Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари - Сергей Кузнецов

Наивысшая степень угрозы нависла над фасадом на рубеже 1810-1820-х годов, когда беспощадный последователь ампира Росси уже составил план перестройки фасада в своем излюбленном стиле. И вот почти столетие спустя после создания подлинное творение середины XVIII века стало предметом гордости, знаком принадлежности к старой аристократии, свидетельствовало о великом прошлом. Наиболее ярко эти настроения выражены В.А. Жуковским в его сочинении «Пожар Зимнего дворца», написанном в январе 1838 года.

«Зимний дворец, как здание, как царское жилище, может быть, не имел подобного в целой Европе… Суровым величием, своею архитектурой, изображал он могущественный народ, столь недавно вступивший в среду образованных наций, но еще сохранивший свой первобытный, некогда дикий образ; а внутренним своим великолепием напоминал о той неисчерпаемой жизни, которая кипит во внутренности России… Быть может, взыскательный вкус, рассматривая его по частям, мог оскорбиться и некоторою нестройностью их состава, и пестротою обветшалых украшений, и мелкостью бесчисленных колонн, и множеством колоссальных статуй, стоявших на этой массе как лес на скале огромной; но целое здание представляло какую-то разительную, гигантскую стройность», — писал В.А. Жуковский.

Именно в стиле Растрелли мощь Российской империи приобрела адекватное выражение. Далее поэт продолжал: «Зимний дворец был для нас представителем всего отечественного, русского, нашего… В отношении историческом Зимний дворец был то же для новой нашей истории, что Кремль для нашей истории древней… Отсюда истекли все те законы и те политические изменения, кои в последнее восьмидесятилетие возвеличили, образовали, утвердили Россию и приготовили для нее великое будущее… Но сие великолепное царское жилище, ныне представляющее одни обгорелые развалины, скоро возобновится в новом блеске. Опять в великий день Светлого праздника будем, по старому обычаю, собираться на поздравление царя в той великолепной дворцовой церкви. Опять будем видеть русского царя, встречающего Новый год в светлых чартогах своих вместе с своим народом».[61]

С тех пор и началась мода на барокко. И хотя дворец Белосельских-Белозерских представляет собой наиболее выразительное сооружение необарокко в Петербурге, Строгоновы смогли среагировать на новую моду быстрее других вследствие обладания подлинным образцом стиля — самым старым фасадом на Невском проспекте. П. Садовникову помогло несколько обстоятельств, например унифицированные маски львов и подлинный цвет, обнаруженный при их снятии для копирования. Он был использован при расколеровке обоих зданий.

Проектирование велось в 1840–1841 годах, строительство в 1846–1848 годах, причем заказчик князь Э.А. Белозерский-Белосельский умер в 1846 году С восхищением отмечая, что «и теперь еще по завещанию его многие семейства получают пенсион», П.А. Плетнев писал тремя годами ранее о доме графа Александра Сергеевича и его наследниках: «Когда ныне посетите вы в С.-Петербурге этот исторический дом, где каждая картина, каждая статуя невольно перенесет воображение ваше в эпоху минувшего, столь блестящего и утешительного для души, вас встретит в нем посреди не нарушаемой тишины одинокое существо, которое, с верою предавшись Провидению, живет не столько в настоящем, сколько в прошедшем.

Это графиня Софья Владимировна Строгонова…, обращающая в подражание знаменитому свекру своему все избытки достояния на распространение общеполезных знаний между разными классами сограждан. Кроме супруга и сына, судьба у нее отняла еще и дочь (имеется в виду Ольга, умершая в 1837 г. — С.К.)…Таким образом, душою своею более принадлежа другому миру, она здесь напоминает о себе обществу только своими благотворениями да тремя дочерьми, которых ум и добрые качества увековечивают в молодом поколении память незабвенного их деда».[62]

«Душою своею более принадлежа другому миру». Эти слова, написанные за два года до смерти Строгоновой, теперь кажутся пророческими. Жара и лесные пожары — тяжелые испытание для любого человека, как все мы убедились летом 2010 года. Такие обстоятельства особенно тягостны для того, кто всю свою жизнь посвятил дереву, к их числу относится графиня Софья Владимиронва. 1842–1843-е годы оказались в России чрезвычайно жаркими. Через несколько лет после кончины графини Софьи Владимировны «Санкт-Петербургские ведомости», не описывая конкретных событий, писали о четырех пожарных случаях, нанесших такой серьезный урон хозяйству нераздельного имения, что его владелица даже отказалась содержать школу, которая всегда оставалась для нее главным детищем, но никогда не приносила дохода.

К концу правления графини С.В. Строгоновой на имении оставалось 2 496 729 руб. 44 коп. серебром долга.[63] При этом «Санкт-Петербургские ведомости» скрупулезно подсчитали расходы на школы: «В течение двадцатилетнего существования сих школ… употреблено на них 1 037 000 р. ассигнациями наличными деньгами; кроме того, в распоряжении школ было около 400 десятин пахотной и луговой земли, доход с коих в 20 лет мог простираться до 40 000 р. ассигнациями, а помещение С.-Петербургской школы по стоимости найма в течение того же времени обошлось в 140 000 р. ассигнациями, и, наконец, на обеих школах накопилось долгов до 130 000 р. ассигнациями, так что все содержание школ в продолжение 20 лет стоило Графине Строгоновой до 1 347 000 р. ассигнациями, или 348 857 р. серебром, т. е. по 19 242 р. серебром в год». Мог ли быть написан лучший некролог благотворительнице, которую остановила только стихия огня?!

Нам известно о пожарах в Марьино в 1826 и 1831 годах. И, по крайней мере, во второй раз, сопровождаясь холерой и революциями в Европе, они также стали причиной кризиса. Школу закрыли в 1844 году после того, как летом 1842 года выгорели Пермь и Усолье и 22 июля почти все село Ильинское. Ровно год спустя в 1843 году сгорела деревянная дача графини Софьи Владимировны на Выборгской стороне, построенная А. Воронихиным в 1796 году. Остальные несчастные случаи неизвестны (не исключено, что один из них произошел в Марьине), но и упомянутых достаточно, для того чтобы понять отчаяние графини, расставшейся со своим главным детищем.

Смерть графини в 1845 году послужила «сигналом» для ее наследников для прекращения строительной деятельности, которая навсегда замерла в Марьино и на десять лет остановилась в Петербурге в доме на Невском. Первый удар архитектору П.С. Садовникову, почти тридцать лет воплощавшему планы Софьи, нанесла первая владелица особого марьинского майората княгиня Аглаида Павловна Голицына, урожденная графиня Строгонова. Она приказала: «Все предложенные и начатые уже по воле покойной Графини постройки новых зданий как то: Столовую, конный двор и прочая приостановить».[64] Одновременно зодчего рассчитал граф Сергей Григорьевич, муж Натальи Павловны.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});