Будут неприятности (сборник) - Галина Щербакова

– Знаешь, – сказала Лена, – пожалуй, я не пойду с тобой гулять… Я раздумала…

И выбежала из квартиры Нилиной.

На улице Лена в автомате набирает номер телефона.

– Сергея Николаевича, будьте добры!

– Кого? Я вас плохо слышу… – голос Ольги Николаевны. Молча повешена трубка.

Лена вышла из телефонной будки и остановилась, не зная, куда идти. Потом решительно снова шагнула в автомат. Снова набрала тот же номер.

– Алло! – ответила Ольга Николаевна. – Алло!

Лена молчит.

– Теперь кто-то молчит… Алло! Я вас не слышу, – повторяет Ольга Николаевна. И в сторону, громко: – Сережа! Выключи, пожалуйста, музыку, я ничего не слышу… Алло!

Ну, вот и все. Нилина оказалась права.

– Это, наверное, Володя. Он повез своих мушкетеров на соревнования. Обещал позвонить… – Ольга Николаевна говорит это отцу, повесив трубку.

– Почему мне надо об этом сообщать? – отец отвечает ей резко, зло, нервно. И вообще он мечется по небольшой комнатке Ольги Николаевны, зажигая все время гаснущую трубку.

– Не надо тебе за мной ходить, не надо сюда приходить. Все не надо, Сережа! Все!

– Я не видел тебя пятьсот дней! – выкрикнул отец.

– У всякой истории есть свой конец… У нашей тоже… – говорит Ольга Николаевна. – Я год была больна твоими прощальными словами. Думала: возьмет и приедет. Рыдала, как дура. А потом перестала! Понимаешь, прошло… Я выздоровела, Сережа… А Володя мне писал… Приезжал на грибы… Цветы тут поливал… Пол натер перед моим приездом…

– Такая ерунда, – с гневом говорит отец, – пол натер!

– Конечно, ерунда, – согласилась Ольга Николаевна. – Только все имеет значение… Я прошу тебя, не ходи ко мне больше никогда, не встречай меня на улице. Я не хочу видеть во сне несчастные глаза твоей дочери… И это уже не ерунда. Как она, кстати?

– Совсем взрослая стала. Я так ждал этого времени… Чтобы она стала большая и могла понять… Нас с тобой…

– Так не бывает… Раз – и понять… Иногда всей жизни на это не хватает. Пойми, на чужом горе ничего не растет.

– Какое горе?! У кого? У Лены? У нее скоро своя любовь будет. А может, уже есть. Ходит за ней мальчишка давно, с пятого класса.

– Я бы хотела быть в пятом классе… Я хотела бы ждать… и надеяться, что и у меня все будет высшей пробы… – Ольга Николаевна подошла к пианино и стала легонько наигрывать ту самую мелодию, которую мы уже слышали.

…Лена уже поднялась на лифте и стоит под дверью. Просто девочка уже выросла и не может лихо, с налету, как раньше, позвонить им в дверь.

И когда она услышала музыку, которую играла Ольга Николаевна, Лена почувствовала в этой музыке любовь и восторг, не зная, что на этот раз музыка прощальная.

Тихо, как-то смиренно-бессильно Лена пошла вниз. Она не смела этому мешать.

Лена мечется по ночному городу. Вышла на проезжую часть, где светлее, идет прямо навстречу машинам, отмахиваясь от ругани шоферов, как от надоедливых мух. Не боится она ни машин, ни автобусов.

Идет, не зная куда.

Она шла, шла и пришла к Митиному дому.

Смотрит на окна.

Вошла в телефонную будку, набрала номер.

– Можешь выйти?

Митя в трусах стоит у телефона.

– Сейчас?

– Ну не завтра же…

– А что случилось?

– Я спрашиваю, можешь выйти?

– Вообще-то я уже сплю…

Лена дернула рычаг.

Митя положил трубку, задумался. Вышел на балкон, смотрит в темноту. Видит, как Лена вышла из будки, идет одна. В нем борются разные чувства. Ему стыдно, хочется ее догнать, но именно ее ему уже догонять и не хочется.

И тут так вовремя появилась в дверях мать:

– Ты чего тут стоишь голый? А ну, марш в постель!

И уже не нужно принимать никаких решений, а нужно подчиниться воле более сильного, что Митя с кислой миной, но и с внутренним удовлетворением делает.

Лена же идет медленно, видимо, она ждет, рассчитывает, что Митя одумается и ее догонит.

Квартира Лениных родителей. На часах два часа ночи. Они втроем – отец, мать и бабушка.

На стене – большой портрет Лены и самодельный плакат: «Поздравляем дорогую доченьку с получением паспорта!» На столе неоткрытая бутылка шампанского, четыре бокала, коробка дорогих конфет. На стуле висят новенькие фирменные джинсы, видимо, подарок.

Мать нервно ходит по комнате туда-сюда.

Отец, уткнувшись лицом в Капрала, сидит на диване.

– Господи! Только бы она была жива-здорова! – шепчет бабушка.

– Жива! – говорит мать. – Я же звонила Мите…

Отцу:

– Почему ты все время молчишь? Подумай ты… Что мы упустили? Чего мы не знаем?

Отец встал. Он подумал о том, что кто-то ведь звонил Ольге Николаевне… И это был не Володя.

– Слушай, – сказала она. – Слушай… Если она жива и с ней ничего не случилось… Если у нее все в порядке… Если она сейчас придет… Ты уйдешь… Совсем…

– Ты что, Любочка? – жалобно, тихо сказала бабушка.

– Я тогда все стерпела… Два года я жила не дыша… Но она все равно ушла из дома! Так, может, правы те, что не терпят? Может, это все брехня – «во имя детей»?

– Перестань! – сказал отец. – Нашла время…

– Во всякой семье бывает, доченька, – говорит бабушка.

– Только бы с ней ничего не случилось! – кричит мать. – Только бы с ней ничего не случилось.

Отец стал одеваться, Капрал запрыгал рядом. Бабушка растерянно смотрит на него.

– Мы подождем ее внизу, – сказал отец.

Аэропорт. Над громадным летным полем уже розовеет рассвет. Сюда он приходит раньше всего. Лена смотрит на небо, на готовящиеся в дорогу самолеты, на пассажиров, которые живут здесь, в аэропорту, какой-то особой жизнью – между небом и землей.

Аэропорт – это частица земли, людей, в которой, как в капле воды, все и все.

Лену аэропорт заворожил и оглушил, она поняла, что в его толпе можно оставаться незамеченной и одинокой.

Здесь, в аэропорту, естественно соседствуют ярко-красные олимпийские костюмы улетающих спортсменов и экзотические одежды заморских жителей.

Здесь блаженно спят в больших креслах дети и столь же блаженно другие дети орут на руках у матерей в таких же креслах.

Прошла какая-то необычайно гордая семья: отец, мать и двое детей. Они шли к самолету так, будто он был подан исключительно для них.

Скрывая страх, смущенно улыбнулась Лене старушка, идущая на взлетное поле, с завистью глядя на тех, кто уже приземлился.

Хотелось плакать от бесконечности людского потока.

Хотелось плакать от какого-то осязаемого здесь, в аэропорту, одиночества.

Лена озябла. Увидела освободившееся кресло, села в него, поджав ноги. И почувствовала себя совсем одинокой и брошенной. Полились слезы так, что пришлось упрятать лицо в спинку кресла.

Она не знала, что за ней давно уже наблюдал немолодой мужчина.

– Прости, – сказал он, подойдя и коснувшись ее плеча, – у тебя ничего не случилось? Я не могу тебе помочь?

Лена покачала головой и заплакала еще сильнее.

Девочка плакала, всхлипывая и давясь. Она что-то рассказывала, не то ему, не то сама себе, перескакивая с одного на другое, а мужчина вытирал ей лицо мужским носовым платком и слушал, слушал.

– Ну ладно, ладно, – сказал он. – Я уже понял…

– Зачем? – причитала Лена. – Зачем вы остановились? Я не должна была вам ничего говорить… Это же не говорят…

– Я задабриваю судьбу, – ответил мужчина. – У меня тоже есть дочь. Вдруг ей захочется поплакать одной, ночью. Рассказать кому-то то, что своим не расскажешь. Пусть ей кто-нибудь одолжит носовой платок и послушает… Видишь, у меня выгода, расчет…

– Дайте мне денег на билет! – отчаянно сказала Лена. – У меня уже есть паспорт. Я вам отдам, непременно отдам!

– Куда же тебе надо билет?

– Все равно, – сказала Лена. – Не имеет значения. Хоть куда…

– Нет, – печально сказал мужчина. – Нет… От того, что там, – он показал на сердце, – не убегают… Это везешь с собой… Поэтому не нужно билет. Это проживают изо дня в день… Пока не перестанет болеть. Потерпи, а?

Мимо, опустив глаза, в глубоком трауре шли люди. Лена поежилась.

– Понимаешь… Даже это люди должны уметь пережить… – Грустно улыбаясь: – У тебя же, слава Богу, все живы… Может, ты самая главная сейчас… Для них… Всех…

Лена покачала головой.

– Я им не нужна… Я только путаюсь под ногами…

– Ну, конечно, ты же все знаешь, – сказал мужчина. – Ничего ты не знаешь… Слушай, пошли на воздух.

Они вышли.

– Сейчас взойдет солнце… Ты знаешь, как это происходит?

Лена пожала плечами.

И тогда оно появилось. Первый раз в ее жизни солнце выползло из-за горизонта как будто специально для нее. Она даже ахнула от удивления и даже руками развела как-то трогательно, по-детски. Глаза ее, отмытые слезами, были большими, сияющими, счастливыми и несчастливыми, верящими и неверящими сразу.

– Я представляла его другим, – прошептала она. – Совсем другим…

– Вот видишь, – засмеялся мужчина, – ты даже солнце в лицо еще не знаешь, хоть ты так давно им пользуешься. Я тебе сейчас скажу одну вещь… Только ты не убегай… Скажу, а ты подумай… Позвони домой, – очень тихо сказал мужчина. – Послушай чужого отца, дочка… Смотри, сколько у меня завалялось монет…