Мемуары - Джакомо Казанова

Целый час был я занят рассматриванием этих сокровищ. Немудрено, что я был охвачен нестерпимым волнением, когда увидел входящей мою красотку в монашеском одеянии. Это зрелище не было успокаивающим, и потому я не стал терять времени на комплименты.

— Ты застала меня, — сказал я, — в решительную минуту. От всех этих сладострастных образов в моих жилах бушует всепожирающий огонь, и только ты в этом светлом облачении можешь дать моей любви лекарство, которого она жаждет.

— Но позволь мне одеть обычное платье, через пять минут я буду вся твоя.

— Пяти минут мне вполне хватит для счастья, а потом ты можешь переодеться.

— Но дай мне хотя бы сбросить эту ненавистную дерюгу.

— Нет, ты должна воздать почести моей любви в той же одежде, в какой заставила ее родиться.

Самым смиренным тоном произнесла она «Да будет воля твоя», и, упав на диван, мы забыли в ту же минуту обо всем на свете.

После отменного ужина мы обсудили наше положение. Следующая встреча была назначена на первый день девятин. Она дала мне ключ от прибрежной дверцы и сказала, что условным знаком будет голубая лента, привязанная к окну. Увиденная днем, она поможет мне не обмануться вечером. Я сказал, что проживу в ее казино до возвращения ее друга. Я оставался там десять дней, за это время мы виделись четыре раза, и я жил только для нее.

В канун Рождества она сказала, что любовник возвращается и что в день Святого Этьена они идут в Оперу, а потом проведут ночь вместе. «Я тебя жду, нежный мой друг, в последний день Старого года, и вот тебе письмо, которое ты прочтешь, только когда вернешься к себе».

И вот на рассвете я сложил свои вещи и покинул убежище, в котором провел десять сладостных дней, чтобы освободить место для другого. Вернувшись в палаццо Брагадин, я прочитал ее письмо. Вот оно:

«Меня немного задели, мой нежный друг, твои слова во время разговора о тайне моего любовника, которую я обязана хранить. Ты сказал, что, довольный тем, что обладаешь моим сердцем, легко позволяешь мне оставаться хозяйкой своего рассудка. Это разделение ума и сердца кажется мне чистейшей софистикой, и если ты не согласен со мною, ты должен приять что не любишь меня всю целиком. Ведь невозможно, чтобы я могла существовать без рассудка и что ты мог бы нежно любить мое сердце, если бы оно не было в полном согласии — разумом. Если же твоя любовь удовольствуется противным, она не отличается деликатностью и тонкостью. Но может произойти такое, когда ты докажешь мне всю ту искренность, какую может внушить только истинная любовь. Я решаюсь открыть тебе секрет, касающийся моего друга, хотя знаю, он полностью рассчитывает на мою скромность.

Я совершаю предательство, но ты не должен из-за этого любить меня меньше. Необходимость выбора между двумя умаляет любовь, вынужденная обманывать того или другого, любовь испаряется. Но ты не накажешь меня за это, ибо я совершаю мой поступок не в ослеплении, ты оценишь мотивы, по которым чаша весов качнулась в твою пользу.

Как только я почувствовала, что не в силах сопротивляться жгучему желанию узнать тебя поближе, я решила облегчить душу, признавшись во всем моему другу. В его доброжелательности и снисходительности я не сомневалась. Прочитав твое письмо, он составил самое выгодное представление о твоем нраве, во-первых, потому, что ты выбрал монастырскую приемную для нашей первой встречи, а потом предпочел его казино в Мурано своему. Но он попросил меня об ответной любезности позволить ему быть свидетелем нашего первого рандеву. Для этого предназначался маленький кабинет, настоящий тайник, где можно, оставаясь невидимым, все видеть и слышать все, что говорят в салоне. Ты еще не видел этот хитроумный кабинет, но увидишь его в последний день Старого года. Скажи мне, душа моя, могла ли я отказать в такой необычной просьбе человеку, бывшему со мной таким добрым? Я согласилась, и, вполне естественно, не стала посвящать тебя в эту тайну. Теперь ты узнал, что мой друг был свидетелем всего, что мы делали и говорили в нашу первую ночь, проведенную вместе. Но пусть тебя это не огорчает, так как ты очаровал его совершенно: и своими действиями и твоими шутками, которыми ты веселил не только меня. Я было испугалась, когда наш разговор свернул на него, что ты скажешь что-нибудь ему малоприятное, но, к счастью, он услышал только лестные слова о себе. Вот, сердце мое, откровенная исповедь в моем предательстве, но ты простишь мне его тем легче, что тебе не причинено этим никакого вреда. Моему другу очень уж хотелось получше узнать тебя.

Но послушай: в ту ночь ты вел себя совершенно естественно и непринужденно, сумеешь ли ты остаться таким, зная о присутствии свидетеля? Это мало вероятно, и, предлагая тебе это, я вполне допускаю, что ты не согласишься и, может быть, будешь прав.

Теперь, когда между нами нет больше тайн и ты, надеюсь, не сомневаешься в моей нежной любви, я хочу успокоить себя и поставить все на последнюю карту. Итак, знай, что в последний день Старого года мой друг будет в казино и уйдет оттуда лишь на следующее утро. Ты не увидишь его, а он увидит все. Сколько уменья придется тебе приложить, чтобы он не заподозрил моего вероломства! И я должна тебя предупредить об особой осторожности в разговорах. У моего друга есть все добродетели, кроме одной веротерпимости. В вопросах веры он необычайно щепетилен. В разговорах на эту тему будь внимателен, а в остальном у тебя полная воля — ты можешь рассуждать о литературе, политике, путешествиях, не стесняться ничего и, уверена, ты заслужишь его полное одобрение.

Остается сказать последнее. Не претит ли тебе, что в минуты высочайшего наслаждения, в минуты самые нежные, с мые интимные, ты будешь под бдительным оком другого ч ловека? Вот что мучает меня сейчас, и я умоляю тебя о решительном „да“ или „нет“. Понимаешь ли ты, как тяжела мне неизвестность? Понимаешь ли, как трудно было мне решиться на этот шаг? Я не смогу уснуть, пока не дождусь от тебя ответа. Если же для тебя невозможно проявлять нежность и пылкость в присутствии третьего, да к тому же незнакомца, я приму решение, которое подскажет любовь.

И все же я надеюсь, что ты согласишься. И если ты даже не сможешь сыграть роль любовника во всем блеске своего дара, это не будет иметь тяжелых последствий. Я просто дам понять, что твоя любовь уже миновала свой апогей».

Это письмо меня ошеломило. Но поразмыслив и найдя свою роль куда привлекательней той, что выбрал себе мой соперник, я от души рассмеялся. Признаться, мне было бы не до смеху, не знай я склада характера того, кто предназначался мне в свидетели. Понимая тревогу моей подруги и желая ее поскорее успокоить, я тут же набросал ей следующие строки:

«Ты бесподобна, любовь моя! Ты хочешь, чтобы я ответил „да“ или „нет“, я спешу ответить, чтобы ты получила мое письмо не позднее полудня и села бы за стол со спокойным сердцем. Да, да, да, я буду с тобой в нашу ночь, и, поверь мне, твой друг увидит спектакль, достойный Пафоса и Амафонты, и ничто не позволит ему заподозрить, что мне известен его секрет. И знай, что я, полный любви к тебе, сыграю свою роль не как любитель, а как великий актер.

Если долг мужчины в том, чтобы всегда повиноваться рассудку, если он согласился не ступать ни шагу без этого поводыря, то как же можно предположить, что мужчина постыдится показать себя своему другу в самые славные свои минуты, когда любовь и природа состязаются в покровительстве ему.

Признаюсь тебе, однако, что ты поступила бы плохо, посвятив меня в тайну с первого раза. Я несомненно отказал бы тебе в этом знаке доверия. И не потому, что любил тебя меньше, чем сейчас. Но в природе встречаются такие причудливые склонности, что я мог бы вообразить себе, что твоему любовнику только всего и надо насладиться зрелищем пылких утех, жарких сплетений и необузданных ласк любовной пары. Что это его преимущественный вкус. Тогда я мог составить и о тебе превратное представление, и досада помешала бы моей любви разгореться так ярко, как пылает она сейчас.

Сегодня же, милая подруга, дело обстоит совсем иначе: ты столько рассказывала мне о своем друге, что я узнал его, оценил и считаю и своим другом. Если стыдливость не мешает тебе показать ему, как ты нежна, пылка и ласкова со мной, то что же постыдного здесь для меня? Напротив, я должен гордиться этим. Разве мне приходится стыдиться победы над тобой? Или щедрости природы, наделившей меня могучими формами и неутомимостью в наслаждениях с любимой женщиной? Я знаю, что большинство мужчин, из чувства, которое они называют естественным, а по мне так это продукт цивилизации или предрассудок юности, не позволят, чтобы их видели в подобные минуты. Но что-то я не слышал других веских доводов в пользу такого отвращения. Я от всего сердца извиняю и тех, кто говорит, что им просто жалко бедного зрителя. Но мы-то с тобой не испытываем этого чувства, мы знаем, что нашему другу будет так же хорошо, как и нам.