Смерть на перекрестке - Дэйл Фурутани

— Что ж мне с тобой делать, а? — спросил Кадзэ негромко.

Парнишка не ответил. То ли горло от страха свело, то ли попросту невдомек было, что грозный самурай имеет в виду.

— Однажды, — продолжал Кадзэ все так же вполголоса, — я уж подарил тебе жизнь. Там, на дороге, помнишь еще? Верно, каждый человек, в ком есть хоть капля ума, понял бы после той сцены, что от бандитов следует держаться подальше. А ты что сделал? Галопом помчался назад, в лагерь! Неужто ты сам не сознаешь, парень, насколько не похож ты на своих дружков-разбойников?

— Я, может, и нет, а они вот понимали! — неожиданно сердито всхлипнул паренек. — Никогда меня на дело не брали, гады! Только и заставляли глупости всякие делать — лагерь сторожить, на стреме стоять, приказы передавать, стирать да стряпать!

— Ну, положим. Один раз тебя на дело точно взяли. Помнишь, тебе всего-то и надо было, что в спину мне копье вонзить? А ты не сумел.

— Я не струсил! Я б сумел, просто…

— Не отрицай. Ты именно не сумел. Когда рука не поднимается ударить человека в спину — таким гордиться надо, а не стыдиться. И лишь благодаря этому ныне я вновь намерен тебя пощадить.

— Я ничем не лучше своих товарищей! И в милосердии вашем не нуждаюсь! — бросил паренек вызывающе, но несколько подпортил эффект, шмыгнув носом.

Кадзэ фыркнул.

— Боги, — сказал он, — куда ж этот мир злосчастный катится, коли неплохой мальчишка умереть готов, чтоб только показаться хуже, чем есть? Ну хорошо. Вот я тебя сейчас развяжу. Дам тебе меч, хороший меч. Попытаешься ты прокрасться ко мне за спину и убить меня?

Паренек молча смотрел на Кадзэ — верно, не мог придумать, как бы получше ответить.

— Успокойся, — усмехнулся самурай. — Я вовсе не намерен устраивать тебе подобный экзамен в действительности. Воин рискует собственной жизнью, но не играет ею без нужды. Вот как мы поступим: сначала я заберу все оружие, какое смогу тут найти, а потом освобожу тебя. Изволь, дитя мое, выкопать пять могил и схоронить в них своих дружков. Сделаешь, что велено, — в награду, так уж и быть, я тебя пощажу. И запомни — ты получаешь свою жизнь из моих рук уже вторично. На сей раз постарайся не выбрасывать ее зазря.

Мокрые кимоно и хакама Кадзэ развесил на кустах — пускай просыхают, пока он оружие, разбросанное вокруг тел павших врагов, собирать будет. Когда он закончил, мальчишка уж перестал плакать, смотрел спокойнее. Кадзэ перерезал ремешки у него на локтях, запястьях и щиколотках и кивком приказал отправляться копать могилы, сам же прилег в тенечке, грызя травинку и ожидая, пока высохнет одежда. Чуть погодя, поднялся, срезал ветку потолще, отрезал от нее подходящий кусок и стал вырезать статуэтку Милосердной Каннон.

— Тебя как звать-то, знаменитый вольный молодец? — спросил он не без ехидства, отделывая ниспадающие складки одеяния богини.

Паренек пробормотал что-то — тихо, практически неразличимо.

— Чего-чего?

— Хачиро, говорю.

— Восьмое дитя, значит? Или отец с матушкой тебя так в шутку назвали? А не врешь ли? Может, ты и вовсе старший сын в семье и тебе более пристало бы зваться Ичиро[26]?

Хачиро непонимающе воззрился на Кадзэ. Далеко не сразу сообразил он — странный самурай попросту шутит. И только тогда позволил себе робкую, неуверенную улыбку.

— Нет, господин. Я и верно восьмым у батюшки с матушкой родился. Вообще-то у них четырнадцать детишек до меня было, да что поделаешь, только половина и выжила.

— Сам я тоже не старший сын, а лишь второй, — понимающе кивнул Кадзэ. — Послушай-ка, малыш… а что это тебя вообще дернуло в бандиты податься?

Мальчишка перестал копать могилу. Мускулы на спине напряглись.

— А куда еще подаваться-то было? — спросил он тихо. — Всю семью мою воины убили. И всех у нас в деревне. И деревню пожгли.

— Чьи ж это были воины? — спросил Кадзэ, не в силах поднять глаза. Боги, сколько деревень вот так сжигали и его собственные люди!

— Знать не знаю, господин, — вздохнул Хачиро. Чуть помедлил и добавил: — Одно мне запомнилось. У них на знаменах уж больно странный герб был: ни дать ни взять паук!

Кадзэ дернулся, точно его под дых ударили. Не сразу, медленно оторвал взгляд от почти готовой статуэтки и посмотрел пареньку в глаза.

— Черное поле? В центре — белый бриллиант, окруженный восемью склоненными бамбуковыми стеблями, тоже белыми? Вспомни, это важно. Все так? — сказал он очень тихо.

Хачиро вновь прервал работу и изумленными округлившимися глазами уставился на самурая.

— Ага, точно так! А вы откуда знаете, господин?!

— А не было ли там еще и высокого худощавого человека в черном крылатом шлеме? Ну, в шлеме с такими вот штуками по бокам? — Кадзэ, забыв даже положить нож и неловко сжимая его двумя пальцами, прижал руку к виску и старательно растопырил оставшиеся пальцы, пытаясь более или менее внятно изобразить крыло. — Может статься, он еще боевой веер в руках держал, стальной, — сигналы солдатам подавать… Он там был?

— Да откуда вы столько всего знаете-то?! Кто он такой, элодей проклятый? Зачем деревню нашу пожег? Зачем родных моих загубил? Если знаете — скажите, молю! — в голос закричал Хачиро, с которого от волнения последние остатки страха слетели.

— Он — знатный самурай на службе у Токугавы. Почему в деревню вашу явился, говоришь? Потому, полагаю, что князь здешних мест, господин ваш, оказался на стороне, поддерживающей вдову и наследника Тоетоми, правителя нашего покойного. Да, несомненно, так… А почему деревню приказал спалить и всех ее обитателей уничтожить? Да просто потому, что мерзавец он редкостный. Зло творить ему в радость. А других причин и не надо.

— Да вы с ним знакомы, что ль, господин?!

Лицо Кадзэ исказила усмешка горечи и ненависти. Черные глаза полыхнули искрами.

— Да, имел счастье. Имя этой гадине — князь Окубо. Я еще мальчишкой знакомство с ним водил.

Хачиро смешанные чувства испытывал. С одной стороны, любопытство его разбирало ужасное — расспросить бы самурая, что да как… С другой — видел он лицо Кадзэ, когда тот имя Окубо произнес, и страшно ему стало по-настоящему. Нет, лучше не спрашивать, право! Помолчал паренек, поскреб в затылке да вернулся к своей работе.

Кадзэ сразу заметил — мальчишку он здорово напугал, ни к чему это, надо бы взять себя в руки, да поживее. Однако само имя Окубо пробудило в нем ярость столь сильную, что успокоиться вышло далеко не сразу. Несколько минут Кадзэ молчал, потом решил: лучшее сейчас — вообще сменить тему. Спросил парнишку:

— Ну, так как же ты в банде у Куэмона оказался?

— Да они в горах меня схватили. Чего?! Они добрые были. Накормили меня, а после и говорят — на кой тебе крестьянствовать, гробиться да с голоду пухнуть? Сказали — ныне Токугава победу одержал, наемнику теперь уж ничего не заработать. Хочешь есть сладко, спать мягко — иди разбойничать, самое милое дело.

— М-да, есть сладко и спать мягко. А ты, значит, поверил. Послушай, малыш! Жизнь крестьянская трудна, кто же спорит, но зато и живут крестьяне долго. А сейчас ты копаешь могилы своим дружкам, и знаешь ли, что убило их во цвете лет? Не меч мой, а развеселая их жизнь бандитская. Не зарубил бы их я — что ж, рано или поздно это сделал бы кто-то другой. Они же всю эту провинцию в ад кровавый превратили! Может, когда события приняли бы совсем уж скверный оборот и князь Манасэ наконец очнулся бы, собрал бы карательный отряд да перебил их, всех до единого.

— Ой, да что вы! — внезапно хихикнул Хачиро. — Да сроду бы светлейший Манасэ на такое не пошел!

Столь неожиданное веселье подивило Кадзэ.

— Отчего это? — спросил он изумленно.

— Да светлейший Манасэ со старшим братцем нашим, Куэмоном, в любви да дружбе жил. Куэмон ему деньги одалживал. Манасэ-сама, как ему денежки понадобятся, вечно к нему обращался!

Кадзэ замер. Отложил статуэтку.

— Нет, ты, верно, спутал. И откуда тебе знать?

— Кому ж, как не мне! Да я сам те деньги в замок князя Манасэ и относил. Я ж вам говорил, господин. Такое мое дело в банде было: по поручениям бегать, приказы старшего братца передавать, людей, которых обобрали, да не убили, на дорогу к замку выводить… ну, и светлейшему Манасэ денежки таскать. — Парнишка бросил на Кадзэ неуверенный взгляд: — Ох и разозлится ж на вас светлейший, когда прознает, что это вы Куэмона… того…

— Возможно, и разозлится. Но с гневом Манасэ я как-нибудь разберусь сам. А ты пока что разбирайся с собственными делами. Могилы следует выкопать до темноты. Изволь-ка поторопиться!

Глава 18

Верит петух: солнцеВстает, чтоб мог он запеть.Мы ж верим желаньям своим…

― Я нарисую вам карту — как пройти к бандитскому лагерю. Возможно, судья со своими людьми захотят отправиться туда, проверить, не хранятся ли там похищенные ценности, и вернуть найденное законным владельцам?