Приключения Весли Джексона - Уильям Сароян

После ванны я взгромоздился на койку и сразу заснул богатырским сном, как не спал еще никогда в своей жизни, но, честное слово, я и во сне все еще продолжал благодарить бога. Я был на небесах, в своей прежней одежде, опять человеком штатским, свободным и счастливым, ничем особенно не озабоченным и преисполненным благодарности за все божьи милости. А им конца не было. Уже в том, что я был свободен, не было конца милосердию божию. Все, что я видел, было благом, и я любил все на свете. Я просто стоял там, как бывало в Сан-Франциско, и все на свете любил. Там была кучка добродушнейших ангелов, они взмахивали крыльями легко и неторопливо, и я их так любил, что я и сам стал помахивать руками, как крыльями.

- Кажется, мы с вами где-то встречались, - сказал я одному из них, который был поближе.

И, ей-богу, это был не кто иной, как Джо Фоксхол, но, вместо того чтобы прямо в этом признаться, он мне лукаво подмигнул.

Тогда я сказал:

- Я узнал тебя, Джо, черт побери. Я узнал бы тебя и в аду, не только здесь, где ты хлопаешь крыльями, как самый заправский ангел. А ведь ты вовсе не принадлежишь к их числу.

- Да ну? - сказал Джо. - Я же порхаю здесь вместе с ними? Так почему же мне не принадлежать к сонму ангелов?

- Черт возьми, - сказал я, - ты отлично знаешь, что ни у тебя, ни у меня нет настоящих крыльев, как у других ангелов, и они это скоро заметят и шугнут нас отсюда.

- Ангелы ангелов не шугают, - возразил Джо.

- Да ведь ты-то не ангел, Джо.

- Ты так думаешь? - сказал он, - Хочешь, я взлечу выше всех в этой команде?

Я все время знал, что это во сне, но не хотел над этим задумываться, и все шло нормально. Я сказал Джо, чтобы он не залетал выше других, потому что он не настоящий ангел и может расшибить себе голову, но Джо не послушался и взлетел - и упал вниз головой. Я бросился к нему и склонился над ним, а настоящие ангелы живо упорхнули, но, улетая, обернулись и посмотрели на нас. Я узнал их всех, я знал каждого в лицо, но никак не мог вспомнить по имени. Я вспомнил только одного из них - миссис Тоска, - остальные были похожи на нее.

Я помог Джо встать на ноги.

Он попробовал двигать руками и ногами, чтобы убедиться, что остался цел, и оказалось, что он цел и невредим.

- Куда ни сунешься, везде один снобизм, - сказал он.

Мы пошли дальше, посмеиваясь над собой, а там вдруг стоит какой-то человек в чем-то вроде повозки и, кажется, нас поджидает. Да, никак, это наш писатель - и в самом деле он, только одежда на нем такая, как носили тысячи две лет тому назад.

- Да, никак, это сам старик Шекспир, - говорит Джо. - Что вы делаете в этой колымаге? - Насчет его одежды он ничего не сказал.

- Я пешком не хожу, - говорит писатель. - Вряд ли я сделал хоть один шаг за всю свою жизнь. Только в колеснице. Залезайте ко мне, я вас прокачу.

Мы с Джо вскочили на колесницу, а писатель как заорет на каком-то чудном языке на четверку белых коней, а кони, черт побери, как взовьются над землей да как помчат за собой колесницу в небесную высь - несутся, как бешеные, прямо на солнце. Я уж и не знаю, радоваться мне или нет, а писатель знай себе покрикивает на коней на чудном языке, и поет, и издает ликующие клики, а потом поворачивается к нам с Джо и говорит:

- Вот это, ребята, жизнь, вот это значит жить по-настоящему, а не то, что ходить или ползать на четвереньках.

- Можете меня высадить возле Публичной библиотеки в Сан-Франциско, сказал я. - Я уже побывал в небесах, и, ей-богу, с меня довольно.

- А меня подкатите прямо к дверям танцевального зала "Мир грез" в Бейкерсфилде, - сказал Джо. - Я вам буду очень признателен.

- Неужели же вы не хотите прокатиться по-настоящему? - спросил писатель.

- Валяйте прямо в Сан-Франциско, - сказал я.

- В летний танцевальный зал в Бейкерсфилде, - сказал Джо.

Писатель ничуть не обиделся, только опять прикрикнул на коней почудному, - и бум! - вот мы уже и спикировали из поднебесья прямо к Публичной библиотеке в Сан-Франциско, ко всем этим знакомым физиономиям, которые теперь глазеют на меня снизу, ко всем этим старым философам, что выстроились на пьедесталах перед библиотекой и призывают друг друга внять голосу разума. Сейчас они все так мне обрадовались и громко приветствуют.

- Глядите-ка, - говорят они, - Вот и наш гадкий утенок, собственной персоной, вернулся на колеснице.

Мы подкатили к самому входу - и что за суматоха тут поднялась: и возгласы приветствия, и смех, и философские замечания, и беготня во все стороны, чтобы взглянуть на меня и на мою колесницу. Меня все спрашивали, что есть жизнь и что есть смерть, а я, как нарочно, не знал и в ответ все только прокашливался.

- Ладно, - сказал писатель. - Попрощайтесь со своими друзьями, мне пора везти Джо в Бейкерсфилд.

Я сказал философам до свидания, и мы понеслись прямо вверх, в ласковое калифорнийское небо, а потом вниз, в великолепную долину Сан-Хоакин к Бейкерсфилду, и подкатили к самому танцевальному залу "Мир грез". Несколько разодетых парнишек и девушек прискакали, резвясь и приплясывая, поздороваться с Джо и спросить, где он был. Джо подхватил одну девушку и пошел с ней вальсировать, но музыка смолкла, и он бросился целовать девушку и, казалось, собирался целовать ее до конца жизни. Так бы оно, наверное, и было, если бы она не вырвалась и не убежала. Джо сказал: "Целоваться - это лучший способ ожидания" - и вернулся на колесницу, и мы снова помчались, но тут вдруг колесница перестала быть колесницей, это больше не была легкая открытая коляска, которая неслась в радужном сиянии, это было нечто трескучее и трясучее, и мы уже не стояли в нем, а сидели, и, черт поберк, я знал, что это такое: это был старый армейский грузовик, и теперь со мной рядом сидел Виктор Тоска, и мы ехали в порт, на корабль, который должен был отвезти нас за океан.

Ну, это было совсем неинтересно, так что я едва не проснулся, но скоро опять крепко уснул, и на этот раз было все-таки лучше, чем в грузовике, но не намного, так как это было в том доме в Огайо, куда я пришел с женщиной, что пела "Валенсию", и там был отец в окружении десятка прекраснейших девушек мира. Он был пьян и всячески хвастал и задавался и выказывал галантерейное обращение.

- Отец, - говорю я, - ну какой из тебя донжуан, что ты тут делаешь?

- Что делаю я? - говорит отец. - Вот ты что тут делаешь? Я тебе удивляюсь.

- Ищу тебя, - говорю я. - Я здесь не для собственного удовольствия. Пришел забрать тебя отсюда. Давай-ка лучше домой.

Верно, только для того, чтобы показать, что я сплю, папаша отправился восвояси. Тогда я сам стал форсить и выказываться перед девушками и расхвастался не хуже отца.

Сны мои продолжались, и смысла в них было не так уж много, и хотя я спал довольно глубоко, но не настолько, чтобы не сознавать все время, что я лежу и грежу в городе Лондоне, на соломенном тюфяке, который я сам только что набил. Переходя во сне от одного дурацкого эпизода к другому, я все время помнил, что сплю, и говорил себе:

- Ну и ну, чего только человеку не привидится во сне - прогнать родного отца, чтоб самому позабавиться с девушками. Наверное, я сплю уже около часу; пожалуй, пора уже встать и одеться да пойти посмотреть город - ведь город-то, говорят, замечательный. Возьму-ка я Виктора Тоска, и мы вместе пойдем и посмотрим, что за город такой этот Лондон.

Тут я проснулся окончательно, но продолжал лежать с закрытыми глазами. Обрывки сновидений еще пробегали передо мной, совершенно бессвязные, словно толпа прохожих, когда смотришь на них из окна "Большой Северной". Вот какая-то женщина ворчит на мальчугана, а он твердит свое: "А вот не хочу и не буду". И я знал, что когда-то я это слышал. Это мне не снилось, я это вспоминал. Потом вдруг какой-то шофер говорит: "Вы можете всю жизнь прожить в этом городе и все-таки и половины его не узнаете". И это тоже было воспоминание - ведь так мне один раз сказал шофер в Нью-Йорке. Потом появилась миссис Тоска, вся в слезах, и говорит: "Неужто вы убьете такого мальчугана?" Тут я открыл глаза. Я свесил голову и посмотрел вниз на Виктора - он еще спал. Видно, я тоже не совсем очнулся, ибо я ответил миссис Тоска: "Нет, миссис Тоска, никто не может убить такого мальчугана, как ваш".

- Что это вы там бормочете? - спросил писатель.

Тут уж я проснулся окончательно.

- Долго я спал? - спросил я.

- Десять минут, - говорит писатель.

- Десять минут? - удивился я. - Так мало? А вы поспать не думаете?

- Нет, мне не спится, - сказал писатель. - Я слишком устал. Хотите, пойдем посмотрим Лондон?

Джо и Виктор спали, и мы решили их не будить. Было только около пяти часов дня, но темно, почти как ночью. Здание, где нас разместили, очевидно, раньше было гостиницей. Там было много маленьких комнат и две довольно большие. Наша была так мала, что в ней едва умещались четыре койки - по две в два этажа, - так что здесь были только мы вчетвером, в вечернем сумраке. Пока я одевался, мне вспомнились мои сны. Я посмотрел на писателя, чтобы проверить, похож ли он на человека в колеснице, - и, оказалось, верно, он походил на древнего грека, которому место в колеснице. Раньше я этого не замечал. Я хотел было рассказать ему этот сон, но потом решил, что это будет слишком долго, и рассказывать не стал.