинул старичка на пол и стал душить. «Сынок» возвышался над «папой-наставником» таким образом, что могло показаться, что он насилует его. Крушуев дергался, извивался, но, действительно, через три минуты погиб.

Юлий, когда встал, отряхнувшись, даже поглядел на часы: действительно, три минуты.

«Ну вот, – удовлетворенно буркнул про себя Юля, – а хотел жить миллион лет. Думал ли, что сегодня погибнет? А все из-за чего: из-за моего ума, не выдержал он отцеубийства…»

И Юлий убежал из квартиры, и, когда бежал по проходным дворам, уже не знал к кому ему бежать, есть ли у него друзья и есть ли в конце концов Бог.

Когда квартира Артура Михайловича опустела от Юлиного духа, это случилось примерно через час после его ухода, из-под кровати в спальне возникла кошка Крушуева. Она, конечно, поняла, что случилось с ее хозяином, но тем не менее сошла с ума, потому что не знала куда деться и что теперь делать.

Глава 36

Далее темп событий (а может, и движение времени) замедлился.

Впрочем, не совсем так. Боренька, движимый беспокойством за Павла, не ушел далеко от «заброшенного строения», а побродил сначала среди ближайших домов и садиков. И когда совсем простил Павлу его безумную грубость, решил вернуться и посмотреть, чем же все кончилось. Может быть, все обернулось настолько чудесно, что Александр и Павел сейчас целуются и их надо разнять. Или, наоборот, Павлу надо помочь духом: не всякий справится с известием, падающим на твою голову ни с того ни с сего.

«Главное – не хохотать», – сказал себе Боренька, подходя к пустырю вокруг «строения». Он был уверен, что Александр и Павел еще там: прошло совсем немного времени, пока он бродил. Он быстро нашел бревнышки, на которых сидели, бутылки из-под винца, остатки еды… Но к его недоумению никого вокруг не оказалось. Ни Александра, ни Павла, ни Никиты. Его недоумение перешло бы в ужас и крайнее изумление: в ужас, если бы он знал, что случилось, в крайнее изумление – потому что трупа Павла действительно нигде не было. Труп исчез.